– Немного да. Хватит пока. А Вы как?
– В порядке. Слушай, большое спасибо тебе.
Я уловил какую-то перемену в разговоре, но не сразу понял, в чем дело. Однако, стало как-то… гораздо проще. Через пару секунд только до меня дошло, что она впервые за время нашего знакомства обратилась ко мне на «ты». Я немного потерялся, ответил скромно:
– Да не за что.
– Нет, есть за что. Ты настоящий человек. Без тебя бы не справилась – так бы и пропала в степи…
Она подошла, обняла меня, поцеловала в щеку. Я смутился, что-то пробормотал. Позже только подумал, что мы стали совсем друзьями за это короткое время, несмотря на разницу в возрасте. Вдруг я вспомнил что-то важное, о чем забыл узнать:
– А мама-то Ваша как?
– Хорошо. Она только проснулась. Пойдем, познакомлю вас.
И Елена осторожно направилась вглубь дома. Отворила прикрытую слегка дверь, вошла, пригласив меня за собой. Мы оказались в небольшой скромно обставленной спальне.
У окна под цветастым старинным ковром стояла крепкая двуспальная кровать. На чистой белой простыне под шерстяным одеялом лежала женщина. Она была уже в глубокой старости. Лицо ее, освещенное свежим утренним светом, было усталым, изможденным долгой борьбой с болезнью. Старушка смотрела в окно – на мерцавший в солнечных лучах снег. Но как только вошли, ее взгляд обратился к нам. И на дряхлом, морщинистом лице я увидел живые, ясные глаза. В них светились спокойствие и мудрость. Она и вправду была похожа на ту старушку, что выручила нас в степи. Эти глаза – они роднили их.
– Пойди сюда, сынок, – едва слышно произнесла больная, и я почувствовал, как Елена мягко толкнула меня в спину, направляя к кровати.
Я подошел, ощущая внутри неловкость.
– Здравствуйте, – промолвил едва слышно, словно боясь спугнуть повисшую в комнате робкую тишину.
Старушка увидела мое наивное детское смущение, тепло улыбнулась.
– Ну, не робей, не помираю я уже, отошла, – произнесла она всё еще слабым голосом, в котором, однако, уже звучали веселые нотки.
Тут настал мой черед улыбнуться. Старушка, увидев, что я немного освоился, сделала над собой усилие и громче, четче произнесла:
– Спасибо тебе от меня. За то, что дочери помог устоять… мы помогли, – при этих словах глаза ее загорелись чуть ярче. Я подумал, что не только наше с Еленой путешествие в снегах имеет в виду эта мудрая женщина.
– Надо было нам свидеться. На дорожку. И ты помог – спасибо тебе. Одна я молитвами не одолела бы ее, упрямую, – продолжала она, – ну ладно. Когда перед Богом буду, замолвлю за тебя словечко. Ты, главное, не подведи старушку. Сам с дороги не сворачивай, хорошо?
– Хорошо, – ответил я, по-прежнему слегка смущенный.
– Ну, идите. А я еще на снежок посмотрю в окошко. Сколько лет живу – а всё не налюбуюсь. Жадная я до красоты стала. Будет он там, снежок, аль нет, неизвестно. Так что наглядеться надо всласть. Ну, идите, – и она повернулась вновь к окну, за которым ослепительно сверкал снег. Лицо ее стало задумчивым. Мы вышли.
Я засобирался. Нужно было как-то добираться до Котово. Одного взгляда в окно, выходившее на дорогу, хватило, чтобы понять, что это будет непросто. Мне объяснили, как выйти снова на трассу и взять направление на Камышин, до которого оставалось всего ничего. А из Камышина уж как-нибудь можно добраться. Я распрощался и вышел на улицу.
Снаружи царило солнечное морозное утро. Природа словно и забыла про весну, про начавшийся по календарю март, и снова, возвратившись вспять, оделась в зимнее платье. Небо было удивительно чистым и радовало взгляд яркой голубой краской. Солнечный свет отражался в белой степной бесконечности, слепил глаза. Легкий ветерок, пародия на ночную вьюгу, сметал снежную пыль с сугробов, закручивал причудливые, сверкавшие в лучах карликовые вихри. Стоя почти по колено в девственном снегу, я прикрыл глаза от солнца и осмотрелся, пытаясь понять, куда мне нужно идти. И вскоре направился в путь.
5
Возвращался из Котово я через пару дней. Ехал обычным рейсовым автобусом, сидел у окна, глазел на степь. На улице снова был «плюс», снег быстро таял, и на полях виднелись черные прогалины, сквозь которые жадно дышала весенним воздухом почва. Мы проехали Камышин, слева мелькнул и скрылся поселок Вихлянцево, в котором я оставил своих новых друзей. Вспомнил Елену, ее мудрую спокойную мать. Не забыл и простую, с первого слова родную Катю. Потеплело в душе. Автобус мчал дальше.
«Так, сейчас будут Белогорки, посмотрю на тот домишко, может, увижу нашу бабушку-спасительницу», – подумал я и стал внимательнее вглядываться в окно.
Поселок был прямо у трассы. Вот он показался вдалеке. Я внимательно смотрел. Вот и та крайняя улица, по которой рыскали мы в поисках убежища. Вот тот первый дом, из которого никто не вышел, а вот…
Я подумал сперва, что перепутал. Что это не тот поселок, не та улица. Но всё было верно. Два крайних дома быстро промчались мимо окна и скрылись позади. Я всё пытался разглядеть их получше, выкручивал шею, смотря назад.
Тот второй дом, в котором нас принимала гостеприимная бабушка, стоял скособоченный и грузный. Окна и двери были в нем наглухо заколочены иссохшими старыми досками, покатая крыша во многих местах просела, провалилась внутрь. Дом был заброшен. И, видимо, уже давно.
Долго еще я растерянно сидел в трясущемся салоне, думал, и иногда всё спрашивал у кого-нибудь из пассажиров:
– Это Белогорки сейчас проехали, да?
– Они, они, тебе говорили уже.
– Там просто… Ладно, – рассеянно отвечал я и погружался снова в беспутицу мыслей.
За окном неслась навстречу автобусу бесконечная степь.
2018
***
В детстве я как-то изобрел ускоритель света. Не смейтесь, знатоки науки. Я был неопытен, чрезвычайно любил фантазировать и только-только начал изучать физику в школе. Помню, мы проходили тогда механику: скорость, ускорение, сохранение импульса, законы Ньютона. Мне всё было жутко интересно. С упоением я рассчитывал, за какое время упадет камень с Пизанской башни, с какой скоростью разлетятся бильярдные шары после удара, под каким углом лучше стрелять пушке. Больше этого любил только книги о космосе. Часами мог разглядывать в старых энциклопедиях фотографии звездных систем и далеких планет, читать об истории исследования Вселенной. Как-то раз наткнулся я на статью «корпускулярно-волновая теория света». Статья изобиловала похожими на египетские иероглифы формулами, портретами ученых, схемами экспериментов. Помню, что статью не дочитал – чем дальше, тем становилась она непонятнее. Остановился где-то на середине и закрыл книгу. Со стороны выглядел, должно быть, немало обалдевшим.
Многое осталось для меня загадочными письменами, однако, главное, как мне тогда казалось, я уловил. Лучи света – это потоки мельчайших частиц, фотонов, несущихся с огромной по земным меркам, но вполне определенной скоростью – скоростью света. У них есть, как и у других частиц, энергия и масса, они даже также подвержены гравитации! Я зажмурился: в темноте передо мной куда-то неслись маленькие желтые шарики, ударялись, отскакивали от предметов, окрашивая их во всевозможные цвета. Детское воображение поразила мысль о том, что свет звезд – это рожденные ими фотоны, долетевшие к нам лишь через сотни и тысячи лет.
С головой, полной неуловимых потоков света, я сел за домашку по физике.
«Абсолютно упругий мяч летит со скоростью 5 м/с и ударяется в лобовое стекло автобуса, едущего навстречу со скоростью 20 м/с. Масса автобуса – 2т, масса мяча – 1 кг. Определите, с какой скоростью отскочит мяч после удара».
Я нарисовал схему. Шарик, автобус, стрелочки… Шарик… Перед мысленным взором пронесся ярко желтый фотон размером с мяч, ударился в стекло и отскочил. Меня осенила страшная в своей простоте и смелости идея. Я отодвинул тетрадь по физике, достал чистый лист бумаги. Я спешил, меня лихорадило, быстрыми движениями я черкал ручкой по белой поверхности и про себя рассуждал:
«Так! Так, если свет состоит из таких же частиц, только очень мелких, но имеющих и массу, и скорость, то они так же будут иметь и импульс, и кинетическую энергию. Верно? Верно! А значит, они могут ее отдавать, а могут и принимать! Точно также, как этот мяч! Мяч ударится о встречный автобус и отскочит с большей скоростью, а фотон… фотон отскочит от, допустим, встречно летящего зеркала, и отразится… тоже с большей скоростью! Стоп. Но свет и так отражается от многих движущихся предметов… Но это неважно, скорость всех предметов очень мала, и они то движутся навстречу ему, то отдаляются, то есть одинаково и ускоряют свет и тормозят. В сумме эффект нулевой. А вот, скажем, если… Если сделать такой аппарат, который бы каждый раз «ловил» фотоны на встречном движении, и понемногу ускорял бы их, но только ускорял, не замедляя! Тогда можно было бы не просто поколебать скорость света мелким отклонением, а увеличить её, может быть, даже в несколько раз!»
Эта идея захватила меня. Мысль о том, что свет, сотни и тысячи лет летевший к нам из глубин Вселенной с одной и той же скоростью, можно «поймать» и ускорить, казалась обескураживающе революционной. Стало даже немного жутко от своей дерзости. Я размышлял дальше:
«Так… Нужны большие расстояния, чтобы зеркальные пластины успевали менять направление и разгоняться. Нужен вакуум – в газе свет рассеивается. Нужен излучатель, вроде лазера, способный дать короткий, но мощный импульс. Скажем, из точки «А» свет летит и ударятся в зеркало, движущееся ему навстречу, отражается и летит назад. Он не должен попасть в ту же точку «А», иначе просто рассеется об излучатель, а зеркало должно успеть за время обратного движения и возращения луча дважды изменить направление. Значит, это как минимум сотые-десятые доли секунды. За это время свет проходит тысячи километров. Такая установка может быть размещена только в космосе. Движения зеркал должны быть очень быстрыми и частыми. Это будет выглядеть, как… как вибрация!»
Мое воображение нарисовало колоссальных размеров установку. Миллионы вибрирующих зеркал, составляющих замкнутый коридор, в котором от стены к стене мечется световой импульс. Коридор опоясывает Землю по орбите и расширяется – с увеличением скорости света расстояния потребуются все больше и больше. Наконец, пройдя несколько витков ускорителя, свет вырывается из плена и устремляется по назначению, в глубины Вселенной! Только ему на это потребуется не тысячи световых лет, а в два, в три, а, может быть, и в десять раз меньше времени! Ну что, космические скептики, съели!
Весь конец дня я сидел как на иголках. Ускоритель света не давал мне покоя. Я беспрестанно обдумывал свою идею, менял детали реализации, с затаенным страхом мучительно перепроверял, нет ли где ошибки.
«Ну вот же, фотон, он – частица, у него есть и масса, и скорость. Ударяется, ускоряется. Всё верно».
Однако грызла мысль, что такая простая идея не могла столь долго дожидаться меня. Если рассуждения верны, давно уже должен был кто-нибудь изобрести «ускоритель света». Но, как я ни вертел свою идею, ошибки не находил.
Утром следующего дня на ватных ногах я подошел к учительнице по физике и чьим-то чужим голосом произнес: «Я вот тут придумал кое-что… со светом…». И протянул исписанный и изрисованный лист бумаги. Учительница взялась расшифровывать мои каракули.
– Вот это свет, верно? А это что?
– Зеркала. Они движутся навстречу фотонам и отражают… И ускоряют.
– Так, поняла, и луч гоняется по этому лабиринту, состоящему из таких пластин, а потом направляется в цель, верно?
– Верно.
Учительница улыбалась и рассматривала схему, а я был готов провалиться сквозь землю в ожидании приговора. Наконец она подняла глаза на меня: «Очень хитро придумано, почти всё предусмотрел, кроме одной штуки». По тону я понял, что всё – хана. Нет никакого ускорения, где-то все-таки закралась очевидная, но мной не обнаруженная ошибка. Однако изобретатель «фотодрона» – так я уже успел окрестить свое детище – внутри меня не сдавался и готов был биться за свое открытие. С чувством отчаяния и обиды начал смотреть на схемы и формулы, которые педагог ловко черкала на доске. Не буду приводить тут краткую лекцию про волновую природу света, про дифракцию и дисперсию. Завершила она теорией относительности и искаженным пространством-временем. Понял я мало, слишком было сложно для того возраста, но слова о том, что скорость света – это предельная скорость чего-либо во Вселенной, прозвучали для меня громом среди ясного неба. Мечта расползалась по швам.
В конце учительница, всё еще улыбаясь, похвалила меня за «пытливый ум» и пообещала принести интересную книгу о физических парадоксах, связанных со светом, временем и пространством. А еще дала несколько задач, «порешать на досуге». После уже я понял, что это была скрытая подготовка к олимпиаде.
Шел домой всё же раздосадованный. Такой проектище рухнул. И, главное, по непонятной заумной причине!
«Почему это, ну вот с чего, не может быть скорости, большей скорости света! Что за вселенский потолок! Подумаешь, время замедляется, масса увеличивается… Что с того, что при скорости света время вообще замрет! Стоп…»
Я остановился.
«Так… Так! Если при приближении к скорости света время замедляется, а при скорости равной ей, так и вообще остановится, то… То при прохождении «светового» порога оно начнет течь назад! Как мы не можем заранее услышать сверхзвуковой самолет, так и сверхсветовой объект мы увидеть и ощутить не можем, потому что он начинает двигаться обратно во времени! Вот вам и порог! Это… Это надо обдумать».
И я стремглав побежал домой.
2016
Степкины звёзды
Степку, светлого худенького мальчугана лет десяти, родители каждое лето привозили в село, к старикам. Он гостил там месяц-другой и возвращался обратно в город. Потом весь год Степка вспоминал свое сельское житьё и, надо сказать, сильно скучал. Село, в котором он проводил заветный месяц, было ничем не примечательно – одно из многих, разбросанных по бескрайней приволжской степи. Природа там была небогатая, даже суровая. Но рядом с поселком, слава Богу, текла теплая речушка. Она скрашивала вид и будто создана была для купания и рыбалки.
Летом село наполнялось детворой – к небольшой кампании местных ребят прибывало подкрепление таких как Степка, городских. Шумная ватага не скучала, постоянно что-то затевала, и каникулы пролетали стремительно. Однако не речку и не мальчишеские приключения больше всего вспоминал Степка, когда уезжал домой. Больше всего он скучал… по звездам.
Дело в том, что мальчишка любил по ночам вылезать тайком на крышу старого дома и смотреть на небо. Это была его страсть. Он ждал, пока старики в своей комнате уснут – сидел и прислушивался, разносится ли уже по дому их мирный храп? Когда понимал, что старики спят, то на цыпочках выходил из спальни и влезал на чердак, откуда попадал на крышу. Никто не знал о его вылазках, разве что кошка Марья, бывало, замечала крадущуюся фигуру и начинала игриво виться у ног. Иногда она даже вылезала с ним наверх и сидела рядом, будто тоже любуясь звездами.
Как-то раз мальчишка пробрался на крышу около часу ночи. Поселок весь уже погрузился в глубокий сон. Огней в окружавшей его плоской степи почти не было, лишь где-то вдалеке иногда проносилась пара холодных автомобильных фар. Степка устроился на принесенном с чердака матраце и устремил глаза в небо. Там сияли звёзды… Они были разные: яркие, похожие на толстых светляков, и едва видные, словно серебряные пылинки. Звёзды собирались, сгущались посреди неба широкой мерцающей полосой. Мальчик знал – это Млечный Путь.
Хорошо было так лежать, заложив руки за голову, и просто смотреть. Степка всегда особо любил момент, когда вот только поднимешь взгляд к небу – а там! Красота такая, что и глаза поначалу разбегаются, не зная, куда им нацелиться, и дыхание перехватывает от восторга, и какое-то радостное предчувствие возгорается навстречу небу! Затем возбуждение осторожно спадает, и внутри воцаряется спокойствие…
Медленно, будто смакуя, он рассматривал один участок неба за другим. Подолгу мог разглядывать какую-нибудь особенную звездочку, уносясь к ней мыслями и иногда будто даже беседуя с ней. «Вон какая… Не такая чтобы сильно яркая, а что-то в ней есть… Особенная. И мерцает, как подмигивает. Свет необычный – голубоватый немного», – думал мальчишка, уносясь мыслями далеко-далеко в небо…
Долго он мог лежать так, погруженный в раздумья и мечтанья, и время шло для него незаметно. Если бы спросить Степку, а что такого находил он в звездном небе, и зачем почти каждую ночь, рискуя получить по шее, он втайне от стариков влезал на крышу – то мальчик и сам бы не знал, что ответить. Что-то манило его сюда, к бездонному летнему небу и к звездам. Может быть, это происходило оттого, что в городе всё было иначе. Там во все стороны от дома тянулись километры улиц, наполненных холодным электрическим светом. И небо было совсем другим – каким-то далеким и чуждым, а звёзды на нем – бледными крапинками, похожими на глупый сор.
А может, и что другое его манило. Чувство, наполнявшее мальчика под бескрайним куполом степного неба, было загадкой и для него самого. Он пытался иногда вспомнить, где и когда ощущал что-то схожее. И всегда на ум приходило только одно сравнение. Это была скромная поселковая церковь, куда мальчик иногда ходил вместе с бабушкой. Когда они оказывались в церкви, бабушка ставила у икон свечи, молилась, а затем болтала чуть слышно со знакомыми старушками. В это время Степка с робким любопытством оглядывал окружение. Вокруг царила таинственная полутьма, и пахло благовониями. Перед старинными образами дрожали теплые огоньки на тоненьких ножках-свечках, и где-то рядом чуть слышно шептали молитву… Странно, но чувства, возникавшие тогда в душе у мальчика, смутно напоминали те, что рождались в нем на крыше, под звездами.
Это было схоже, но всё же немного другое. В храме было хорошо, спокойно. Всё вокруг и его самого пронизывала какая-то тонкая, неуловимая сокровенность. Неясная ему манящая тайна была растворена в воздухе. Но в храме он будто робел перед кем-то. Перед Богом? Мальчик не знал. А на крыше, под звездами, напротив, думалось и мечталось вольно и смело. Чудные фантазии сами собой рождались в голове и захватывали всё его воображение. Жалко становилось, что нельзя воплотить их, взять да и полететь прямо сейчас туда – в безбрежную высь, к этим мерцающим белым огням…
Полночи мог провести Степка на крыше. Лишь когда чувствовал, что уже неумолимо подступает сон, то с сожалением прощался он с небом и крался обратно в свою комнату. Лежа в скрипучей старой кровати, мальчик глядел в потолок, и там ему снова виделись звёзды и черное как смоль небо. Но вдруг к этому почему-то начинали примешиваться странные видения. Возникали в небе дрожащие огоньки свеч, и сквозь тьму проступали смутные очертания старинных икон. В них будто оживали святые, они выступали из рам и подходили к нему, но не пугали, а напротив, словно согревали. Потом он вдруг возносился в небо, летел к звездам, которые всё убегали и убегали дальше. Смутные, неясные, образы святых были рядом с ним, словно помогая ему. Он летел всё быстрее, всё более наливался силой и стремлением, и казалось ему, что он и не мальчик уж вовсе, и даже не человек, а что-то большое, живое и светлое. И он уносится всё выше, выше, выше в бесконечность…
И звёзды, поупрямившись, приближались к нему – медленно, но неуклонно они разгорались ярче. Осторожно пускали спящего мальчика в свои неведомые миры. Их он забудет, проснувшись. Останется только вкус жгучей тайны в памяти. Но он и есть главное.
2018
***
И снова лето и бабушкин дом. Мы с сестрой совсем дети. Местная компания из поселка приняла нас хорошо. Были в ней наши ровесники, ребята помладше и постарше. Но держались все вместе. Шумной и разнородной была наша банда.
Помню вот что. Играли в прятки, уже очень поздно. Темнота поглотила шелестящие поселковые сады. Помню пыльную улицу, одинокий фонарь над ней. Вокруг фонаря вьется рой комаров и ночных бабочек. На дороге под фонарем высвечен ровный круг. Свет желтый, четко рисует все тени. Все камушки, палочки, рытвинки видно.
Следующий фонарь метров через двадцать, у другой дачи. Между ними – темнота. Густая, будто даже тягучая. В ней не видно ничего, только цепочкой уходят островки света вдаль по улице, которая и сама пропала, которой уже будто и нет, а есть лишь эти оторванные друг от друга желтые круги.
Мне нужно пройти из одного светлого оазиса в другой. Страшно, я робею и долго собираюсь с духом. Но вот решаюсь и осторожно, будто ступая в холодную воду, выхожу за пределы освещенного круга. Шаг – и тьма гуще, новый шаг – еще гуще. И вот я за пределами света, оставшегося позади. Смотрю вокруг, и странное чувство охватывает меня. Пустота вокруг. Ничего не видно, вообще ничего. На небе ни звезд, ни луны. Только цепь островков света маячит впереди, подвешенная в воздухе, как гирлянда. Я пытаюсь увидеть свою руку – и не могу. Ее будто и нет вовсе. Будто всё мое тело испарилось и осталось одно лишь сознание, плывущее в пустой темноте. Но я ставлю руку меж собой и фонарями впереди и убеждаюсь, что рука всё же есть у меня. Становится спокойнее. Но не дает покоя мысль: «А что, если бы и фонарей не было… что тогда?»
И вот я, мальчик лет восьми, бреду в кромешной тьме, зачарованный ею. Шаг за шагом вперед. Острова света маячат, качаются передо мной, в такт осторожным шагам, и увеличиваются понемногу. Время тянется, оно стало столь же вязким и безразмерным, как черное пространство вокруг. В такие моменты жуткие мысли рождаются в голове против воли, сами собой, и начинают колоть тебя, жалить. Тьма вдруг пугает сильнее. Ты ощущаешь ее чуждость, враждебность. В ней скрыто что-то плохое. Что-то беспредельно ужасное. И ты идешь быстрее, ускоряешь шаг, чтобы поскорее прыгнуть вновь в объятия света…
И вот я минул эти двадцать метров и оказался под фонарем. И тут же мой дачный приятель вынырнул рядом из темноты. Он сказал что-то шепотом, и я вдруг вспомнил, что идет игра, и мы скрываемся, и нам нужно дальше красться куда-то. И мы пошли вдвоем. Снова скрылись из света, нырнув в черноту, как в темную, непроглядную воду. Но вдвоем было уже иначе. Не так странно, и почти не страшно.
2016
Дом
