– А вы, значит, новый заведующий? – предположила незнакомка.
– Да, Владимир Александрович Мельников, – отрекомендовался я.
– А я Зина – Зинаида, заведующая складом.
– А по отчеству?
– Да просто Зина.
– Как же? Вы старше меня…
– А сколько вам?
– Двадцать три.
– А мне тридцать восемь.
– Ну вот. Неудобно мне называть вас только по имени.
– А что такого? Всего пятнадцать лет разница. У Есенина жена была на двадцать лет старше него…
– Так то у Есенина, а у меня жена мне ровесница.
– Зинаида Алексеевна она! Зинаида Алексеевна Ковылина, – сказал Майер, – а ты, Зинка, смотри, не испорть нам парня.
– Отдайте ключи Александру Леонтьевичу, он сегодня ещё работает, – сказал я. – Вообще-то не положено, но раз вы ему доверяете…
– У нас много щаго не положено, а мы делаем, – сказала Зинаида Алексеевна, поднялась, отдала Лукашову ключи и, улыбнувшись, посмотрела мне прямо в глаза. – Спасибо табе, начальнищек.
Перекличка кончилась, и мы с Лукашовым пошли сдавать-принимать мастерскую. Он показывал мне станки и прочие числившиеся в мастерской объекты, я проверял наличие по описи, и как они работают. Члены комиссии – главный инженер, инженер по эксплуатации и бухгалтер мастерской Мария Александровна – через пятнадцать минут заявили о полном доверии нам, инженеры разъехались по своим делам, а бухгалтерша вернулась в нормировку, обсуждать с Антониной Ефимовной и техничкой Раисой Тихоновной сельские новости.
– Александр Леонтьевич, а почему Зинаида Алексеевна называет тебя внучиком? – спросил я, когда нас оставили одних.
– Игра у неё такая. Девять лет назад нас сюда приехало из института три человека: я, Андрюха Горбунов и Ванька Яковлев. Зине было двадцать девять. Она ещё была замужем. Красивая… до обалдения.
– Она и сейчас красивая…
– А тогда ещё красивей. Старше нас на семь лет. Мы в шутку стали звать её бабушкой, она нас «унущики». Два унущика отработали три года и дали дёру, а я застрял.
– Из-за неё?
– Сейчас уже не важно…
– Так ты говоришь «была замужем», а сейчас, выходит, нет?
– А ну её! Не поймёшь кто она: мужняя, безмужняя или ещё как. Ты в инструменталке вчера был? – резко оборвал он, как мне показалось, неудобный для него разговор.
– Нет, как-то мимо прошли с Константином Фёдоровичем.
– Давай зайдём.
В большой комнате с зарешеченными окнами сидела за столом женщина – большеглазая, с волосами, уже тронутыми сединой, с мягкими, оплывшими щеками, тонкими поджатыми губами и скорбно опущенными уголками рта. Ей было около пятидесяти лет. Перед ней стояла электрическая швейная машина, на которой она сшивала большие куски брезента.
– Это Регина Кондратьевна Шнайдер, – представил её Лукашов, – наша инструментальщица. По совместительству верхонки шьёт, зимой чехлы на капоты, сейчас вот палатки на кузова. Скоро уборка. Сам знаешь, требования жёсткие: зерно возить только под палаткой, чтоб ни зёрнышка из кузова не выскочило. На дорогах будут пионерские посты, ребята там принципиальные: взяток не берут, без палатки мимо себя не пропустят.
– Понятно, – сказал я. – Адам Адамович Шнайдер вам кто? – обратился я к инструментальщице.
– Муж. Он вчера с вами на сеновале работал.
– Да уж! Я на скирде барахтался, высунув язык, а ему хоть бы хны: и за себя, и за меня сено укладывал.
– Он с детства привык крестьянничать. А вы где живёте?
– В общежитии.
– Комендантша – моя сестра.
– А я только хотел спросить: она и вы – Кондратьевны. Не частое отчество.
– Вы женаты? – спросила инструментальщица.
– Женат, но жена приедет только через год. Она скоро должна родить, и мы так решили.
– Плохо одному. Придёшь – не варено, не прибрано.
– А вы не скажете, у кого можно молока купить.
– Да хоть у меня. Я живу на улице рядом с общежитием. Найдёте меня – от магазина третий дом. У меня молоко чистое, и цена – как совхоз принимает – по двадцать копеек.
– Спасибо. Во сколько прийти?
– Стадо приходит в девять. К десяти я подою.
Мы вышли из инструменталки.
– Добрая женщина, – сказал я.
– Добрая, – согласился Лукашов. – Только с Зинкой как кошка с собакой.
– Что делят?
– Давняя история… Как-нибудь расскажу. А вообще – бабьи дрязги сам чёрт не разберёт. Я стараюсь не вмешиваться. И тебе не советую.
– А про какой трактор Удалов говорил?
– Номер тридцать-четырнадцать. К-700А. Пойдём, покажу. В новой мастерской стоит.
Пока мы шли, Лукашов рассказал мне историю этого железного страдальца с тракторной фамилией тридцать-четырнадцать:
– У Удалова была секретарша Женька Ветрова, в общем его любовница. В прошлом году перетащила из Барбашей брата Пашку. Барбаши – гиблое место: болота, камыши, грязь – девяносто километров отсюда. Пашка… ну, одним словом, дурак. А она директору лапшу на уши: «Классный тракторист и человек хороший». Выпросила ему новый трактор – этот самый тридцать-четырнадцать. В прошлом году в самую распутицу Пашка попёр на нём в Барбаши за своими пожитками и пропал. Через неделю является: «Я, – говорит, – застрял, пошлите кого-нибудь вытащить меня». Короче, в болоте утопил трактор. Директор матюгов ему отвесил, послал второй К-700. Приехали. А что ты хочешь, трактор больше недели без присмотра, всё снято: аккумулятор, стартер, фары, фонари, проводка выдрана, топливного насоса нет: короче, мёртвый трактор. Дёрнули, не идёт! Вернулись. Через неделю послали два трактора. А там уж и капот сняли, и крылья, и радиатор. Притащили не трактор, а остов. Поставили на машинном дворе. Запчастей нет, восстанавливать нечем и некому. Стоит, сирота. А осенью один чудак на букву «м» наехал на дисковую борону, порезал передние колёса. Директор дал команду: «Снимайте с ветровского!» – он у нас с тех пор так и называется – ветровский трактор. Сняли – зябь-то надо пахать. Стоял он под снегом и дождём до нынешнего марта, как мамонт, упавший на передние ноги. Забоялся директор – вдруг технадзор нагрянет. Что ты – новый трактор! Не работал ещё! Затащили в новую мастерскую, упросили одного старого механизатора, пенсионера, Августа Яновича Берлиса заняться им. Четыре месяца мучился. Теперь немного осталось – проводку установить.
– Ветрова наказали?
– Выгнали, а Женька сама ушла – обиделась, в Райцентре сейчас работает, в ДСУ[5 - Дорожно-строительное управление.].
Лукашов привёл меня в дальний угол новой мастерской, где во весь богатырский рост стоял возрождённый светло-жёлтый «Кировец».
– Красавец! – невольно сказал я.
– Ну что, Леонтьевич? Я своё дело сделал. Когда мастер приедет? – спросил грузный мужчина с одутловатым пористым лицом.
– Это, Август Янович, не моя забота, вот новый заведующий, пусть он думает.
– А в чём проблема? – спросил я.
– У нас слесарь по электрооборудованию не шарит по К-700 и КАМАЗам, приходиться приглашать парня из райцентра – Сашку Костина. Он умница, но сейчас занят, нарасхват мужик. Ничего страшного – год стоял трактор, нехай ещё три дня постоит.
– А мне что делать? Сторожить его?
– Август Янович, ты же знаешь, останется бесхозным, через неделю твои труды насмарку. Три дня ещё потерпи. Напишем тебе какие-нибудь хозработы. Вернее, он напишет. – кивнул он на меня. – Мне-то уже всё до фонаря!
– Я правильно понял: у вас такой нехороший народ, что на три дня трактор нельзя оставить без глазу? – спросил я, когда мы вышли из мастерской.
– Поработаешь, узнаешь.
– Слушай, Саша, оставайся, – искренне сказал я Лукашову. – Хочешь, я попрошу за тебя директора.
– Оно тебе надо? Я ведь алкаш… Могу отчебучить.
– Ты запойный или так?
– Пока так.
– Давай попробуй. Дел-то много. Отопление надо сделать. Я и не знаю, как подступиться.
– У Кости Петухова своя работа, сверхурочно не останется, и вообще ненадёжный мужик. Да и молодой ещё. Ты попроси Емельянова Андрея Сергеевича. Во специалист! В Райцентре работает в комхозе. Но он нарасхват и знает себе цену – по нашим расценкам работать не будет.
– А как быть?
– Придумать что-то надо, – сказал Лукашов, пожав плечами.
– Незаконное?
– Чтоб быстро и хорошо, по закону не получится, но тут – как директор посмотрит… Пойдём, посмотрим склад, да подпишем скорее акт, чего без толку ходить, всё равно ведь: что есть, то есть, а чего нет, не появится.
Пошли на склад.
– Склад у нас хреновый! Вообще, это не склад, а рига. В первый целинный год построили. Видишь, одна половина на нашей территории, а другая за оградой центрального тока, и въезд оттуда, – объяснял мне Лукашов, отпирая двери ключами, оставленными Зинаидой Алексеевной.
Действительно, склад был длинным деревянным строением без окон с низкими, будто ушедшими в землю стенами. Нам с Лукашовым, чтобы войти, пришлось нагнуться. В нос мне ударило множество запахов, из которых сильнейшим был запах технической резины. Лукашов включил свет. Благодаря крыше и отсутствию потолка, склад внутри был высоким и просторным. На деревянных стеллажах – двух центральных на обе стороны и двух пристенных – в коробках, ящиках и просто навалом лежали запчасти, на стенах на крюках висели комбайновские ремни, источая господствующий запах.
– Будешь смотреть?
– Зачем? По ходу дела узнаю, что у вас есть.
– Правильно! Зинка этого сама не знает. Весь дефицит – свечи, автомобильные лампочки, крестовины, подшипники – в избушке. Она на них сидит как наседка на яйцах.
Рядом со складом стоял сарай, вокруг которого валялось несколько огромных покрышек без камер от комбайнов и тракторов К-700:
– Камеры в сарае, – пояснил Лукашов. – Колёса поменьше тоже там. Эти не вошли. Знаю, что не положено так резину хранить, но по-другому не получается. Но это временно. Директор купил три пневмогаража, осенью должны смонтировать. Пойдём Зинкино рабочее место покажу.
В десяти шагах от колёсного склада стояла огромная круглая башня из красного кирпича с железной островерхой крышей, выкрашенной в зелёный цвет. Что-то в ней было от башен средневековых городов. Узкие, словно бойницы, окна довершали сходство.
– Это мельница, – пояснил мне мой гид. – Слышишь, двигатель работает, Гошка Ламков муку на ферму мелет.
К башне прилепилась крохотная саманная избушка, с деревянной верандой, выкрашенной сильно облупившейся зелёной краской.
– Ну вот, тут она и сидит – Зинаида Алексеевна, – сказал Лукашов, впуская меня в избушку. – Понравилась тебе?
– Что ты! Нет слов, как хороша!
– Ну ты того… Учти, люблю я её.
– Нечего мне учитывать, у меня жена есть.
Всё пространство внутри избушки занимали большой квадратный стол и печь. На столе стояли ящики с картотекой, лежали каталоги и стопка папок с бумагами; над столом на стене висел шкаф. Свет проникал в малюсенькое квадратное окно, забранное решёткой из металлической полоски. Против Зининого места было ещё одно крохотное оконце, выходившее на веранду, через которое была видна складская дверь.
– Печку она сама топит?
– А кто ж ещё?!
– Слушай… Жалко. Красивая женщина…
– А что делать? Ей и тяжести приходится таскать, когда привозка.
– А ты что ж людей не даёшь? Саша! Такие женщины достояние страны!
– Я понимаю. А где я возьму людей? И мне жалко: прихожу зимой, а у неё нос в саже.
– Слушай, нет слов!
– Она и дома печь топит, дрова колет, уголь таскает. Хозяйство у неё – корова, куры…
– Мужика надо на такую должность.
– Был до неё мужик – Иван Михайлович Черняков. Хотели выгнать да не успели. Погиб.
– Другого бы мужика поставили!
