– Лежала у самой воды. Не здесь, – замотал он головой, увидав, как Редкий обшаривает глазами берег Белого озера. – На острове. – Взмах рукой в сторону небольшого и почти ушедшего под воду островка с двумя чахлыми березками, растущими в виде буквы V. – Один из патрульных оказался просто герой, все твердил другим, мол, чего это над островком чайки с воронами носятся и орут. В конце концов, взяли катамаран с причала, сплавали и нашли ее. Думаю, птичье племя было не прочь закусить, только и ждали, когда шевелиться перестанет. Голая, как тот пацан.
– Господи…
– Ага. Сегодня будут озеро обследовать. От начальства из Питера и так уже прилетело, что не сделали этого сразу, а уж если кого найдут…
– Да как же найдут, – усомнился Редкий. – Они что, думают, у этих детей цель была такая – утопиться?
– Их, может, и не спрашивал никто, – хмуро процедил Кинебомба.
Тут только до Эдуарда дошло.
– Так ты считаешь… кто-то ребят в озеро… а эти двое выбраться сумели, так?
Он вцепился в плечо приятеля. Тот коротким кивком подтвердил правильность догадки.
– Но тогда и девочка на островке с понедельника еще, что ли? Неужели не заметили? Туда ведь с лодок народ вечно высаживается.
– Парк был закрыт, – напомнил Антон. – А осматривать островки и в голову никому не постучало. Она могла забиться в кусты, а выползла водички попить, и не хватило сил уползти обратно. Что, собственно, ее и спасло.
– Узнать бы, как она.
Эдик с надеждой глянул на грудь друга – из кармана рубашки выглядывал краешком и пускал зайчики ему в глаз мобильник.
– А я сейчас туда еду, – пожал плечами и весь как-то покорежился Кинебомба. – Буду там торчать для вида, чтобы врачи не расслаблялись. А уж после обеда начальство подтянется.
– Можно с тобой? – взмолился Эдуард.
– Слушай, не думаю…
– Да я не помешаю, клянусь! Встану, где скажешь, рта не раскрою. Мне бы только узнать, что да как.
– С чего это? – удивился и даже чуточку подозрительно сощурился Антон.
– Трудно объяснить, только после первого найденыша в груди все, понимаешь, ноет и переворачивается. – Эдуард беспорядочно помахал руками перед носом приятеля, изображая то, что творилось у него между ребрами.
– Ладно, – подумав чуточку, с важным видом разрешил будущий юрист. – Только будешь моей тенью, понял? Чтобы никто даже не заметил, что нас там двое. Сумеешь?
– Запросто! – горячо заверил Редкий, успев про себя подумать, что проблематично тощему, узкому Антону заполучить такую крупную и плечистую тень.
Машины практиканту пока не полагалось, и на проспекте они поймали такси. Полицейского транспорта вдоль паркового забора собралось пруд пруди, и на них, прошедших через ворота, прохожие смотрели во все глаза, как на инопланетян. Редкий и без того знал, что вокруг неожиданного закрытия парка уже ходят самые фантастические слухи, от бомбы со времен войны в подвалах дворца до массового не то убийства, не то самоубийства на берегу Белого озера.
– Слушай, а что Понедельник? Знаешь что-то про него? – спросил он по пути.
– Кто?! – не понял Антон.
– Ну мальчонка, которого я нашел. Я его так про себя зову, по дню находки.
– А, он тоже там, в городской, – важно покивал головой приятель. – Ух ты, из-за малышки начисто забыл про него. А так-то вчера и позавчера только им все и занимались. Проверили горы заявлений об исчезновении детей по нашей стране и по ближнему зарубежью за шесть, даже за семь на всякий случай лет. Ничего похожего. Пацан приметный, стопа вывернута от рождения. Но никто его не ищет.
– А что потом с ним будет? – не отставал Редкий, чувствуя, как тяжело бухает сердце за футболкой. Даже покосился на грудь – не заметны ли сердечные фортели со стороны. – Ну если родителей не найдут?
Кинебомба рассеянно подергал тощими плечами, сначала одним, потом другим:
– Ну подержат в больнице, типа на карантине, обследуют вдоль и поперек. Ножку начнут лечить, хотя теперь трудно дело поправить. А потом переведут в какое-нибудь специальное заведение.
– А усыновить его ведь можно будет? – выпалил Эдуард, да с таким чувством, что даже водитель на них оглянулся.
– Тихо ты! – сверкая глазами, прошипел Антон. – За голосищем следи, он у тебя как из пушки. Какое усыновление, ты чего? Про детей-маугли слышал?
– Ну допустим.
– Так он такой и есть. Будут с ним специалисты работать, чтобы хоть как-то подогнать под общие рамочки.
– А неспециалисты разве не могут подогнать? Его же просто научить всему нужно, как грудного.
Кинебомба задумался, потом развернулся к нему всем корпусом, вытаращил глубоко посаженные серые глаза:
– Ты, что ли, усыновить его хочешь? Совсем свихнулся?
– Почему свихнулся, мне восемнадцать уже есть… скоро, – обиделся Эдуард. – А вообще у нас мама всегда хотела еще детей, но как-то не вышло. Они могли бы на себя с отцом оформить, усыновить. А я бы занимался, возил его на консультации, лечил, обучал всему.
– У тебя же отец после инсульта.
– Выкарабкивается уже! – снова повысил голос Редкий. – А потом, он сейчас целыми днями читает вслух, и каждый абзац еще и пересказывает, чтобы, ну быстрее речь вернуть и память. Малыш с ним рядом сидел бы и учился…
Ему казалось очевидным делом, что Понедельнику в его квартире будет хорошо, всяко лучше, чем в каком-то «заведении». Но Антон лишь рукой махнул как-то очень обидно, так что Редкий заткнулся и мрачно изучал свои колени до самого больничного шлагбаума.
В главном больничном корпусе Антон кратко и значительно переговорил с охранником на вахте, после чего они без помех поднялись на пятый этаж на древнем лифте, в котором двери нужно было закрывать вручную. Выгрузились на унылую, похожую на дно гранитного колодца площадку, с которой две белые двери друг против друга вели в отделения и на которой пыльная лампа тускло светила где-то очень высоко в тщетной попытке разогнать полутьму.
Но площадка не пустовала. По ней метался от стены к стене тщедушный человечек с телефоном в руках и всякий раз едва не утыкался в стену своим выдающимся тонким носом, похожим на лыжный трамплин, так что Эдику даже стало интересно понаблюдать: врежется или нет. Человечек вопил в трубку, захлебываясь словами, будто тонул и из последних сил, изредка выныривая, призывал спасателей. На нем был белый халат, на продолговатой голове, напоминающей формой тыкву, – надвинутая по брови шапочка врача.
– Ты уже собралась?! – выкрикивал он. – Ну что же так долго, Анечка? Такси я уже вызвал… нет, не уедет, дождется. Нет, не схожу с ума, просто очень взволнован! Думал, вы уже подъезжаете, да, да! Да, именно с Викусей, обязательно! Ничего не подхватит, просто маску на нее надень и с рук не спускай! Ты поймешь сама, что за спешность, только поторопись, Анюта!..
Антон и Эдуард со всеми предосторожностями обогнули с разных сторон буйного доктора и прошли налево. Прочная дверь отрезала заполошный голос, а в отделении шуму хватало и так: было время завтрака. Сновали туда-сюда санитарки с железными столиками на колесах, шаркали по коридору сонные и угрюмые больные.
Молоденькая медсестра с возмущенным лицом, разведя в стороны руки, бросилась им наперерез, но, увидев документы Кинебомбы, сразу подобрела и вызвалась их проводить. Через отделение они прошли в дальний, надежно спрятанный от докучливых посетителей коридор, где были административные кабинеты. В одном из них, за черным матовым столом, стиснутый со всех сторон стопками документов, говорил по стационарному телефону, точнее, слушал массивный главврач. Гостей приветствовал безмолвно, выставив в улыбке пугающе крупные зубы. Потом сказал в трубку мрачным до невозможности голосом:
– Ну добре.
Положил трубку, всем своим видом показывая, что он полностью в распоряжении визитеров. Видно, с Антоном был уже знаком.
– Как она? – тут же спросил Кинебомба.
Главврач величаво кивнул головой, давая понять, что уточнять вопрос не нужно.
– Девочку уже осмотрели, хотя это оказалось не самым простым делом. Ну что могу сказать? Годика четыре ей. Относительно здоровая малышка.
– Как понять? – напрягся Антон.
– А как если бы ребенок родился здоровым, но был отправлен беспечными родителями в глухую деревню под надзор древней бабки, которая все болячки лечит соком алоэ и куриным пометом. Есть проблемы с желудком, диатез в слабой форме, анемия. Но это все цветочки по сравнению с психическим состоянием. Ее все пугает: люди, предметы, темнота и свет. Из предметов узнает только ложку, детский горшок, стул. Похоже, ее с самого рождения держали в изоляции. В темноте становится неспокойна, встает на ножки, прислушивается и словно ждет чего-то. Да, и еще издает животные звуки. Одежду с трудом на себе терпит, но не срывает – просто не знает, как это сделать, потому что никогда с ней дела не имела. Судя по кожным покровам, до этого всегда ходила нагишом. Мы в порядке эксперимента оставили ее одну при свете: свернулась на полу в комочек и начала тихонечко подвывать.
Эдуард бурно задышал. Хотелось заорать или что-то швырнуть о стену, но он поклялся быть тенью, а тени так себя не ведут.
– Вы думаете, она могла выбраться самостоятельно из озера и двое суток провести на острове? – спохватился, вспомнил о главном бледный больше обыкновения Кинебомба.
Главврач коротко мотнул головой и позволил себе снисходительный оскал в адрес полицейских недотеп:
– Нет, исключено. То есть выжить она могла – детский организм вынослив, но клиническая картина была бы совсем другая. Не стану вдаваться в подробности, довольно и того, что девочка поела примерно часа за четыре до того, как была обнаружена и доставлена сюда. А поскольку ее еще в машине стошнило от страха, могу сказать, что она ела: овсяную кашку на молоке.
Антон почему-то вздрогнул и ушел в себя, забыв про собеседника. Главврач наблюдал за ним со снисходительным любопытством. Эдуард снова забыл, что он тень, и нервно задвигался. Даже он понимал немыслимость ситуации: в охраняемом парке кто-то повторил трюк с ребенком, да еще завез его на остров, наверняка свистнув лодку у причала.
– Людей боится всех без разбора, – не дождавшись новых вопросов от деморализованной аудитории, продолжил рассказ главврач. – Нам пришлось выделить для нее одно из подсобных помещений без окон и заставить кровать ширмами. Впрочем, кровати она тоже боится. И ширм.
Тут Кинебомба сумел совладать с собой.
– Вы думаете, страх вызван тем, что люди поступали с ней жестоко?
Очередной энергичный мах головой:
– Следов побоев, издевательств мы не обнаружили. Есть синяки и ссадины, но они, рискну предположить, получены уже в парке, когда она пыталась в панике хоть куда-то забиться. Похоже, девочка просто никогда не видела людей и не слышала их голосов. Я не утверждал бы так категорично, если бы не прежде доставленный мальчуган. Он в целом ведет себя по той же схеме, но чуточку отважнее. Думаю, не будет так уж неуместно провести аналогию с кошачьим выводком, который мама-кошка воспитала глубоко в подвале, а потом их обнаружили люди и вынесли на свет божий. Те котята, что посмелее, приглядываются и принюхиваются к людям. Да, шарахаются, напряжены, но в целом настроены на изучение этих странных существ и готовы довериться им. Именно так ведет себя мальчик. Но есть котята, которые только плачут и паникуют, никакие новые покровители им не нужны. Хотя через некоторое время ласка и вкусняшки все равно сделают свое дело…
– Но как такое возможно?! – Эдуард окончательно забыл, что он тень, выдвинулся на первый план, не заметив, как задел плечом Антона, – тот улетел вперед и рухнул грудью на стол. – Ведь их не звери воспитывали, верно?
– Определенно нет, – подтвердил главврач. – Детей стригли, мыли, научили самостоятельно питаться, и не по-звериному, а ложкой из тарелки, сидя на стуле.
– И кто это делал, бесплотные духи, что ли? Если вы говорите, что людей они не видели?
– Не горячитесь так, молодой человек, – вздохнул главврач. – Мы все очень переживаем за найденышей, но эмоциями тут не поможешь. Вам приходилось слышать такое имя – Каспар Хаузер?
– Нет, – поморщился Эдик.
– Да, – сказал, потирая грудь и свирепо косясь в его сторону, Антон.
– Ну вкратце для тех, кто не слышал, – добродушно оскалился главврач. – В девятнадцатом веке в одном немецком городке был обнаружен подросток, которого сначала приняли за умственно отсталого. Он странно двигался, произносил на автомате несколько фраз и явно не понимал, куда попал и что с ним происходит. И гнить бы ему, как бродяге, в тюрьме, но, по счастью, мальчиком заинтересовались влиятельные люди. Наняли ему учителей, и скоро подросток начал говорить и вспоминать. Оказалось, всю свою жизнь он провел в каком-то подвале, где даже не мог встать в полный рост, и никогда не видел своего тюремщика. Он съедал хлеб, выпивал воду и крепко засыпал, за это время кто-то приносил новую пайку, иногда стриг и мыл ребенка. Вот я и думаю: не повторилась ли история с Каспаром Хаузером снова, только в российском городке и сразу с несколькими детьми?
– Вы думаете, детей могли держать на снотворном? – спросил Кинебомба.
– Это едва ли. Постоянное использование препаратов на них отразилось бы. Однако кто-то мог заходить к детям, например, в балахоне и маске. Приводил их в порядок, учил ходить и пользоваться горшком, тарелкой и ложкой. Никогда не произносил ни слова, поэтому дети не издают ни звука, так сказать, человеческого. Возможно, ставил им запись звуков природы, либо рядом с ними действительно жили звери.
– Но зачем? – простонал Редкий, чувствуя, что его голова нехорошо потрескивает, словно вот-вот взорвется.
Лицо горело, а вот губы онемели, словно он зажимал между ними кусок льда. Ответа не последовало. Вопрос Антона был гораздо более по существу:
– Дети знакомы между собой? Они, может, родственники, брат и сестра?
Мужчина за столом одобрительно покивал:
– Экспертиза пока не готова. Но да, мы показали их друг другу. И все говорит о том, что ребятишки никогда прежде не встречались. Девочка своего приятеля по несчастью испугалась ровно в той же мере, как и всех остальных. А вот мальчик…
Главврач задумчиво покусал непомерно большими зубами пухлую нижнюю губу, Эдик на всякий случай отвел взгляд.
– Что? – хором выдохнули практикант и его мятежная тень.
– Он, сказал бы я, поскольку при этом присутствовал, проявил к ней определенный интерес. Например, принюхивался с особой тщательностью и даже пытался подойти, но я пока исключил близкие контакты – вдруг дети инфицированы? Малышку мы прежде вымыли и обработали, но если представить, что мальчик привык использовать обоняние наравне с животными, то он вполне мог уловить знакомые ему запахи их общего содержания. А вообще он принюхивается постоянно, к каждому вошедшему человеку, к вещам. Интенсивность особенно возрастает в те моменты, когда мальчик хочет есть.
– Ему приходилось искать еду по запаху?
– Теряемся в загадках. Все опять же говорит о том, что ребенка содержали в закрытом помещении, хорошо ему знакомом, и при свете. Ушибов, гематом, которые наверняка возникли бы, ползай он в поисках своей миски с кашей, мы не обнаружили. Однако если он все время сидел в одиночестве и с единственной игрушкой, то что ему было еще делать, как не принюхиваться в ожидании очередной пайки?
– Игрушкой вы называете ту поделку с волосами и зубами? – уточнил Кинебомба.
– Точно. Мальчик не желал ее отдавать ни в какую, рычал, забивался в угол и ложился на свое сокровище. Взять смогли, только когда он уснул. Наши эксперты провели первичный анализ, образцы еще вчера передали в ваше ведомство.
– Да, результаты уже известны, – проговорил Антон звенящим от напряжения голосом. – И это просто чертоплясие какое-то! Лошадка вырезана вручную, взрослым, конечно, человеком. Волосы из хвоста принадлежат пяти разным детям. Зубы молочные, выпали сами, принадлежат двум детям, мальчику в том числе.
Сказал – и снова завис. Что-то ощутимо кольнуло Эдика между ребрами, вроде как жутковатое предчувствие.
– А при девочке не было ничего подобного? – спросил он.
Кинебомба смерил его крайне недовольным взглядом, но ответил:
– Было. На руке самодельный браслет, сплетен из волос. Думаю, из тех же самых.
Главврач вдруг начал расти над столом, он оказался обладателем довольно длинного тела, и скоро приятелям пришлось задрать головы, чтобы не потерять с ним зрительный контакт. Редкому даже захотелось глянуть за стол: не на детском ли стульчике он там сидел. Ему вообще редко приходилось глядеть в чужие лица снизу вверх.
– Прошу прощения, но, кажется, в приемной необходимо мое вмешательство, – произнес мужчина церемонно.
Теперь только оба посетителя осознали, что из-за солидной раздвижной двери в кабинет прорывается многоголосый шум и лидирует в нем уже знакомый тонкий захлебывающийся голос.
– А что за проблема с этим шумным врачом? – спросил Эдуард.
Он справедливо опасался, что, едва останется с нехорошо притихшим Кинебомбой наедине, тут же будет спроважен вон, потому и цеплялся за любую возможность остаться в центре событий.
Главврач уже на полпути к двери выразительно вздохнул и развел руками:
– Здесь, полагаю, проблема другого профиля, скорее нашего, чем вашего.
– Так-так, а в чем там дело? – вышел из оцепенения практикант.
Кинебомба моментально сделал на пути хозяина кабинета стойку, которую Редкий про себя уже прозвал «Сурикат на дежурстве», и главврач бросил попытки покинуть кабинет.
– Мы, видите ли, пригласили из нашей поликлиники дантиста проверить зубы детей. Думаю, следы лечения или пломбы пролили бы некий свет… но нет, ничего такого. С мальчиком в понедельник все прошло без эксцессов, хотя стоматолог был этот же. А вот сегодня неожиданный сюрприз: едва увидав второго найденыша, он немедленно опознал в ней свою похищенную дочь и устроил переполох…
– А у него похитили дочь? – перебил его Антон и уже схватился за телефон.
– Да ну что вы! – замахал на него обеими руками главврач. – Его дочь, девочка Вика четырех лет, находится дома с мамой. Однако наш стоматолог весь во власти конспирологических теорий. Перед вашим приходом я не удержался, для очистки совести позвонил в наш перинатальный центр, где рожала его жена, все уточнил. Беременность была сложная, к тому же после ЭКО, женщина с первых недель наблюдалась, последние месяцы лежала на сохранении. Так что о случайно утерянной, похищенной, незамеченной сестре-близнеце и речи идти не может!
– Его жена с дочкой уже не дома, – подметил Эдуард, улавливая за дверью детское лепетание. – Потому что он вызвал их сюда. Хочет сравнить, наверное.
