– Тьфу ты! Тапками кидаться не считается, – настала очередь возмущаться и ему. – Ну все, все, хватит. Вылазь. Уж три дня как белоземье прошло, а ты спишь. Видал, что у меня есть! – и Лифон что-то вытянул из своей бездонной торбы и выбросил правую лапку вперед. В ней была книга.
Хомиш подался весь из окна и прищурился. Книга в лапках друга показалась ему знакомой. Муфель стремглав пересёк свою комнату, скатился по лестнице сломя голову, проскочил мимо семейства, ожидающего завтрака, открыл резко дверь и оказался рядом с другом.
– А ну-ка покажи, – затеребил он друга за плечи. – Это, верно…
– Ага, – залихватски подхватил Лифон, подмигнул свободным от низко нависающей на лицо челки глазом и прищелкнул языком: – «Сказ о белоземье».
Это была любимая книга Хомиша. Она всегда лежала рядом. Мамуша читала ему перед белоземьем, или если Хомиш просыпался посреди спячки и долго не мог вернуться ко сну.
– Как она у тебя?.. – удивился Хомиш и протянул свои лапы в ожидании, что Лифон отдаст вещь хозяину.
– Сдалась мне эта книга, – Лифон охотно вложил ее в протянутые лапы и продолжил: – Ждал, ждал, а все не просыпаешься. Я и посматривал одним глазком. И прогонял ею страшных бабочек, что летали над твоей головой. Поганые сны были?
– Да, – тень Хомиша, как и он сам, съежилась. Шкурка его на мгновение из ярко-фиолетовой стала бледной и приобрела оттенок волнения. Он вспомнил свои мрачные сновидения и вздрогнул. – Тревожно мне от них, Лифон.
– Да не трусь ты. Все давно уже проснулись. Эгей! Все расцветает. Глянь.
– Все уже проснулись? – уточнил Хомиш, но тень волнения так и стояла за его спиной.
– Ага, – утвердительно кивнул Лифон. – Ты последний. Но это пойдет. Последнее белоземье в спячке, да?..
Муфли давно не виделись. Шутка ли, белоземье в Многомирье длится целых три месяца, как и в мире людей. Три долгих и холодных месяца. Зато остальное время – это время цветолетья. И оба муфля наперебой бросились строить планы. Они спорили, загадывали, не зная еще о том, как много испытаний им предстоит пройти. Они забыли о черных бабочках сна, тех, что не давали Хомишу покоя всю холодную пору. А нужно знать, мой дорогой читатель, что бабочки снов никогда не прилетают просто так. А если бабочки были как у Хомиша – черно-красные, так держи ухо востро.
– Хо-о-о-омиш, – вдруг разбил очередной план двух закадычных друзей голос мамуши Фло, – сколько ждать? Все семейство за столом! Оладушки стынут. Шибче завтракать.
– Мамуша, а Лифон с нами? Можно? – спросил Хомиш, но мамуша строго посмотрела на незваного гостя. Тот потупил глаза.
– Лифон некоторое время назад уже попотчевался на кухне у меня. После я его застала совсем не там, куда уходят гости после вкусного угощения. Так ли, Лифон? Была огорчена тем, что он соврал. Доброму муфлю соврать не можно будет. Поэтому, Хомиш, не сегодня, – строго объявила мамуша Фло, после приготовилась уходить, но развернулась и добавила: – Сегодня пусть Лифон подумает, как нужно себя вести в тех жилищах, где для тебя открывают двери и сердца.
– Пойду я, Хомиш, – просипел муфель, хлопнул Хомиша по плечу и, отбросив чёлку, присвистывая, пошел от жилища Габинсов к забору. Сиганул через него и, встроившись в компанию пробегающего молодняка, исчез. Хомиш проводил друга взглядом и зашел в дом вслед за мамушей.
Аромат стоял на кухне мягкой завесой, такой сладостно-густой, что возьми лапкой да потрогай, да пальцы облизни, и почуствуешь вкус карамельного оладушка. И ладно б только это. Аромат гладил, ласкал и говорил сахарные умильные словечки. И рассказывал, как славно, что ты проснулся, как тебя ждали, и что у тебя впереди самое чудное время.
Это был аромат цветолетья. Той поры, которую обожает каждый муфель во всем Многомирье.
– Я тут чего вам наготовила. Давайте шибче кушать, гляньте, что за пухлощеки, – мамуша торжественно водрузила на стол овальное блюдо с самыми вкусными во всем Многомирье пушистыми блинчиками-оладушками. – Все белоземье придумывала, чем бы вас удивить да побаловать. А ну, попробуйте-ка, Габинсы, угадаете, с чем нынче оладушки от мамуши Фло?
Семейство только и ждало этих слов. Восемь лап потянулись и расхватали утреннее угощение. Фло, Фио, Хомиш и Фрим урчали и уплетали оладушки, снимая языком сахарную пудру. Раскусывали что-то мягкое, но волокнистое, прищуривались и прислушивались к вкусу.
– Ну, кто отгадает? Кто? – поинтересовалась Фло и, торжествуя, обвела всех глазами.
– Што-то шыльно шкусное, – утер усы и попытался похвалить женушку папуша Фио с набитым ртом.
– Лепестки любоцвета! Ты добавила лепестки любоцвета! – воскликнул Хомиш и лихо закинул в рот новую порцию. Фрим молча наблюдал за суетой и тщательно пережевывал каждый пухляш.
– Хомиш, умный младший сынуша мой. Так и есть, с лепестками любоцвета.
– Вмиг понял, – отвечал довольный Хомиш. – Только у любоцвета такие яркие розовые лепестки, чуть кисловатые и вот с этими прожилками. Вкусно, лапы отъешь, с лепестками любоцвета, мамуша.
Семейство молчаливо согласилось с мнением самого младшего Габинса.
Дело было не в лепестках любоцвета. Все, что пекла и делала мамуша Фло, мгновенно приобретало какой-то особый вкус. Вкус спокойствия и нежного, мягкого, чистого счастья. От этой ее редкостной способности или просто от того, что она вмещала в себя все тепло и любовь Многомирья, мамуша Фло уже давно признана была всеми деревнями как самая знатная травница, кормилица и изготовительница волшебных чаев. А ведь и первое, и второе, и третье подразумевает, что носитель этих званий чрезвычайно добр, мудр, справедлив и полон любви.
Фрим наконец тщательно прожевал, поднял вверх указательный палец и произнес:
– Тридцать три раза. Все, я прожевал все тридцать три раза и готов тоже с вами говорить.
Фрим, в отличие от Хомиша, не спал уже несколько белоземий, и ему не терпелось поделиться массой новостей, пока рты всех остальных были заняты. Он начал посвящать жующих в новое изобретение, которое он только что сделал прямо здесь, разрабатывая схему на муке, но мамуша Фло, как я уже выше упомянул, мой дорогой читатель, славилась не только как лучшая хозяюшка, но и как мудрая муфлишка.
– Разговоры после еды, все после еды! Разговаривать нужно на сытый животик, и тогда даже плохие новости покажутся не такими уж и дурными. Фрим, кушай еще оладушков. Хочешь, дам тебе с медом луноцветов?
– Нет, я, пожалуй, откажусь, – помахал отрицательно Фрим головой в думательной шапочке.
– Может, тебе, малуня? – заботливо поинтересовалась мамуша у младшего.
Папуша Фио широко улыбнулся блестящими от масла и меда усами, но промолчал. Фрим громко засмеялся и, довольный своим старшинством и тем, что его не назвали этим словцом, засунул очередной пухляш с золотистым зажаристым бочком в рот.
– Мамуша, все лучше не называть меня так, надо мной до упаду вот они смеются, – проговорил в ответ улыбающемуся папуше и смеющемуся Фриму Хомиш.
– Буду говорить, как заблагорассудится, – спохватилась Фло. – Давай я всех так буду называть.
Никто не попытался поправить мамушу. Все – да и Хомиш – знали, что она по-прежнему будет называть малуней только его, но не потому, что двух других Габинсов не любит. Просто Хомиш был младшим и робким. Скорее даже не робким, а трусливым.
Тарелка с выпечкой опустела. Сытая семья сербала чай и делилась планами и новостями. Их разговор тек плавно, как стекает мед с горячего оладушка.
– Ой-ля-ля! Как жи ж хорошо, что сегодня на поля не надо. Хорошо! Люблю отдыхные дни, – откинулся на стуле и порадовался папуша Фио, поглаживая себя по животу.
– Я вот хотел еще с вечера поинтересоваться, а что с соседями такое случилось? – спросил Фрим, припивая чай.
– Всю семейку мамуши Оливы покусали пчелоптицы, – негромко, словно она могла обидеть покусанных и опухших соседей, пояснила мамуша Фло.
– Отчего так? – искренне удивился Хомиш. Его глаза стали размером с чайные блюдца, что стояли перед каждым членом семейства Габинсов. – Пчелоптицы покусали муфлей? – И снова тревожный жар обжег его сердце. – Не бывало такого.
– Испокон веков не бывало, – добавил папуша Фио, прикрякнул и покачал головой. – Вся деревня жужжала, как рой. Ладно б только семейку соседей, так половину деревни покусали злыдни, – папуша Фио снова покачал головой и отвлекся на печку. – Пойду по дровишки. Тепло пока не встало. Надо б подтопить.
Мамуша Фло подхватила рассказ и продолжила уже погромче:
– Да, в этот раз все пчелоптицы дедуши Пасечника проснулись раньше положенного. Кто их разберет, что стряслось. Не бывало такого. Злые, голодные. Ох-ох-ох, и гудеж же они устроили. Голова шла кругом. Пасечник кричал, бегал. А куда ему бегать-то? Древнее его и нет никого на все деревни вокруг. Пришлось наварить на всех успокоительного чая, так это хорошо, что еще запасы трав остались. Вот шуму-то было. Всей деревней нашей на выручку Пасечнику побросались, давай пчелоптиц вылавливать. А их сонмы. Еле переловили. Ну, зато меда будет больше обычного.
В круглом отверстии с пририсованными крылышками во входной двери вдруг зашебуршало, и из него в жилище влетел пушистый комок.
– Кто тут ест мед, а Афи не зовет? Там, где Афи, там и мед, а там, где мед, там и Афи! Медик, медик, где мой медик?
– Афи! – вскочил Хомиш навстречу и раскрыл свои лапы для объятий.
– Кьююю, – заверещал комок, – душечка мой Хомиш проснулся! Афи та-а-а-а-ак скучала… Ну наконец-то, Хомиш! Кьююю! – Комок провернулся вокруг себя несколько раз, расточая переливающуюся пыль, и завел пискливым голоском уже что-то бессвязное:
– Кьююю, кьююю,
Радость совью.
Кьююю, кьююю,
Радость соберу!
– Афи, ну не трещи, не трещи! Не время трещать и песни распевать, – замахала лапками мамуша.
– Афи не трещит, – поджала норна хоботок и снова издала звук норной радости: – Кьююю! Афи радуется. А когда Афи радуется, Афи всегда поет.
Это была норна. Точнее сказать, одна из самых болтливых норн. Хотя разве бывают норны не болтливые? Вопрос риторический и не требующий ответа. Поэтому пусть он парит в воздухе, как и Афи.
Норны, мой дорогой читатель, как и пчелоптицы, бывают дикие и домашние. Афи была не просто домашней норной. Афи была личной норной Хомиша. По ее крошечному мнению, это немного возвышало ее над другими крохами, но настолько немного, чтобы ни в коем случае не задело достоинства ни одной другой норны.
Глава 3. Путь в деревню Сочных лугов
День стоял ясный, ни единое даже облачное перышко не нарушало ровное, ослепительно-синее небесное полотно.
Хомиш вышел за деревню, пересек просыпающиеся поля радостецветов. Вздохнул глубоко и огляделся. По привычке помахал лапой рабочим муфлям, что колготились на полях, те ответили ему молчаливыми кивками. Потом поприветствовал далекую-предалекую гордую вершину Радужной горы, что высматривала сквозь облака все свое Многомирье, и шагнул на ровную широкую тропу, пролегающую сквозь зеленую кочковатую равнину.
– Ну и пусть, что бабочки снов были тревожными, – ободрял сам себя вслух ушастый. – Это цветолетье будет знатным, вон и Радужная гора какая безоблачная, и поля радостецветов силу набирают.
Если посмотреть в это время на каждую муфликовую деревню с высоты полета большого глифа, то можно подумать, что каждая муфликовая деревня зажата со всех сторон живым и переливающимся ярко-желтым браслетом. Это они: поля, засеянные радостецветами. После каждого белоземья радостецветы поднимают желто-белые головки навстречу рабочим муфлям и жадно принимают пыльцу с пушистых брюшков егозливых норн.
В такую пору муфли без меры работают и беспечно веселятся. Поют во весь рот, крепко обнимаются при встречах, собираются по вечерам в жилищах у трескучих свечей или каминов и мечтают, как много радости они испытают и вырастят.
В такую пору блаженство и легкое стрекотанье насекомых растворено в воздухе, а еще предвосхищение чего-то волшебного. Даже ветер Многомирья приобретает немного желтоватый оттенок. Все от радостецветов. Губы сохнут у каждого муфля и становятся сахарными.
Ты пробовал, мой дорогой читатель, пыльцу радости? Ах да! Твой рассказчик забыл, что в мире людей пыльца радости невидима и не имеет вкуса, не то что в Многомирье. Здесь ее можно увидеть, почувствовать и даже попробовать. На вкус она сладкая, но не приторная. Особенно вкусен из нее мед. Такой мед дедуша Пасечник сразу отличает по цвету и аромату. Такой мед он собирает отдельно.
Но я сбил тебя, мой дорогой читатель, с пути Хомиша.
Муфель по обыкновению шел осторожно и неспешно. Путь был недлинный, что торопиться? Он то и дело ловил изящные, как кружева, и тонкие, как струнки, паутинки с летящими на них в цветолетье пауками-вышивальщиками. Любовался перекатывающейся, что гладкие морские волны, сочной молодой травой и ласкал воздушные зеленые перекаты. Прищуривался и клонился при виде выглядывавших любопытных цветов, принарядившихся в праздничные лепестки, и тихошенько шептал им разные милые комплименты. И с жадностью исследователя выискивал, высматривал все вновь расцветшее и вновь выросшее.
«А ну, покажитесь! Кто такие?» – мысленно спросил Хомиш у голубых, будто небо Многомирья, мелких соцветий и бережно, словно извиняясь, срезал один из цветов. Так он поступал каждый раз, завидев что-то диковинное. Останавливался, бережно срезал специальными ножницами и укладывал образец в толстый талмуд.
В дни наступившего цветолетья ему хотелось не только наполнитьталмуд и закрома бездонной сумки образцами, но и наполнить всего себя изнутри новым светом.
Шел второй час дороги. Пейзаж изменился, и ровная тропинка, что вела по пестрой поляне, стала петлять между невысокими кустарниками, а дальше по ходу движения – между увеличивающимися в размерах валунами, разбросанными повсюду, куда доставал взгляд. Дыхание и лапы муфля порядком потяжелели, острые пяточки со шпорами стали застревать между камней, покрытых мхом и белым лишайником.
Хомиш присел, пошерудил лапкой в своей сумке и достал пузатую скляночку с темно-зеленой жидкостью. Жидкость внутри прозрачного пузырька запыхтела, как и положено знатным напиткам бодрости от мамуши Фло.
Да что там бодрость! Что ни возьми: чаи, настои, составы – все у нее знатное. Хоть какого муфля спроси, хоть из какой муфликовой деревни. Любой подтвердит. Иные лечатся ими. Иные взбадриваются. Муфли деревни Больших пней особенно любят увеселительные ее напитки и те, от которых снятся яркие сны. Муфли деревни Сочных лугов всегда прилетают к мамуше Фло за чаями вдохновения и любви.
– Пыж-ж-ж-жится как! Пенится! – вдруг прожужжало что-то прямо у левого уха Хомиша. – Что за водичка? – Муфель тряхнул головой и попытался поймать крылатую егозу, но поймать норну не особенно-то легко.
– Мамуша напиток бодрости положила в путь, – ответил он и снова махнул лапкой мимо увернувшейся крылатки и рассмеялся, наливая в кружечку новую порцию.
– А мне, мне, мне? Душенька моя Хомиш-ш-ш-шек, крылышки у Афи совсем-то устали! – гудела и порхала вертлявая норна. Она то ныряла в зеленую траву, то исчезала в воздушной крошечной воронке, то вновь выявлялась у кружки.
– Афи, – крутил головой, пытаясь уследить за ней, и растолковывал Хомиш, – норнам чай не нужен, к чему тебе чай?
– Кьююю, вот и подкреплюсь! Афи, в отличие от Хомиша, не спала все белоземье, Афи нужно чая бодрости.
– Афи, не придумывай, – отмахнулся Хомиш, но все же придержал пузырек и не стал его пока прятать в сумку.
– Как ж-ж-же я, как ж-ж-же? Так и говори, что жалко чая для Афи, – обиженно поджала Афи хоботок.
Хомиш решил не портить счастливое время спором с настырной норной. Тем более что переспорить норну не взялся бы ни один муфель, пустое это занятие. И он смиренно капнул несколько капель в открытую лапку, напиток вспенился и разлился миниатюрной лужицей, сделав розовую кожу ладошки муфля зеленоватой.
– Так и быть! Что, действует? А?
– Кьююю, – взвилась высоко-высоко кроха и, повеселев, исчезла в прозрачном воздухе, не одарив хозяина ответом.
– Афи, юрливая Афи, – вздохнул Хомиш и рассмеялся, – Сколько ж суеты от этих норн!
– Афи все слышит! – пискнула норна у уха и вновь растворилась.
Хомиш не сопротивлялся спокойному течению времени и позволял мягкому ветерку обдувать веснушки, рассыпанные по лицу причудливыми узорами, и трепать его острые пушистые фиолетовые с подпалинами ушки.
Эти ушки очень любила ласково трепать мамуша. А мамушу Хомиш любил сильнее всех остальных.
Каждый день, когда он не занимался в своей оранжерее, он двигал для мамуши лестницы в храме Радости, и помогал ей искать нужные свитки или книги, и смешивал и толок травы.
Но и в оранжерее у Хомиша тоже было полно работы.
Цветолетье за цветолетьем он исследовал растения – и известные, и те новые, что находил. Возился с упрямыми радостецветами и пытался вывести сорт, устойчивый к любым ветрам и любым невзгодам. Иногда он так старался, что мамуша Фло заставала его спящим сидя рядом с каким-нибудь подающим надежду ростком, гладила по макушке и накрывала пледом.
Мамушиной любви хватало на обоих сынуш, на папушу Фио и на каждого из прихожан, что являлись в храм Радости за волшебными настойками и чаями Фло Габинс.
Вот и в этот раз мамуша позаботилась о «малуне» перед дорогой.
– И береги свои ушки, Хомиш, – отмахиваясь от Афи, напутствовала она. Своими ушками Хомиш отныне гордился. Они повзрослели, стали одними из самых славных во всей деревне. – Ничего не позабыл?
– Приглашение? Тут оно! – и Хомиш похлопал лапкой по кармашку сумки, а Фло обняла его еще раз. – Ну что ты, мамуша, – засопел Хомиш от тесных объятий, – словно я навсегда. Я только отдам Лапочке приглашение на наш праздник и сразу вернусь.
– Если любишь, то не имеет значения, сколько будет длиться расставание, – погладила его по плечам мамуша.
– Мамуша, ну я уже не ребенок, я уже взрослый, – отстранился муфель и поправил перекинутую через одно плечо бездонную сумку.
– Хомиш, – продолжала назидательно напутствовать Фло, – двадцать лет для муфля – это, можно сказать, еще ребеночий возраст.
– Мамуша! – вздохнул Хомиш. – Я пошел, да?
