Вопрос: Кто еще является членами вашей подпольной организации?
Ответ: Я не знаю ни о какой организации.
Вопрос: Какую цель преследовало ваше преступное сообщество?
Ответ: Повторяю: я никогда не входил ни в какое преступное сообщество, я всегда был верным ленинцем.
Вопрос: Какие еще враждебные действия вы собирались предпринять совместно с гражданином Архангельским?
Ответ: Я никогда не совершал и не собирался совершать никаких враждебных действий, ничего такого, что могло бы принести вред моему народу и моей стране.
Вопрос: Почему в таком случае вы отказываетесь назвать своих сообщников. Учтите, только чистосердечное признание может смягчить вашу участь.
Ответ: Я уже сказал, что у меня не было и нет никаких сообщников.
Вопрос: Почему в интересах следствия вы не хотите назвать место, где скрывается ваш сообщник гражданин Архангельский.
Ответ: Мне это неизвестно. Я ничего о нем не знаю.
Следователь: Хорошо, я даю вам время, подумайте. И постарайтесь вспомнить».
И так далее, в таком же духе шли еще пятнадцать страниц исписанные каким-то словно бы слипшимся почерком не слишком грамотного человека, для которого вся эта писанина, вероятно, была почти непосильным трудом.
Чем дальше вникал в эти страницы Варфоломей, тем сильнее его охватывало тяжкое чувство – будто он медленно погружался в какое-то вязкое месиво, не дающее ни шевельнуться, ни вздохнуть. Он хорошо знал, что на самом деле скрывалось за этими страницами, за этим, казалось бы, невинным: «Я даю вам время, подумайте». Что ожидало после этого деда? Холодный, сырой карцер, в котором было не лечь и не сесть? Многочасовое беспрерывное стояние на ногах в кабинете следователя? Бессонные ночи, изматывающие допросы? Унижения и издевательства?
Обо всем этом Варфоломею не раз доводилось читать в воспоминаниях тех, кто прошел в те годы через тюрьмы и лагеря. Но тогда, как бы ни сочувствовал он этим людям, как бы ни возмущалась его душа бесчеловечностью и жестокостью тюремщиков, все это происходило словно бы в отдалении и прямо не касалось его лично. И вот теперь впервые он ощущал, как боль, отчаяние, безысходность давят родного ему, близкого человека.
Он перевернул последнюю страницу: постановление тройки – высшая мера наказания, расстрел. И запись: приговор приведен в исполнение. Дата.
Будничная, деловая, канцелярская запись.
Именно эта будничность была невыносима.
Конечно, история его деда отличалась от тысяч и тысяч подобных историй. Ведь большинство людей попадало тогда под жернова репрессий по абсолютно вымышленным, абсурдным обвинениям, даже не догадываясь, какое именно преступление им будет вменено. Дед же Варфоломея действительно совершил поступок, за который – он не мог не знать этого – должна последовать кара. И все-таки он решился, он не мог не сделать этого, не мог пойти против собственной совести. Но объяснять это своим гонителям было напрасно и невозможно. Замкнутый круг. Хоть бейся головой о стену, ничего не докажешь. И постановление тройки: расстрел. Смерть.
Что думал его дед в эти минуты? Что чувствовал?
Неожиданно странное ощущение овладело вдруг Варфоломеем. Будто это ему только что дали прочитать это напечатанное с канцелярской небрежностью на машинке, у которой уже износилась лента и западала буква «е», постановление. И он вчитывается в эти слова и не верит. Он не думал, что это произойдет так быстро и так буднично. И потом – ему еще есть что сказать! Но его никто не собирается слушать. Расстрел. Неужели так просто? Неужели так может быть?
Он ощутил, как комната вдруг поплыла в его глазах. И вдруг стало темно.
– Гражданин, гражданин, вам плохо? – услышал он вдруг настойчивый голос рядом с собой. И ощутил запах водки.
Он открыл глаза и с недоумением огляделся. Он по-прежнему сидел в архивной комнате, а возле него испуганно суетилась давешняя дама, пытаясь протереть ему виски водкой, за неимением другого снадобья.
– Что с вами? Скорую, может, вызвать?
Она, и правда, была сильно перепугана: наверно, не имела права оставлять посетителя одного в кабинете. «Так им и надо», – с неожиданной мстительностью подумал Варфоломей, окончательно приходя в себя, а вслух сказал:
– Ничего, ничего, не беспокойтесь. Я как-нибудь сам.
Он поднялся и нетвердой походкой человека, возвращающегося после мучительного и долгого допроса, пошел прочь…
Глава восьмая
«Тронь-дзинь-динь!» – настырно заливался трелями старенький телефон Варфоломея, тщетно пытаясь вырвать своего хозяина из сладких объятий Морфея. Открывать глаза сыщику совершенно не хотелось. Там, где он витал во сне, он уже почти нагнал этого пресловутого Завьялова Сергея Федоровича и готов был расправиться с ним за все зло, которое тот совершил. Во сне Варфоломей был бодр и энергичен. А тут его глазам предстало все то же хмурое питерское утро, давно не ремонтированная квартира с окончательно потерявшими свой рисунок обоями, и море вопросов сразу же обрушилось на его бедную голову. И главным из них был и оставался один: как жить дальше? Что делать?
Телефон между тем продолжал захлебываться настойчивым звоном.
«А, черт с ним, – философски рассудил Варфоломей, – надоест звонить – перестанут».
Но только он перевернулся на своем скрипучем диване на другой бок, телефон, словно бы разозленный подобным его безразличием, затрезвонил так пронзительно, так душераздирающе, что терпеть это было уже невыносимо.
«Вот ведь, неживая, казалось бы, штуковина, – размышлял Варфоломей, шлепая к телефону, – но пусть мне кто-нибудь скажет, что он не способен проявлять характер. Или это только мой аппарат такой особенный, вундеркинд, можно сказать…»
– Алло, – намеренно грубо прорычал он.
«Если это Васька – урою», – заранее решил он, приготовившись высказать своему другу все, что он думает по поводу его раннего звонка. Но, к его великому удивлению, в трубке зазвучала английская речь.
Кто-то предельно вежливо просил господина Тапкина сообщить свои паспортные данные.
Опешивший от неожиданности Варфоломей все же сообразил спросить, чем вызван подобный интерес к его персоне. В ответ его телефонный собеседник рассыпался бесконечным количеством извинений. «Я понимаю, что мой вопрос должен был показаться странным и бесцеремонным, но я – ах, тысячи извинений! – вынужден был начать свою беседу именно таким образом – еще, еще раз прошу прощения за свою бестактность! – чтобы убедиться, с тем ли человеком я имею дело…»
После многословного вступления звонивший наконец перешел к сути дела. И поверг Варфоломея в еще большее изумление.
Оказывается, Варфоломей понадобился ему для того, чтобы пригласить его на недолгий курс постижения истинной веры в Академии инплинизма, которая находится в небольшом городке в горах Шотландии.
– Где, где? – только и сумел вымолвить Варфоломей.
– В Шотландии, – все с теми же предельно вежливыми интонациями повторила трубка. Казалось, его собеседник просто изнывает от неловкости из-за того, что вынужден тревожить господина Тапкина по столь пустячному поводу.
– Так это же далеко! – брякнул Варфоломей.
– О, о! Пусть вас это не беспокоит! – снова вежливо зажурчал голос в трубке. – Все расходы мы берем на себя. От вас потребуется только оформление визы в консульстве. Это не составит больших проблем. К вам придет мистер… – тут трубка выдала что-то уж совсем нечленораздельное, силясь выговорить русскую фамилию посыльного. После третьей попытки одолеть это труднопроизносимое сочетание шипящих, Варфоломей понял, что это, вероятно, что-то среднее между Шишкиным и Шарашкиным. Его невидимый собеседник между тем продолжал:
– Наш посыльный поможет вам со всеми формальностями, если вы, конечно, не против…
Наступившая пауза в трубке, очевидно, предназначалась для Варфоломея: пришла пора сказать решающее слово. И вконец ошарашенный Варфоломей даже несколько неожиданно для себя лихо произнес:
– А, была – не была! Чем черт не шутит!
– Простите? – вежливо переспросили в трубке.
– Считайте, что я согласен, – сказал Варфоломей и вдруг подумал, что, наверное, это сама судьба подбрасывает ему возможность в стенах этой странной заморской Академии разобраться с самим собой, избавиться от мучивших его сомнений. – Да, да, конечно, я еду, – заговорил он с торопливой суетливостью, словно бы опасаясь, что человек на том конце провода передумает.
– Мы очень рады, господин Тапкин! Дело в том, что на нас на всех неизгладимое впечатление произвела ваша столь искренняя и глубокая увлеченность инплинизмом. Мы уверены, что в вашем лице инплинизм приобретет своего верного последователя… А теперь давайте выполним некоторые формальности…
Все еще не преодолевший волнения, Варфоломей принялся старательно, по буквам диктовать свои анкетные данные, при этом ни с того, ни сего сообщив, что его морскую свинку зовут Лёля.
– Морскую свинку? – теперь настала очередь недоумевать его собеседнику.
– Да, хи-хи, – как-то по-дурацки подхихикнул Варфоломей. – Это я пошутил, не обращайте внимания, – пошел на попятную, подумав про себя, что если и дальше так пойдет, то к нему вместо посыльного скорее всего пришлют машину с сиреной и красным крестом.
«И что это на меня нашло! – ругал он самого себя за неуместные глупые шутки, – Совсем, видать, одичал я в одиночестве. Нервы, нервы! А, да и черт с ними. Передумают – так передумают. Плакать не буду. Мне и здесь хорошо», – утешал себя Варфоломей, забираясь в старую, уже изрядно облупленную ванну.
«И вообще – на фиг мне сдалась эта Шотландия? Лучше я ремонт здесь организую. Давно пора», – в очередной раз испытывая наплыв благих намерений, он мечтательно уставился в потолок, серое пятно на котором, образовавшееся в результате неоднократных протечек, напоминало карту Европы. При большом желании на ней можно было даже разглядеть эту самую Шотландию.
Но, как и прежде, благим намерениям Варфоломея не суждено было сбыться.
Уже на третий день после знаменательного разговора в квартире Варфоломея появился довольно странного вида субъект, говоривший по-русски, но старательно копирующий при этом английские интонации. Странное впечатление, производимое этим молодым человеком, не исчерпывалось только его нарочитым акцентом. На его довольно тощей фигуре болтались видавшие виды джинсовые брюки и красовался ярко-красный клетчатый пиджак, призванный, видимо, свидетельствовать о причастности его обладателя к Шотландии. Не хватало разве что клетчатой юбки и волынки. Впрочем, на мужественного шотландца посланец явно не тянул: тонкая, жилистая шейка (цыплячья!) с острым кадыком и редкая бороденка выдавали в нем весьма распространенный в России тип разночинца-неудачника, увлеченного очередной нелепой идеей и готового эффектно взойти ради ее осуществления на костер. Такие люди обычно вызывали в душе Варфоломея жалость своей неприкаянностью – теперь, в эпоху озверелого капитализма судьба их обычно оказывалась плачевна.
Молодой человек тем временем, либо не замечая сочувственно-скептического взгляда Варфоломея, либо намеренно не обращая на него внимания, бодро прошагал на кухню – именно здесь, в наиболее приличном, по его мнению, помещении Варфоломей обычно принимал наиболее важных посетителей.
Дело свое, как выяснилось, парень, несмотря на то странное впечатление, которое он производил, знал хорошо. Предварительно продемонстрировав Варфоломею собственный паспорт и доверенность на ведение дел от имени духовной Академии инплинизма, парень собрал у будущего ее слушателя необходимые документы и удалился, оставив на столе красочные проспекты с изображением Академии, несколько уже знакомых брошюрок и, что самое удивительное, даже примерное расписание пребывания Варфоломея в Шотландии.
После ухода академического посланца Варфоломей некоторое время находился в состоянии эйфории, граничащей с полной прострацией. Но потом все же взял в руки оставленные бумаги и ахнул. Из них следовало, что отправиться в достопочтенную Шотландию ему предстояло уже через две недели. Наставлять же на путь истинный там его, судя по всему, собирались основательно: на пребывание в стенах Академии отводилось целых три месяца.
«Уж не поторопился ли я? – по своей извечной склонности к рефлексии Варфоломей принялся изводить себя сомнениями. – Не надо, наверно, было так быстро соглашаться… И что на меня нашло?!»
«Но с другой стороны… – тут же ответил он сам себя. – Разве не ты говорил что-то такое о поисках смысла жизни, истинной веры и тому подобном? А когда тебе, похоже, предоставляется такая возможность – сразу в кусты? Нет, настоящие мужчины так не поступают. И потом – чем плохо задарма прокатиться в Европу? Тут вроде бы и сомневаться нечего. Только дурак откажется от такой возможности…»
«А как же насчет бесплатного сыра? – опять вмешался скептический внутренний голос. – Разве тебе не объясняли, где он бывает? С чего бы это им могла так уж понадобиться именно твоя персона? Что за этим кроется?»
Впрочем, за свою жизнь Варфоломею случалось побывать в самых различных переделках, и он привык философски относиться к сюрпризам, которые ему порой преподносила судьба, руководствуясь мудрым принципом: «Поживем – увидим». Именно этой фразой он и на этот раз закончил недолгую дискуссию с самим собой.
Но тут его взгляд неожиданно упал на Лельку, которая, ничего не подозревая, мирно жевала капустный листок в своем уголке.
«А ее-то я куда дену?! – мысленно воскликнул Варфоломей. – Об этом-то я и не подумал… Пропадет же она без меня!»
Приступ острой жалости к беззащитному живому существу внезапно охватил Варфоломея. Поддавшись этому чувству, он сгреб Лельку с пола, прижал к себе и даже поцеловал в рыжую смышленую мордочку.
Нельзя сказать, чтобы все эти бурные проявления чувств пришлись по душе морской свинке, она недовольно хрюкнула, но на всякий случай лизнула хозяина в подбородок своим маленьким шершавым язычком.
«Не бойся, не бойся, – бормотал он, окончательно растрогавшись. – Я тебя не оставлю. Я тебя в обиду не дам. Но понимаешь, Лелька, эту проблему, как говорится, без поллитры не решить». – С этими словами он извлек бутылку коньяка, хранимую им в тайне от Елизаветы Григорьевны в ящике для обуви в прихожей, и плеснул себе в стакан. Он понимал, что переговоры об устройстве Лельки ему предстоят нелегкие, и рассчитывал, что коньяк придаст ему храбрости, напора и решительности.
Первым, кому он позвонил, был, конечно, друг Василий.
Стараясь придать своему рассказу максимальную связность и убедительность, Варфоломей поведал другу о событиях последних дней, о своем намерении отбыть в Шотландию.
Цветков некоторое время молчал, а потом произнес то ли с осуждением, то ли с восторгом:
– Ну ты и авантюрист! Смотри – попадешь в лапы к сектантам, не выберешься! Хотя, с другой стороны, ты у нас теперь человек независимый, вольный, ответ тебе ни перед кем держать не надо, так что будешь, можно сказать, изучать жизнь секты методом внедрения в тайны тайных, глядишь польза будет… – Он еще долго говорил что-то о сектах и сектантах, об их происках, явно уходя от главного вопроса, который волновал сейчас Варфоломея – о судьбе Лельки. А когда потерявший терпение Варфоломей, наконец, потребовал от него прямого ответа, Цветков только вздохнул горестно:
– Прости, но тут тебе ничем помочь не могу. Жена меня предупредила: если эта грызунья еще раз появится у нас в доме, это будет последний день нашей семейной жизни. И ты ее знаешь, она слов на ветер не бросает…
– Да уж знаю… – уныло согласился Варфоломей, и рука его невольно опять потянулась к бутылке с коньяком.
Все оставшиеся до отъезда дни Варфоломей потратил на попытки как-то устроить свою любимицу. Но ничего не получалось. Никто из его многочисленных знакомых не захотел взять на себя такую ответственность: у всех находились достаточно убедительные причины для отказа.
В результате, явно подтверждая справедливость слов Цветкова о склонности Варфоломея к авантюризму, он отправился в аэропорт изрядно потолстевшим – будь он дамой, он вполне мог сойти за будущую мамашу. Рыжая контрабандистка скрывалась у него на животе в специально сшитом кармане. Так что тощая фигура Варфоломея в купе с округлившимся животом выглядела весьма комично. Если прибавить к этому, нервные подергивания, от которых Варфоломей, одержимый страхом разоблачения, никак не мог избавиться, то пассажир Тапкин, следующий авиарейсом в Эдинбург, наверняка должен был вызвать подозрения, если не у пограничников, то у служителей таможни. Но недаром говорится, что Бог благосклонен к юродивым. Все обошлось благополучно.
И спустя несколько часов, Варфоломей, сам еще не веря этому, уже ступил на шотландскую землю.
– Ну и кто же нас тут с тобой ожидает? – обратился Варфоломей к Лельке, тихо сидящей в потайном кармане, растерянно озираясь по сторонам.
Глава девятая
Растерянность Варфоломея была не напрасна. Небольшая толпа встречающих, состоявшая частично из деловых, озабоченных людей, державших в руках таблички с именами тех счастливцев, о ком им надлежало проявить заботу, частично из обычных граждан с цветами и радостными – от предстоящей встречи – лицами, не обратила на Варфоломея никакого внимания. И своей фамилии на заветных табличках он, сколько ни вглядывался, не обнаружил.
Очень скоро его тощая фигура с выпяченным животом высилась уже в полном одиночестве посреди зала. То, как начиналось его приобщение к Академии инплинизма, наводило его на грустные размышления. Ведь если верить тому, что говорилось в Петербурге, его здесь должны были встретить едва ли не с оркестром. А на деле…
– Я могу вам чем-либо помочь? – раздался за его спиной вежливый девичий голос.
Варфоломей оглянулся, машинально прикрывая руками свой неожиданно начавший шевелиться живот (видно, Лелька проснулась и давала знать, что ей уже надоело сидеть в заточении), и проговорил смущенно:
– Да. Меня должны были встретить, но почему-то никто не появился. Я в полной растерянности. Просто не представляю, что теперь делать.
Произнеся эти слова, Варфоломей осознал, в сколь сложном положении он оказался. Похоже, его первый выезд за рубеж может оказаться и последним. Он совершенно не знал, что делать и как себя вести в подобной ситуации в чужой стране. Он не имел представления, как доехать до этого самого Эббот-Хилла, который был указан в приглашении как место его пребывания и, главное, сколько это может стоить.
– Пожалуйста, помогите мне, – ухватился он за ту самую соломинку, за которую хватается утопающий, в лице очень хорошенькой служащей аэропорта.
Отчаяние, с которым Варфоломей произнес эту фразу, кажется, даже несколько напугало девушку, но тем не менее она улыбнулась ему профессиональной улыбкой и предложила следовать за собой.
Варфоломей сразу почувствовал себя в надежных руках и почти успокоился, хотя до полного решения его проблемы было еще далеко.
Девушка привела его к стойке с надписью «Информация» и, спросив, у него имя и фамилию, решила, видно, ограничиться лишь фамилией, как более легко произносимой. И вскоре все находящиеся в здании аэропорта уже обладали информацией о том, что мистер Тапкин, прибывший из Петербурга, с нетерпением ожидает встречающих у стойки «Информации».
Уже в течение следующих пятнадцати минут Варфоломей смог полностью оценить все бремя публичной известности.
– Мистер… – робкий детский голосок донесся откуда-то снизу.
Маленькая голубоглазая девочка, белокурые локоны которой продуманно изящно ниспадали на плечики, стояла напротив него и, запрокинув голову, внимательно рассматривала его. Если бы Варфоломей вдруг решил оставшуюся жизнь посвятить росписи соборов, то лучшей модели для изображения ангела, ему было бы не подобрать. Вообще, с тех пор как он дал согласие отправиться в духовную академию, его мысли постоянно обращались к религиозно-церковной сфере. Между тем девочка настойчиво протягивала к нему свою маленькую руку.
«Уж не Академия ли инплинизма посылает таких ангелоподобных крох встречать своих слушателей?» – подумал Варфоломей. С той минуты, как он узнал, что его приглашают в Шотландию, его, казалось, уже ничем нельзя было удивить.
Но он ошибся. Как выяснилось, девочка всего-навсего протягивала ему пачку жевательной резинки. Своим подарком она, вероятно, хотела скрасить сиротливую бесприютность Варфоломея. Когда он машинально взял детский презент, малышка, обрадовано захлопав в ладоши, убежала к родителям, которые в свою очередь, сияя доброжелательными улыбками, приветливо помахали Варфоломею.
Пока Варфоломей продолжал стоять в растерянности, к нему приблизилась пожилая американская пара вечных туристов. Мужчина радостно пожал Варфоломею руку, в то время как жена его умильно кивала идеально уложенной седой головкой.
– Москва! – широко улыбнулся американец и, поднатужившись, выдал: – Как дьела?
