– А чумазая-то какая? – услышала я чей-то вздох.
Из раздумий меня вывели две здоровенные тетки, которые буквально втащили меня в какое-то помещение, где на высоком стуле восседала уже не молодая, но весьма привлекательная женщина. Её расшитый золотом сарафан, дорогой покров на голове, стянутый золотым венцом, а также унизанные кольцами и перстнями пальцы явно указывали на то, что передо мной кто-то из власть имущих.
– Государыня, – поклонилась ей одна из моих конвоирш.
Темные глаза княгини, а очевидно это была именно она, недобро прищурились на меня. Женщина поднялась, приблизилась, а затем обошла меня по кругу, брезгливо оглядывая.
– Отмыть и переодеть, – бросила она повелительно, – Да кликните смотрительницу.
После этого она величаво выплыла из помещения, а ей на смену вошла необъятных размеров тетка в сопровождении нескольких молоденьких девушек.
Девчата тут же вытащили на середину комнаты деревянную лохань и принялись наполнять её теплой водой. Затем меня сноровисто раздели и две мои надзирательницы настойчиво подтолкнули к посудине, в которой и принялись меня намывать.
– А тоща-то кока! – выдала смотрительница, из чего я поняла, что я на её вкус оказалась слишком худа.
Я же на это лишь мысленно пожала плечами. Что выросло, то выросло. Уж извините.
– А волосы густы, – одобрительно поцокала она языком, наматывая на свою пухлую руку мою копну волос, а потом бесцеремонно залезла мне в рот, от чего я дернулась и недовольно фыркнула.
– Тааак, зубы белые, целые, все на месте, – изрекла горе-стоматолог.
– Глаза не косят, – а теперь ещё и горе-окулист.
– Кожа чистая, без ожогов и парши, – не унималась недо-дерматолог.
Пока меня бесцеремонно осматривали и вертели, словно куклу, ярость во мне медленно закипала.
– Ну-ка, девка, расставь ноги пошире. Надо досмотреть, не порченая ли ты.
Бабища деловито принялась закатывать рукава и, словно хирург, тщательно намывать в шайке свои ручищи. Намерения женщины были очевидны, и тут у меня не выдержали нервы.
– Прикоснётесь ко мне и умрёте, – тихо проговорила я, яростно глядя ей в глаза.
И сказано это было так, что все разом вдруг отшатнулись и замерли. Не знаю, что прочла на моём лице в тот момент эта самая смотрительница, но больше она ко мне не приближалась. Девушки тоже, как-то опасливо косились на меня.
– Одевайте, – разрешила я им. И четыре пары рук тут же кинулись обтирать меня льняными полотенцами, а затем натягивать сорочку, рубашку, несколько нижних юбок, а уж потом вышитый золотыми и серебряными нитями сарафан.
Усадив меня на резную скамеечку, две девушки принялись расчёсывать мои влажные волосы частыми гребнями, а остальные вдруг запели. И пели они такие заунывные песни, что мне захотелось волком завыть. Их репертуар перемежался с каким-то странным девичьим плачем, а песни были о нелегкой женской доле, о тоске девушек по подруженьке. В своих песнях они горевали о том, что не водить мне более с ними хороводы, не встречать в шумной девичьей компании солнышка на Ярилов день, не бегать на супрядки, и не коротать мне с ними теперь вечорки.
Хотя я и понимала, что весь этот спектакль – лишь дань традициям. Обычай такой. И не знала я этих девушек, и тем более не была им подругой. Все равно, их поведение меня немного обескуражило.
Продолжалось всё это долго. Очень долго. Я уже не знала, куда себя деть. Мне откровенно хотелось всех выгнать вон. И только я приготовилась это сделать, как в резную дверь громко постучали. А затем несколько девушек внесли в помещение пару сундучков и два подноса с яствами.
– Подарки и сладости от жениха! – восхищенно заахали девочки.
Я же равнодушно взирала, как две мои конвоирши принялись раскладывать содержимое ларцов. В одном из которых лежали пара сапожек тонкой выделки, маленькое зеркальце, баночка белил, склянка румян, резной украшенный самоцветами гребешок и несколько коробочек с украшениями.
Во втором ларце оказались изящные ножницы, коробочка с иголочками, булавочками и множество отрезов тончайшего шелка разных оттенков.
Девушки сноровисто раскладывали на столе сладости, засахаренные ягоды, миски с тягучим медом, тарелочки с крендельками и баранками, пряники, кувшины с охлажденным морсом и горячим сбитнем.
Поскольку ела я в последний раз более суток тому назад, то не удивительно, что при виде всего этого изобилия мой рот тут же наполнился слюной, а в животе заурчало. И только моя гордость и тренированная выдержка не позволили мне накинуться на еду, словно оголодавшая бродяжка. Напустив на себя отстраненный вид, я аккуратно отломила от вкусно-пахнущего каравая небольшой кусочек, мазнула по нему мягким чуть подтаявшим сливочным маслом и медленно с достоинством положила в рот, не торопясь пережёвывая.
Одна из девушек тут же пододвинула к столу резной стульчик, чтобы я смогла усесться, а вторая наполнила деревянный кубок сбитнем.
Я внимательно посмотрела на них. Надо бы запомнить этих двоих, так как не было на их лицах ни презрения, ни раздражения, а только забота и сочувствие. А вот другие смотрели с явным неудовольствием. И внешне эти двое как-то выделялись на фоне остальных. Более скромные наряды, отсутствие дорогих украшений и перстней, коих было в изобилие у других девушек. И смотрели те с высокомерием и даже плохо скрываемым превосходством. В их движениях читалась явная неохота мне прислуживать. Всем своим видом они показывали, что делают это по принуждению.
Интересно, кого же послали прислуживать княжеской невесте? Возможно это какие-нибудь боярышни или дочери богатых купцов или военноначальников?
А между тем, день клонился к вечеру. Две мои конвоирши настойчиво сопроводили меня в соседнюю комнату, где под тяжелым пологом располагалась высоченная кровать.
Одна из товарок протянула ко мне руки, дабы помочь раздеться.
– Сама, – резко осекла её я.
– Не положено, – сурово ответила женщина, но руки всё-таки убрала.
Сейчас мне было глубоко начхать, что положено, а что нет. Мне хотелось лишь одного – поскорее остаться одной, и чтобы все, наконец, оставили бы меня в покое.
Обложенная со всех сторон подушками и укутанная одеялами, в летнюю-то жару, я наконец осталась одна.
Сначала думала, что не усну. Но, видимо мой организм решил иначе. Изрядно измотанная прошлой бессонной ночью, да и дорогой из своей деревни в Дмитров, я тут же погрузилась в крепкий тяжелый сон. Всю ночь мне снилась какая-то муть. То причитания Матрены рвали мне сердце, то плач сестер Морозовых. А ближе к рассвету мне приснился Ветер. Он стоял и просто смотрел. И было в его взгляде что-то такое…, такое странное, толи обида, толи злость.
А утром началось и завертелось. Сначала в комнату вошли обе мои конвоирши, затем дюжина молодых девушек, среди которых были и вчерашние лица. После них в помещение прошаркало несколько бабок в черных балахонах и каких-то монашеских уборах. Они тут же уселись на лавку под образами, перекрестились и затянули молитвы и церковные песнопения.
Меня снова купали, и снова причёсывали, а затем одевали. А вот одевали меня часа два, не меньше. Я за это время вновь успела вспотеть, устать и очень сильно проголодаться.
– Есть хочу, – тихо выдохнула я, ни к кому особо не обращаясь. Сейчас бы Казимир уже и стол бы накрыл с теплыми лепешками, медком, да мягким сливочным маслицем. И чаёчек бы заварил из зверобоя и сушеной сладкой вишни. М-м-м.
– Не положено, – жестко отрапортовала одна из моих конвоирш, видимо услышавшая моё причитание.
– Потерпите, – тихо прошептала одна из девушек, – До венчания нельзя пищу вкушать.
Знать не передумал князек, жениться всё-таки хочет.
Я обреченно вздохнула, и позволила двум своим ненавистным надзирательницам и дальше делать своё дело, то бишь одевать меня.
Через несколько часов ритуальное укутывание невесты в кокон из двухсот слоёв было окончено. И было на мне столько всего, что я половину разглядеть даже не смогла. Сорочка короткая, сорочка длинная, рубашки, подъюбники, юбки, сарафаны, платки, покровы, фата из плотных кружев.
К тому времени, когда на мою голову поверх покрова и фаты надели золотой обруч, я уже чувствовала себя на грани обморока. Было душно и адски жарко. Я почувствовала, как под нижней сорочкой по позвоночнику покатились капельки пота. Пошевелиться было кране трудно, так как подвенечный наряд невесты весил килограмм двадцать, не меньше. И надо учитывать мой собственный никчемный вес. Одним словом, передвигаться без посторонней помощи я не могла. Благо, что под руки меня подхватили девушки, да так и повели, а то бы я точно запуталась в этих многочисленных юбках и слоях.
Так мы и шли. Впереди важно шествовали две мои конвоирши, затем одна из бабок-причиталок с иконой Бога-матери в руках, так я их про себя назвала, так как от их многочасового причитания и завываний у меня кошмарно разболелась голова. После бабки с иконой шла я, в окружении девушек и поддерживаемая ими же по локотки. И замыкали процессию оставшиеся бабки-причиталки, которые чинно семенили за нами, и старались не отставать.
Куда мы шли? А пёс его знает… Откровенно, мне было уже всё равно, лишь бы поскорее выйти на воздух, и вообще, чтобы это всё уже скорее закончилось.
Венчание прошло, словно в тумане. Голова кружилась от ладана и запаха восковых свечей, от духоты и невыносимой жары. Перед глазами всё плыло. Да и если бы не плыло, то всё равно вряд ли бы я смогла разглядеть хоть что-то. Под плотным слоем тяжеленной кружевной фаты, которая вам не из двадцать первого века невесомая и прозрачная, я ни то чтобы увидеть что-то, да я дышать нормально не могла.
Креститься в храме рука не понималась, хоть надо было это делать хотя бы периодически, но я чувствовала, что не вправе. Уж не знаю, какими глазами смотрели окружающие и сам священник на невесту, которая за время службы и самого таинства венчания ни разу не перекрестилась и не прошептала ни слова молитвы. Благо я этих взглядов не видела, даже если бы захотела, так как из-за этой ужасной фаты, все равно не смогла бы.
Не улучшила положения постоянно гаснущая свеча в моих руках. Кто-то из зевак, присутствующих в храме на венчании, даже молитвенно прошептал, что примета плохая. Примета? Да ладно? Подумаешь свеча. Вот языческая ведьма в православно храме, вот это и правда не очень по канону.
Ну и апогеем всего стало выпавшее из моей руки обручальное кольцо, которое я должна была надеть своему будущему супругу. Колечко громко звякнуло и покатилось, сделав круг возле священника, и остановилось у моих ног.
В толпе раздался испуганный вздох. Что? Снова примета?
Может это и правда знак свыше? Не к месту я тут, я и сама это чувствовала, благо не видела суровых взглядов, смотрящих на меня с икон и образов. Но ощущала, что смотрели на меня святые с укоризной, как бы прося больше не осквернять святое место своим присутствием. Они просто с молчаливым упрёком терпели моё короткое здесь нахождение.
А тем временем, жених, так и не дождавшись от меня никакой реакции, сам поднял с пола колечко и надел себе на безымянный палец. Затем он подхватил с золочёной тарелочки кольцо поменьше и, выудив из складок фаты мою вспотевшую ладошку, окольцевал и меня.
Всё. Теперь уже не отвертеться.
В храме громко запели певчие. Священник, что-то продолжал монотонно бубнить. А я чувствовала, что ещё немного, и всё… Упаду прям тут.
Видимо это и произошло, так как очнулась я уже на улице, рядом кудахтали две мои конвоирши, а надо мной нависал испуганный княжич.
– Воды, – прошептала я, и одна из девушек тут же бросилась ко мне с полным черпаком прохладной воды.
А дальше меня вновь под белы рученьки повели в терем, правда в совершенно другие покои, где уже ждало с десяток боярышень, готовых броситься мне помогать и исполнять любую мою просьбу.
– Пожалуйте, княгиничка, – проговорила одна из разодетых красавиц, фальшиво мне улыбаясь.
Окинув сборище девиц оценивающим взглядом, я выискала двух вчерашних, что показались мне искреннее других.
– Вы двое, – указала я на них, – Поможете мне переодеться, а остальные вон.
Боярышня аж воздухом захлебнулась от возмущения, но рвавшееся наружу недовольство сдержала.
А тем временем выбранные мною девушки вновь подхватили меня под локотки и повели из княжеской светлицы в другую комнату, где и стащили с моей головы и тяжеленную фату, и несколько нижних юбок, оставив лишь на мне одну нижнюю сорочку, тонкую рубаху и расшитый золотом сарафан.
Девушки испуганно причитали, что это против обычаев, невеста должна быть одета в многослойный наряд. А я справедливо напомнила, что я уже не невеста, а жена, так как венчание уже состоялось.
Одну звали Глашей, а вторую Машей, они были сестрами и принадлежали одному из знатнейших, но изрядно обедневших родов княжества.
Девушки помогли мне умыться и привести себя в более-менее божеский вид. И только Глаша закончила закреплять на моей голове золотой обруч, как в комнату вошел княжич.
Он долго и внимательно оглядывал меня, а затем не произнеся ни слова, просто протянул руку и повел меня из покоев.
Впереди нас ожидал княжеский пир, который проходил в огромном зале, заставленном большими столами, которые просто ломились от различных угощений. В центре зала на возвышении стоял отдельный богато украшенный стол с двумя резными золочеными стульями.
Княжич провел меня к нему и усадил слева от себя, не выпуская моей руки. Напротив за центральным столом уселась и княжеская семья, бояре и прочие приглашенные. За моей спиной тут же встали две мои девушки, готовые исполнять всё необходимое. Одна периодически подкладывала в мою тарелку теплые куски больших пирогов с птицей и яблоками. Вторая подливала в резной деревянный кубок что-то, напоминающее по вкусу медовуху.
Княжич не пил вовсе, да и ел мало. А увидев, что одна из моих девушек подливает мне в бокал, нахмурился и велел заменить напиток морсом или водой.
А вот гости за столами не стеснялись. То тут, то там поднимались полный чаши, слышались здравницы и пожелания любви и счастья, а также множества деток. Люди ели, пили, веселились, в центре зала кривлялись скоморохи под бренчание гусляров и вой дудок. А мне было так тоскливо в этот момент, так противно и мерзко.
Зачем я это сделала? Зачем позволила?
Словно что-то почувствовав, княжич сильнее сжал мою руку и посмотрел таким прожигающим взглядом. Он словно знал и предостерегал от глупостей.
– Ты теперь моя, – сурово напомнил он мне, – Ты обещала.
И я в очередной раз мысленно обругала себя за беспечность и за глупое необдуманное обещание.
– Я помню, – тихо ответила я, одаривая его злым взглядом и выдергивая свою ладонь.
Пир бы в разгаре. Некоторые из присутствующих уже изрядно захмелели. Всё чаще и чаще слышались смешки и пьяные непристойные замечания. Гости были веселы и явно не собирались расходиться.
А вот княжичу видимо думалось иначе. Он поднялся из-за стола и протянул мне руку со словами:
– Простите нас, дорогие гости, но моя супруга утомилась, – проговорил он, привлекая всеобще внимание.
Я недоуменно уставилась на него, изумленно приподнимая бровь, всем своим видом показывая, что ничего подобного, и я вовсе не устала.
В зале раздались смешки. Кто-то из особо подвыпивших даже проговорил что-то типа: «неймется княжичу» и «не терпится уже».
– Пойдем, – нетерпеливо процедил сквозь зубы новоиспеченный муженёк и вновь протянул мне свою ладонь.
Позорить на свадебном пиру новоявленного супруга я поостереглась. Чревато. Поэтому, нехотя вложив свою ладошку, я позволила ему увести себя в княжеские покои под одобрительный гогот его друзей-приятелей.
В спальных покоях меня уже ждали мои девушки. Уж не знаю, как они оказались тут раньше нас, но при моём появлении, они практически кинулись мне в ноги. Ещё двое внесли в покои несколько подносов с едой и полные кувшины вина и морса. Водрузив всё это на небольшой столик, они сняли покрывало с большой высоченной кровати и, смущенно пряча глаза, застелили её новой светлой простынёй.
Когда две мои прислужницы решили помочь мне раздеться, их неожиданно остановил молодой князь.
– Я сам, – жестко произнес княжич, – Вон падите!
Девушки испуганно подпрыгнули и, низко поклонившись, тут же выскочили из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
А вот это было уже не добрым знаком. Парень был однозначно на взводе, а я же его эмоций совсем не разделяла. Хороша же у нас получится брачная ночка. От этой мысли я неприязненно поморщилась.
Почувствовав мой настрой, мужчина сделал ко мне решительный шаг. И я неосознанно попятилась от него.
– Послушай, тебе не кажется, что мы торопимся? – произнесла я, стараясь подавить в себе панику.
– Ты теперь мне жена перед богом и людьми, – напомнил он мне, – Поэтому, нет, мы не торопимся.
– Я даже имени твоего не знаю, – тихо проговорила я, делая ещё шаг назад и упираясь в изножье кровати.
– Моё имя Данияр, – ответил он, приближаясь и кладя свои руки мне на плечи.
А в следующее мгновение он рванул с моих плеч сарафан и рубаху. Ткань затрещала по швам и стала расползаться под натиском грубой силы. А я от неожиданности растерялась и впала в немой ступор, совершенно не ожидая подобного отношения к возлюбленной жене.
Княжич, не стесняясь, содрал с меня оставшиеся лохмотья и бесцеремонно толкнул на кровать. Затем он быстро избавился от собственной одежды и, взгромоздившись на ложе, навис надо мной.
В свете свечей я увидела его потемневший взгляд, который тут же принялся блуждать по моему лицу, шее, плечам и груди. Его дыхание стало частым и прерывистым, руки задрожали, а изо рта вырвался толи рык, толи стон. Он впился влажным жадным поцелуем сначала мне в губы, потом принялся торопливо покрывать ими мои щеки и лоб, спустился на шею и плечи, а в это время его дрожащие руки блуждали по моему обнаженному телу.
– Я знаю, что не люб тебе, – прошептал он прерывисто между поцелуями, – Знаю, что не мил. Но я все сделаю, чтобы ты меня полюбила.
Он целовал, а у меня во рту был вкус пепла. Образно конечно. Просто в этот момент во мне что-то лопнуло, что-то сломалось, и я просто перестала чувствовать. Мне не было мерзко, тошно, противно или отвратно. Сейчас мне было совершенно всё безразлично. Какой смысл сопротивляться? Есть ли в этом вообще какой-то смысл, если я сама на всё это добровольно подписалась? Я сама дала обещание, и сама позволила себя увезти, я сама добровольно стала его женой. Так чего уж теперь строить из себя святую невинность?
