Орфин пытался разобраться в этих процессах – хотя бы понять, в каком порядке они идут. Вспоминая эфиниол, он думал: как легко было бы справиться с этой проблемой там, в Бытом. И еще – какая горькая ирония, что здесь всё то же самое… Бесчеловечность Приюта выводила его из себя. Он воображал, что если удастся вмешаться в технологию и нарушить ее – тогда Лукреций перестанет безнаказанно доить прихожан.
Но, блуждая, Орфин раз за разом путался в лабиринте коридоров. Золотые трубы, по которым текла будущая лета, беспорядочно переплетались, а вездесущий перезвон дополнительно сбивал с толку.
Хуже того – иногда сквозь замыленную реальность церковных коридоров пробивались лучи иных образов. Будто прожектор высвечивал вдруг фрагменты прошлого: вилка с наколотым ломтиком мяса, сигаретный дым, звуки молодежного бита.
Орфин старался игнорировать эти галлюцинации, списывая их на затянувшееся послевкусие леты, своего рода ломку. Но они не ослабевали, вызывая всё больше тревоги. Пока Орфин не заметил закономерность. Плутая по белому лабиринту, он всякий раз встречал иллюзии в одном порядке, на одних и тех же поворотах. Словно в некотором роде они были частью реальности.
Едва он предположил такое и всмотрелся внимательнее, как мир вокруг перевернулся. От Приюта не осталось и следа, и Орфин оказался посреди оживленного ночного клуба, где гремела музыка и крутился диско шар. Усталая девушка с перегруженным подносом шла прямо на Орфина. Он отшатнулся, но она прошла прямо насквозь, не заметив его. От пересечения их тел его пробрало легкой дрожью – скорее приятной, чем наоборот.
Неужели он правда?..
Люди сновали вокруг, смеялись, танцевали. Недосягаемая полнота их жизней почти оглушила его.
Он сделал пару неверных шагов по миру живых и врезался в невидимую преграду. Клуб и музыка пропали, словно кто-то выключил проектор. Вокруг снова воздвиглись бело-золотые стены Приюта.
Он замер, пытаясь осознать произошедшее. Направил взгляд за завесу и сумел снова перенестись в клуб. Звуки обоих миров наложились друг на друга – клубное техно и баюкающий перезвон. Сквозь золотые трубы проглядывали пестрые сполохи и пульсирующие движением тела. Люди смеялись, сплетались в объятьях, как змеи, пили и кричали. Настоящий пир жизни! Красные губы, блестящие капельки пота, волоски на руках.
Танцующие сновали сквозь Орфина, не замечая его. А он чувствовал их касания как выброс адреналина, как кипучее пламя жизни. Словно мышцы налились кровью и готовы нести тебя в бой. Словно продрог до костей и теперь болезненно отогреваешься. Чувство на грани тактильного и психического.
Прежде он отваживал видения, не доверял им. Но если он впрямь может видеть Бытое – разве это не чудо? Окно в жизнь, спасение от удушливой скуки.
А кроме того, была и практическая польза. Неотличимые друг от друга коридоры и повороты Приюта теперь удавалось опознавать, заглядывая в Бытое. Собор, как садовый лабиринт, вдруг расцвел многообразием красок, и разведка пошла в разы быстрее.
Орфин смог вычислить одну из главных труб – артерию, пронзающую стены насквозь. Она шла по прямой из центра собора, минуя все лишние повороты. Не без труда Орфин сдвинул с мертвой точки один вентиль на ней, затем другой. Труба заканчивалась пересохшим стоком над пустым фонтаном с разбитыми скульптурами. Из крупных обломков их мраморно-золотых тел Орфин соорудил каскад, по которому жидкость утечет прямо в окно, а оттуда – сольется в бездну. Оставалось только пустить лету по этому пути, а для этого найти ключевой вентиль, который откроет ей дорогу.
В поисках него Орфин пробирался вверх по этажам, всё ближе к центру собора. Стражей и патрулей здесь было больше, и приходилось подолгу таиться, чтоб миновать очередной поворот. Он вышел на площадку с арочными просветами, сквозь которые свистела пурга и проглядывало небо. Его зимне-серое сияние казалось слепящим после долгих скитаний по катакомбам.
Здесь путеводная труба наконец смыкалась с другой – массивной, вертикальной, перетянутой обручами. На их стыке крепился полуметровый вентиль – настоящий штурвал. Его покрывала влажная красная ржавчина. Пока Орфин пытался хоть малость повернуть его, до него донесся разговор.
– …Ты посмела снова явиться? После того, что устроила со своими дружками! Ты нарываешься, девочка.
Гулкий сахарный голос Лукреция было ни с чем не спутать. Похолодев, Орфин на секунду замер, но затем сильнее надавил на вентиль. Надо пользоваться моментом, пока настоятель отвлечен. Но голос собеседницы выбил его из колеи.
– Ха, я-то думала, тебе нужны ответы, святоша. Мне не с крыла досюда дважды летать, ясно?
Этот бархатистый альт, эти резкие интонации и чудной выговор… грубоватый, но харизматичный.
– Не заставляй меня ждать, – буркнул Лукреций.
Женщина дерзко рассмеялась, и перезвон ее смешков раздраконил память.
– Уймите пыл, отче. У меня есть очень ценный секрет.
– И три секунды, чтоб начать его рассказывать.
– Неужто! А иначе?
– Иначе можешь забыть свои мечты о свободе, – сказал он сурово и гулко. – Я отрекусь от тебя, и ты навеки останешься ничтожным фамильяром, проклятой душой, без шанса спастись, без надежды на покой и Вознесение.
Нервно сжимая штурвал, Орфин выглянул за угол. Красный балахон Лукреция закрывал его оппонентку, стоявшую в просвете арки. Но вот ветер немного пошевелил одежды, и Орфин наконец смог увидеть ее. Свет, отражаясь от золота, падал на черные кудри, и они словно лучились изнутри. Кожа ее стала бледнее, а веснушки казались теперь пепельными, а не песочными. Но вне всяких сомнений…
Вентиль внезапно поддался и провернулся вниз. Потеряв опору, Орфин с грохотом рухнул на колени. Колыхаясь красной мантией, Лукреций неторопливо обернулся. От резкого бесповоротного отчаяния живот словно пронзило шомполом.
На миг Орфин встретился взглядом с Ритой, но не увидел в ее глазах ничего, кроме демонического желтого огня. В следующее мгновенье ее перекрыла алая ряса.
Опомнившись, Орфин рывком поднялся на ноги.
– Вы лгали, что не знаете ее!
Лукреций подошел вплотную и легко повернул штурвал обратно, закрывая ток леты.
– Что же ты здесь делаешь, дитя? – спросил он вкрадчиво, возвышаясь горой. Горло перехватило липким ужасом.
Орфин снова кинул взгляд на балкон, где прежде стояла Рита, но теперь не увидел там никого. Едва соображая, он бросился бежать. Трубы вокруг вдруг оглушительно загудели, словно посылая сигнал тревоги. За ближайшим поворотом Орфин с размаху врезался в твердые, как камень, нагрудники стражей. Он коротко рыпнулся, но его скрутили и обездвижили. В груди разгорался пожар.
– Так что ты делал с трубами? – повторил Лукреций, неспешно настигнув его.
Орфин тяжело молчал. Дыхание перехватило, и даже при желании он не мог связать двух слов. Хотел спросить про Риту, но вместо этого лишь безумно смотрел на настоятеля.
Священник кивнул собственным мыслям и жестом отдал приказ. Стражи огрели Орфина парой тяжелых ударов в затылок и в живот – он, захрипев от боли, согнулся под ними. Его скрутили по рукам и повели вниз по лестницам, вдоль стен с латунно-золотыми желобами. Когда впереди показалась дверь, которую трубы обступали, как муравьиные тропы, Орфин попытался вырваться из хватки сопровождавших его, но их каменные пальцы только сильнее сжались. Его толкнули в золотую клетку без окон и заперли, не проронив ни слова.
Когда накал эмоций утих, Орфин опустился на покатую скамью и опустил лоб в сведенные ладони.
«Неужели это правда была она? – думал он. – Нашел ее, только чтоб снова упустить из виду? Но куда она могла пропасть? И эти глаза…» Их желтое пламя отпечаталось на сетчатке и неустанно напоминало о чем-то ином, о взгляде другого существа. «Гарпия,» – вспомнил Орфин. Тогда, во время нападения, она светила точно такими же демоническими очами.
Стоило поймать эту идею, как недавний образ Риты дополнился. Орфин не обратил особо внимания на ее одежду, но теперь она всплыла в памяти – лохмотья из бурых перьев. И как это понимать? Очередной морок, жестокая иллюзия? Или Рита действительно стала гарпией, духом мщения?
«Какая теперь разница?» – спросил он себя с горечью. Второго шанса встретиться с ней, объясниться, никто ему не даст. Ведь он взбунтовался против тоталитарной секты, а потом сдал себя с потрохами. Надеяться не на что. Разве что вмешается гарпия и – чем чёрт не шутит! – унесет его на крыльях подальше отсюда? Но в те короткие мгновения, что она смотрела на него, он не видел ни грана тепла в ее огненно-желтых глазах. И потому такая фантазия вызывала только болезненный смех.
Глава 6. Мидас
«Алчет золота твое касанье»
Он просидел в камере несколько часов, тщетно пытаясь придумать выход. Затем дверь дрогнула и отворилась, впуская в темницу призрака в черном балахоне – старика Геласия. Орфин настороженно поднялся ему навстречу. Тюремщик запер вход за собой и убрал ключ в складки одежд, не оставляя шанса на побег.
– Что ж… – протянул он хрипло и вкрадчиво. – Время в наших краях никого не лечит. Ты еще помнишь своих родителей, дух? Как тебя звали?
Орфин молчал, глядя на чужака исподлобья. Отца он еще помнил, да. В голове возник образ седеющего мужчины с массивными настенными часами в руках – очередным подарком для сестры Орфина. Но вот лицо матери ускользало.
– О чем ты мечтал? Кого ненавидел?
– К чему эти вопросы? – хмуро спросил Орфин.
Он чувствовал на себе пристальный взор из-под капюшона. Казалось, отец Геласий и не ждет ответов. Он просто набрасывал пищу для размышлений. «Что ты не успел? Кто по тебе плачет?» Цепляясь за эти крючки, воспоминания – те, что еще остались – всплывали сами собой. Орфин сжал зубы и отвернулся. Вместе с памятью подступала непрошеная горечь.
Но вдруг Геласий подался к нему, резко выпростав костлявую руку из черного рукава хламиды, и вцепился пальцами Орфину в лоб. Его пронзило болью тут же, словно вокруг головы сжался замороженный железный обруч. Охнув, он отдернулся, но Геласий резко толкнул его к стене и попытался схватить за шею – Орфин едва успел увернуться.
Его потряхивало, голова раскалывалась, а где-то в самом нутре горела и исходила пустотой рана – словно оторвали кусок самой сути. Он бросился к двери, забыв, что та заперта. Старик ухватил его за локоть, и боль повторилась. С трудом соображая из-за нее, Орфин толкнул исповедаря, но стоило коснуться его груди – и его снова обожгло холодом.
Тощая ладонь на несколько секунд впилась ему в подбородок и щеку, пробороздив новую невидимую рану. Орфин рухнул и не нашел в себе воли подняться. От воспоминаний, которые Геласий своими вопросами заставил ожить в воображении, теперь остались жалкие обрывки. Их драные края трепетали, сочась болью. Орфин забился в угол камеры, прижимая предплечья к груди, словно мог закрыть ими душевные раны.
Геласий медленно подошел к нему и склонился.
– Х-хватит!.. Прошу!..
– Что ты пытался сделать с трубопроводом? – спросил старик почти ласково. Он поигрывал костлявыми пальцами в воздухе недалеко от лица Орфина.
Говорить оказалось сложно.
– Открыть… открыть трубу в дальнее крыло.
– Зачем?
– Чтоб вы… не варили лету… не травили людей.
– Они сами рады избавлению.
На это Орфин не стал отвечать. Два пальца вжались ему в лоб, обрывая новые хвосты воспоминаний. Он заметался, пытаясь высвободиться.
– Я всё сказал! – прохрипел он.
– Знаю. Но ты пытался саботировать Приют – и надеешься на пощаду?
Орфин вскинул руки, защищаясь, но старик схватил его за запястье. Мороз прострелил до локтя, и новый лоскут памяти с треском оторвался от его сущности. Геласий прищурился, словно бы смакуя это воспоминание. Чёрт, да это доставляло ему удовольствие. Гребаный садист!
«Он меня прикончит? Просто по ниткам… вырвет всё, чем я являюсь…»
– Говорят, ты искал кого-то в Пурге. Женщину? Кто же она?
Орфин в панике зажмурился, стараясь не вспоминать. Усилием воли он вызвал в уме другие образы – лица коллег, приключения собственной юности. Что угодно, лишь бы заслониться от этих вопросов.
Геласий впился ему в плечо, и мнема, вырываясь из душевных ран, устремилась ему в пальцы. Образы в памяти гасли и рассыпались в бессмысленное конфетти, а тело парализовало агонией.
Наконец хватка разжалась. Сквозь серый шум Орфин услышал: «Встретимся на Вознесении», затем – как открылась и закрылась дверь. Он лежал в углу обмороженным трупом. Сперва казалось, что в голове ничего не осталось. Но вот перед мысленным взором начали всплывать разрозненные образы прошлого. Связи между ними порвались, и Орфин с трудом мог определить, что происходило раньше, а что позже. И всё же постепенно картина выстраивалась. Да, он всё еще мог припомнить вехи своей жизни и важных людей. Но эту память нашинковали тонкими ломтиками, и он чувствовал зияющую боль прорех.
Но вот ноздри защекотал приторный аромат, и Орфин заставил себя приоткрыть глаза и чуть приподнялся на локте. Прямо перед ним на полу стояла широкая золотая миска, до краев наполненная мерцающей летой. Огромная порция обезболивающего… Она мигом зашьет все надрывы, которые оставил в нём подонок, и прогонит тоску. Вернет блаженную безмятежность.
Орфин смотрел на чашу и чувствовал, что сил противостоять искушению с каждой секундой всё меньше. Конечно, он отлично знал, во что превратится, если выпьет хоть четверть этой дряни. Но разве ему дали выбор?.. Разве есть за что бороться? Ведь всё, что его ждет – это лишь новая жатва воспоминаний, на этот раз окончательная.
И всё же он отчаянно не хотел идти на поводу Приюта и становиться покорной марионеткой. Добровольно сдаваться в ненастные руки. Потому то ли из принципа, то ли из пустого упрямства стал цепляться за последний оплот жизни – потянулся взглядом в Бытое. Завеса дрогнула и поддалась. Сквозь переплетение золотых труб, вьющихся по стенам камеры, проступили проржавевшие сваи фундамента. Щебенка, мусор и земля лежали грязными барханами, в которых копошились насекомые и черви… От всего этого поднимался затхлый запах плесени. Но вместо того, чтобы брезгливо отпрянуть, Орфин нырнул глубже в видение. Там, под землей, он смог укрыться от манящего запаха.
***
Тисифона спикировала к просторному острову, на котором возвышался массивный белый собор, похожий на печь с куполом. Поймав восходящий поток пурги, она развела могучие крылья и зависла в небе над зданием – достаточно высоко, чтоб не заметили. Ветер наполнял ее силой и уверенностью.
Облетев церковь по кругу, внимательно осматривая патрули и окна, гарпия снизилась и подлетела к балкону, выходящему из центрального нефа. Она приземлилась на карниз, но когти предательски клацнули по камню. Златокудрый страж, похожий на статую ангела, резко обернулся. Его зрачки расширились. Он замахнулся, чтоб ударить по трубе и поднять тревогу, но гарпия сработала быстрее. Прыгнув на него, она вцепилась когтями в плечи и взмыла вместе с призраком. Его стоны терялись в мелодичном перезвоне.
– Поставь моего человека на землю, – вкрадчиво приказал знакомый голос. Священник в алой мантии стоял во внутренней части балкона, скрытой от посторонних глаз.
Тисифона окинула его взглядом. Кажется, он умудрился растолстеть еще сильней с их прошлой встречи. Поразительно! Он принадлежал к касте крепчих, как и она – но насколько по-разному они используют талант! Ей бы и в голову не пришло перегонять скопленную мнему в жир на брюхе.
Она щелкнула клювом и разжала когти. Призрак усвистел вниз с высоты третьего этажа и со сдавленным хрипом рухнул. Судя по красоте, этот ангелок – еще один крепчий. Преобразил свою призрачную плоть так, чтоб радовать взор настоятеля.
Тис снова села на карниз и поглядела на упавшего парня. Его тело медленно распадалось на лоскуты белых хлопьев и поземкой ускользало прочь.
Повисла неприятная пауза. Несколько секунд они с Лукрецием молча смотрели вниз на истлевающее тело.
– А он не вознесся, нет? – спросила Тис с колкой иронией. – Ладно, отче, не злитесь. Вам понравится то, что мне удалось узнать.
Тис перескочила с карниза на балкон и шагнула в Приют. Она позволила спине расслабиться, и крылья растаяли, обронив пару перьев – обратились в человеческие руки. Но лицо она по-прежнему скрывала за костяным клювом.
Ей открылся вид на центральный зал Приюта, где начиналась месса. Играла гулкая музыка, зал полнился безразличными зрителями, на подмостках ангелоподобные красавцы вроде почившего, укутанные в золотые простыни, двигались в изящном симметричном танце.
На помост, где уже ждал жнец, вывели минора – высокого парня, худого, черноволосого. В его черты Тис всматриваться не стала: толку? Ведь он обречен.
– Очень на это надеюсь, – едко ответил Лукреций. – Но вот что, дорогая моя. Я не прощу тебе больше ни одной души из моих прихожан. Имей это в виду, если снова вздумаешь…
– Ой, да ладно, святой отец! – Тис рассмеялась. – Мы оба знаем, что вам плевать на миноров, – она махнула рукой вниз на сцену. – Вы же их пачками убиваете. Сейчас вот очередной «вознесется».
Тис прекрасно знала, чем закончится месса. До поворота часов память жертвы выкачают, как насосом, плоть рассыпется пургой, а то, что было прежде «душой», послужит обогащению Приюта. Жнец передаст добытую мнему отцу-настоятелю, и она осядет очередной складкой у того на брюхе.
– Он по доброй воле примет покой, – возразил священник. – Мне правда нужно пояснять разницу между этим и твоими когтями? – он окинул взглядом свою паству, – Им дана надежда, которой ты лишена. Имей мужество хотя бы признать это. А теперь, будь добра, поведай мне то, с чем пришла.
Тис тянула паузу. Внизу на сцене на лоб минора опустили золотой обруч. Жнец в черном встал тенью за его спиной. Сейчас в лучах золота и славы душу парня порвут в клочки – типичная Пурга. Но всё же какой завораживающий контраст ужаса и великолепия.
– Секрет очень прост, – сказала наконец Тис. – Достаточно растолочь цепень – и вот он, ваш сырой порошок.
– Хочешь сказать, Стилет продавал мне втридорога сорняк, который растет под ногами?
Гарпия рассмеялась над его возмущением.
– Теперь ваша часть сделки.
Забытое
