Где я ещё мог прочесть недоступную в советское время Библию? Нигде. А богато иллюстрированные «Илиаду», «Божественную комедию», «Золотого осла», «Фауста»? Эти книги с «ятями» не только расширяли мой кругозор, но и формировали мировоззрение. Бабушка не спрашивала, что я там читаю, строчила себе и строчила.
В сундуке были книги и на грузинском языке, и на французском языке, и даже на латинском. Находил дореволюционные журналы мод, театральные программки, поразился путеводителю по Тифлису – столько информации. В отдельной коробке лежали книжки стихов с дарственными надписями авторов: Сергей Городецкий, Василий Каменский, Алексей Кручёных, Татьяна Вечорка, Тициан Табидзе. Эти имена мне тогда ничего не говорили, слышал только о поэте Табидзе. Книжки адресовались лично Марии, и я не мог не спросить бабушку об их авторах.
Отвечала она неохотно.
В молодости бабушка нередко посещала поэтические вечера, выставки художников, концерты музыкантов. Тифлис в то время называли кавказским Парижем, в город приезжало немало знаменитостей, и они надолго в нём оставались. Шумно проявляли себя и местные таланты. Со многими из них бабушка была знакома.
Говоря ровным голосом об авторах подаренных ей книг, она неожиданно воскликнула:
– Ах, как я танцевала мазурку! А как изъяснялась по-французски.
Воспользовался моментом.
– Можно показать одну книгу?
– Ну, покажи.
В сундуке лежала французская книга с длинным-длинным названием. Меня заинтересовала обложка: девушка скачет на осле.
Побежал, принёс.
– Переведи.
Бабушка бросила взгляд на книгу.
– Одно время это был очень модный роман. Называется он: «Мёртвый осёл и гильотинированная женщина».
– Да?! – удивился. – И о чём роман?
– О девушке по имени Генриетта. Она была добропорядочной, но потом постепенно опустилась на дно, совершила убийство, и за это её казнили.
– А мёртвый осёл?
– Это был ослик героини. Его отправили на живодёрню.
Хотел ещё спросить о романе, но бабушка продолжила шить, и обращаться к ней второй раз я не решился.
По-настоящему загорались глаза у бабушки, когда она разделывалась с очередным заказом. Узнавал об этом по её неизменной фразе: «Сегодня идём кутить».
Бабушка тщательно вытирала машинку, собирала обрывки ниток, лоскутки, ставила на полку маслёнку и шла мыть руки. Кран находился во дворе и был единственным на весь дом. Возвратившись, бабушка надевала специально сшитое для выхода платье, причёсывалась и душилась.
Выйдя из дома, мы спускались по булыжной улице к проспекту Руставели и шли в ресторан, в котором бабушка была завсегдатаем. Швейцар любезно открывал ей дверь и, получив рубль, кланялся. Подскакивал усатый метрдотель. Проводив бабушку к столику, оставлял её выросшему словно из-под земли официанту. Тот спрашивал: «Как всегда?» Бабушка кивала – да. На столе появлялись грибочки, сыр, лимон, лобио, сациви и маленький графинчик лучшего грузинского коньяка. Передо мной ставили моё любимое хачапури и бутылку тархуна. Потом были ещё десерты, мороженое и ореховый торт, который мы уносили с собой. Бабушка щедро расплачивалась и, выходя из ресторана, ещё раз одаривала швейцара.
К ней относились с уважением не только за щедрость. Как грациозно она шла, с какой ровной спиной сидела, как держала вилку, как держала нож. Загляденье.
С тортом мы шли на улицу Грибоедова к первой жене сына бабушки, дочери белогвардейского генерала, перешедшего на сторону советской власти, но позже арестованного и расстрелянного.
Дочь генерала проживала в малюсенькой комнате со своим взрослым сыном, внуком бабушки. Семья распалась давно, но бабушка продолжала относиться к бывшей невестке как к близкой родственнице. Сейчас сын бабушки жил в Риге с новой женой и дочерью, которая была чуть старше меня.
Попив чай с тортом и поговорив о том о сём, бабушка обнимала внука, и мы уходили.
В это время уже было темно и почему-то всегда безлюдно. Фонари светили тускло, тени еле просматривались, отчего убегавшая вдаль улица казалась нарисованной. Картина оживала, когда ярко светили звёзды. Не уставал очаровываться Большой Медведицей и каждый раз проводил от неё линию к Полярной звезде. Задумывался, есть ли там кто, а если есть, то видит ли землю? А нас с бабушкой?
Подошли к дому. Тёмный двор, тёмная веранда. Всё было как всегда. Бабушка на ощупь доставала с полочки ключ, открывала навесной замок и вешала его на гвоздь рядом с дверью. Переступив порог, она включала свет, тянула гирьку на часах-ходиках, отрывала листок календаря и, глянув на икону, говорила: «Хороший был день».
Когда мой братик подрос, папа привозил нас к бабушке уже двоих. Уезжал на следующий день. Брата родители назвали Толиком, с ним я играл в шашки, в карты, в домино, пинал мяч во дворе. К нам присоединялись две соседские девочки – сёстры, Люся и Жанна. Мы играли в жмурки, в догонялки, да во что мы только не играли. Набегавшись, пускали мыльные пузыри, а вечером смотрели диафильмы. Экраном служила глухая стена соседнего дома. Сын бабы Оли, Гиви, забил в неё гвозди, и мы вешали на них простыню. Нередко он и сам смотрел с нами диафильмы. Вызывался читать надписи, но читал их так, что мы умирали со смеху. То рычал медведем, то пищал комариком, то квакал лягушкой.
Гиви как сын врага народа воевал в штрафбате и чудом остался жив. Женатым не был. Окончив технический вуз, он работал в научно-исследовательском институте и занимался разработкой лазеров. Однажды принёс две голографии. Смотришь на тонкую пластинку и диву даёшься, за пластинкой стоит ваза, но в реальности её нет. На второй голографии красовался футбольный мяч. Ничего удивительного, Гиви был завзятым болельщиком, не раз брал меня с собой на стадион и даже познакомил с самим Метревели. По ходу матча Гиви рассказывал об игроках, но больше говорил о Месхи. От его финтов он сходил с ума, как сходил с ума и от забиваемых тбилисским «Динамо» голов. Поведал Гиви и печальную историю. Предстояла игра с московским «Спартаком». Матч был принципиальным, билетов не достать, и болельщики, сметая милицию, ринулись на стадион. Произошла давка. Сколько человек погибло, неизвестно. Тела убрали быстро, кровь смыли пожарные машины. И теперь перед матчами у стадиона дежурила конная милиция.
Однако не одним футболом был жив Гиви. С не меньшим увлечением он рассказывал о передовых достижениях науки. Показывал журналы «Техника молодёжи» и «Наука и жизнь». Стоило мне прочесть пару статей, и я уже не мог жить без этих журналов. Читал их и будто скакал по этажам мироздания.
В то же время, меня нисколько не удивлял погружённый в некое безвременье мир бабушки. Она готовила на керосинке, стирала в тазике, гладила чугунным утюгом и при этом чувствовала себя вполне комфортно.
Но что ей керосинки, что тазики, её мир покоился, как говорила сама бабушка, на трёх китах, и китами этими были три библейские фразы: «Что было, то и сейчас есть, а что будет, то уже было», «Бог даст день, Бог даст и пищу», «Бог судьбу начертал, и от судьбы не уйти».
Содержание, заложенное в этих фразах, являлось сутью бабушкиного бытия, бытия ежедневного, ежечасного. И, главное, с китами не поспоришь. В школе мы учили, что первобытное общество было коммунистическим, и будущее, как заверяли взрослые, тоже будет коммунистическим. Второе: пищу бабушка добывала шитьём, но кто давал ей работу? Что касается судьбы, то я не исключал существование некоего мирового разума, который заранее всё разложил по полочкам.
Однажды за вечерним чаем с бабой Надей и бабой Олей бабушка увлеклась воспоминанием о муже, но и здесь она не обошлась без упоминаний о судьбе.
Полный откровений рассказ бабушки я не мог не запомнить. С годами домыслил его и дорисовал.
КРЕП-ЖОРЖЕТ
Давно не ведал Тифлис такой удушающей жары. Город погрузился в жёлтое марево, обмелела Кура. Облегчённо вздохнуть можно было только в подвалах духанщиков да на горе Мтацминда, где ещё гулял ветерок в сооружённых на скорую руку тавернах.
Почтенные граждане зашторивали окна. Зашторивали для того, чтобы в дом не только не проникало горячее дыхание солнца, но и сохранились остатки ночной прохлады. Те из домочадцев, кого не требовало дело, пережидали жару в креслах-качалках, поглаживая сонную кошечку или читая бульварный роман.
Марию дело потребовало. Молочник сообщил ей, что в торговые ряды завезли новую партию вошедшего в моду креп-жоржета. Из него Мария шила платья светским барышням, и заказчиц только прибавлялось.
Невольница судьбы шла по Головинскому проспекту и огорчалась, что в спешке не захватила зонтик. Держалась тени деревьев. Приблизившись к Эриванской площади, Мария увидела уличных танцоров, танцевавших кинтаури. Удивилась: в такую жару! Кинтаури являлся не просто танцем, это было маленькое представление. Начинался танец медленно. Солист, двигаясь, удерживал на голове винную бутылку. Остальные танцоры, кружа вокруг него, поднимали вверх кружки. Вино наливалось, распивалось, темп нарастал, и потом шёл такой пляс, что за руками и ногами танцоров трудно было уследить.
Марии вспомнился отец, который влетал в такой вот круг и начинал быстро, быстро перебирать ногами. Из толпы кричали: «Каргад гакетебули!», что в переводе с грузинского означало: «Ай, да молодец!»
Наблюдая за танцем, Мария не могла не обратить внимания на одетого в щегольской костюм мужчину, прилепившегося к стайке институток. Не так давно она сама ходила в длинном тёмном платье с белым передником, однако теперь, после окончания «дамской академии», так ученицы называли институт благородных девиц, Мария имела возможность позволить себе любой наряд. Платье, в котором она вышла из дома, было скромным, зато прекрасно подчёркивало её фигуру. К платью были пристрочены волнообразные оборки из широкой ленты, и такая же лента красовалась на шляпке в виде огромного банта.
Щёголь резко обернулся. Взгляд Мария отвести не успела, и «ах, попалась птичка, стой». Этими словами из популярной песенки награждали девушку, удостоившуюся внимания мужчины.
Щёголь пошёл прямо на неё. Не ожидая такого пассажа, Мария растерялась, но тут же взяла себя в руки: ставить на место ретивых кавалеров выпускница «дамской академии» научилась.
На волевом лице мужчины выделялись аккуратно подстриженные усики, а в его глазах читалось нечто шальное. Щёголь приблизился.
– Прошу прощения, милая барышня, ваш взгляд меня пленил.
Мария отпарировала.
– Вижу, вы приезжий.
– Угадали.
– Знакомиться на улице у нас не принято.
Мужчина не растерялся.
– А встреча знакомых допустима?
– Да.
– Так давайте познакомимся, и все дела. Меня звать Степан, в Тифлис я приехал, чтобы жениться.
– Вот и славно, – Мария окончательно пришла в себя, – отправляйтесь к своей невесте.
Мужчина бесцеремонно взял её под руку.
– Невеста – это вы. Прогуляемся, – щёголь, сделав шаг, потянул за собой милую барышню.
Мария повысила голос:
– Отпустите руку.
– Веду вас в тень, солнечный удар – удар нешуточный.
– Знаете что, – попавшаяся птичка невольно двигалась за навязчивым ухажёром, – удар вы можете получить от моего супруга, поэтому вам лучше отправиться в дом терпимости, он тут недалеко.
Степан засмеялся.
– Я как раз оттуда. И, знаете, мне никто не приглянулся.
– Жаль.
– А вот вам я предлагаю руку и сердце.
Мария попыталась остановиться.
– Сказала же, у меня есть муж.
– Прошу прощения, я достаточно повидал людей и легко могу читать по глазам. В ваших карих глазках написано, что, во-первых, у вас нет мужа, а во-вторых, я вам понравился.
Мария перестала противиться.
– Скажу вам честно, меня заинтересовали не вы, а ваш костюм, такие сейчас носят в Лондоне.
Степан, войдя в тень, остановился и, наконец, отпустил локоть Марии.
– Костюм и, правда, английский. Но вернёмся к началу. Я предлагаю вам руку и сердце.
– Вы шутник, – Мария покачала головой. – Предлагать руку и сердце первой встречной женщине…
Степан перебил:
– Вы не первая встречная, вы именно та, на которой я хочу жениться.
– Да откуда вам знать меня!
– Повторяю, я вижу вас насквозь и ответственно заявляю, что вы как раз думали о замужестве.
Марию обожгло. Вчера, когда она вышла из церкви и дала мелочь нищему, тот вдруг бросил: «Не упусти суженого»; и мать вчера, гадая на пуговицах, сказала, что этот месяц удачный для замужества. А уже утром случилось редкостное событие. Мария, поливая китайскую розу, вдруг заметила завязавшийся на веточке бутон. Поверье в таком случае гласило: незамужняя девушка вскоре встретит свою вторую половину.
Против воли у неё вырвалось:
– Встретимся здесь, завтра, в это же время, – Мария повернулась и пошла не оглядываясь. О креп-жоржете забыла.
Весь оставшийся день она отгоняла от себя мысли о предстоящей встрече, но они сами лезли в голову, как лезет из кастрюли взошедшее тесто. Невпопад отвечала матери, сестре. И только перед сном успокоилась: не придёт и ладно.
Проснулась чуть свет, села за машинку, но шить не смогла. Встала, прошлась по комнате. Подойдя к окну, приподняла штору. Дворник подметал опавшие от жары листья.
Мария решала, какое платье надеть. Примерила одно, другое, но в последний момент надела вчерашнее. Смешно было надеяться на «руку и сердце»!
В девятнадцать лет она чуть не вышла замуж. Отец желал выдать её за сына своего приятеля. Увы, чувств к молодому человеку она не испытывала, но издавна считалось: стерпится-слюбится. Скоропостижная смерть отца позволила ей избежать брака. С тех пор Марии не раз делали предложение, но она уходила от ответа, ибо никто из кавалеров ей не нравился. И вот только вчера у неё неровно забилось сердце.
Девичий приём с опозданием Мария считала несерьёзным, поэтому вышла заранее. Наметила ещё зайти в церковь и поставить свечку Богородице.
Зонтик в этот раз не забыла, но открывать его не спешила, солнце не было таким палящим.
Степан пришёл. Пришёл в строгом костюме и с букетиком васильков. Мария всплеснула руками.
– Мои любимые цветы! Откуда вы узнали?
Степан вручил ей букетик.
– Здравствуй, Мария.
– Имя тоже знаете, – она спохватилась, ибо не ответила на приветствие. – Здравствуйте.
– Переходи на «ты», и я всё расскажу.
– Не могу на «ты». Откуда вы узнали моё имя?
– Прочитал в волшебной книге, а я, к твоему сведению, волшебник.
– И где находится волшебная книга?
– В моей голове.
– Что ещё есть в книге?
