– Ректор уже подписал приказ. Зато зарплата вырастет.
– Тебя не уволят? – тревожно спрашиваю я.
– Кто у них тогда будет показатели цитируемости выдавать?
– Асламзян, – предлагаю альтернативный вариант я. Не то чтобы я в курсе индекса Хирша академика, просто поднаторела в дискуссиях с мужем. На любой его вопрос можно пихать Асламзяна – не ошибешься.
– Ты что, думаешь, я хуже Асламзяна?
– В миллион раз лучше. Кроме того, он старый и спит с Песоцкой. А ты без пяти минут «Молодой ученый года».
– Говорят, пенсионеров будут увольнять. Ну, не академиков, конечно. Но вот Кушнарев…
– А мамант как раз пенсионер! – ахаю я. Меня совершенно не устраивает такой вариант развития событий. Если свекровь уволят, то ведь надо будет ей помогать финансово. А у нас и так с деньгами не столь густо, как хотелось бы. И потом, что она будет делать без своего университета? Сидеть на краю чужого гнезда? Ладно, пусть не чужого, пусть нашего. Но ведь она только говорит, что дети самое главное, а сама не допускает мысли поставить зачет автоматом и не ходить на пары.
– Нет, они там совсем с ума посходили. Уволить всех пенсионеров – это ж полкафедры. А рейтинги кто будет делать? Набрали бы студентов побольше, вот и ставки. Ты же говорил, у вас на бюджет конкурс три человека на место!
– План приема спускает министерство, – закатывает глаза муж. – Сколько область может себе позволить, столько она денег и выделяет. Их, знаешь ли, тоже легко понять: нафига им на областные налоги учителей для Москвы готовить?
– Бе-е-е.
Сталкиваемся на пороге детской. Дана стоит на коленях, брезгливо поднимая то одну, то другую руку из лужи рвоты.
– Фу-у-у, – возмущается Леша. – Дана, что опять такое?!
– А сам не видишь? Плохо человеку. Давай, вызывай врача.
– У меня нет телефона.
– В моем мобильном забит. Ты профессор или где? Или хочешь, я звоню, а ты убираешь Blue water.
– Звоню уже. Ни днем, ни ночью от вас покоя нет…
Очень хочется сказать, что те, кому хочется покоя, не должны заводить семью и троих детей. Но, во-первых, психологи говорят, что ссориться в спальне очень вредно для семейной жизни, а мы с Даной уже перебрались в спальню. А во-вторых, мне тоже периодически, раз двадцать в день, хочется покоя. Что ж нам теперь – сдать детей в интернат?
Если бы моя свекровь слышала мои мысли, она точно подсыпала бы мне яду. Куда-нибудь в губную помаду, чтобы не навредить случайно обожаемым сыну и внукам. Она и так считает, что я ужасная мать: не гуляю с детьми, не занимаюсь с ними языками и музыкой. «Как можно быть такой ленивой? Ты же мать!» «Как можно не организовать ребенку три новогодних елки? Ты же мать!» «Как можно отправить ребенка гулять без третьей кофты? Врезать бы такой матери!» Я думаю, что свекровь – это как пятая колонна: делает вид, что своя, а на самом деле ведет антипропаганду и подрывную деятельность. Недаром большевики считали, что самые ужасные противники – меньшевики. Вроде как свои, но в важных вопросах имеют другую точку зрения – неправильную. Потому что правильная – наша. А свекровь – самый посторонний и чужой человек в нашей семье.
Педиатр пришла в последние полчаса перед окончанием приема. Помяла живот, посмотрела горло.
– Рвало? Сколько раз?
– Дважды. А еще она…
– Ротавирус. Все болеют. И каждый дергает по пустяковому поводу, можно подумать, сами не знаете, что делать, когда у ребенка живот болит. Не первый, чай, – осуждающе фыркает врачиха. – Больше пить, вот это и еще то, я написала. Всё, через неделю придете в больницу.
– Но ведь Данюша…
Врачиха уже спешно натягивала в коридоре куртку, бурча «бестолочи, никакой ответственности», и я поняла, что спорить бесполезно. Лучше согреть теплой воды и отправить мужа за регидроном. Ротавирус – это мы уже проходили: противно, но ничего такого страшного.
Глава 2
Наконец-то суббота! Я радостно отполоскалась в ванне. Развесила белье. Теперь мы с пеленками чистые и приятно пахнем разными освежающими запахами. Дана всё лежит. Так тихо и спокойно, что иногда я про нее забываю. Заглядываю, а на кровати кто-то белеет. «Ой, что это, – думаю, – привидение?» А это дочка.
– Дружок-пирожок, ты покушать не хочешь? – заискивающе спрашиваю я. Если кто-то вместо того, чтобы посидеть с больным ребенком, играл в енота-полоскуна, потом он чувствует себя виноватым. – А в туалет? Может, водички?
Дочка медленно поворачивает голову вправо. Потом, подумав, влево. Этот жест отрицания явно дается ей с трудом.
– Даже сырочек не будешь? – дрожащим голосом спрашиваю я. Осознание надвигающейся катастрофы накрывает дрожью. Никакой это не ротавирус. Она даже в туалет ни разу не сходила. И вырвало-то всего один раз.
А там, за окном – суббота. В поликлинике только дежурный врач, который вряд ли скажет больше лахудры-педиаторки.
– Надо вызвать скорую, – говорю я высоким, не своим голосом.
Всё во мне противится этому решению. Ведь скорая – значит, всё серьезно. Значит – больница. Значит – беда. Разве с моим солнечным рыжим ребенком может случиться беда?
– Тебе лишь бы скорую! – ворчит муж. – Зачем скорую? Думаешь, надо скорую? Давай звони скорее, что ты стоишь?
Господи, спасибо, что ты послал мне такого правильного мужа. Набираю номер.
– Имя?
– Дана.
– Че-го-о?
– Дмитрий, Артем, Николай, Анатолий.
– Женщина, к кому из них вы вызываете скорую, говорите нормально!
– Девочка, три года, лежит и не отзывается. Она не встает, не пьет…
– Женщина! Фамилия как?
– Моя?
– Девочки! Может, вам самой скорую психиатрическую вызвать?
– Борохова.
– Хоть фамилия нормальная. Температура есть?
– Да-да, тридцать восемь. И восемь! – вру я. Наша скорая очень верит в опасность температуры.
– Адрес какой?
Оттарабанив адрес, отключаюсь.
– А если ехать придется? – испуганно спрашивает муж.
– Может, не придется, – автоматически успокаиваю я, переводя взгляд с Жениной кроватки на Данину комнату. И обратно – с Даниной двери на Женину кроватку.
Очень плохо, когда у тебя много детей. Потому что как можно выбрать между ребенком и ребенком? Между работой и ребенком – понятно. Даже между мужем и ребенком можно, но между ребенком и ребенком?
– Я позвоню маме, – говорит муж.
Радостно киваю. Замечательно, что в доме будет взрослый человек. Мамы – они ведь взрослые, всё знают. А мы еще маленькие.
Клавдия Анатольевна прибежала раньше скорой.
– Что? Что? Ты можешь хоть что-нибудь сказать внятно! – испуганно заорала она с порога.
– Тише. Женя спит.
– Что с Женей?
– С Женей всё хорошо. Я вызвала скорую. Для Даны. Она лежит и ни на что не реагирует.
– Да-а-ана-а? – неверяще тянет Клавдия Анатольевна и кладет шапку в Лешин ботинок.
– Белая вся. И не кушает, – шепчу я. – Совсем ничего не кушает!
– Мам, мы просто подумали, что если ехать на скорой, то придется тебе.
– Но я даже не собралась! – пугается Клавдия Анатольевна. – А что говорит врач?
– Мама! Что он может сказать, если его еще нет? – рычит муж.
Женя вздрагивает от звука и присоединяет свой вопль к рыку отца.
– Тш-ш-ш, маленький, тш-ш… Чего орешь, бармалеина? Ребенка разбудил! Спокойно, спокойно…
Женька переводит дух. В дверь трезвонит скорая. Сын издает новую порцию басовитого воя.
– Проходите-проходите… У нас тут вот…
– Это кто, Дмитрий или Анатолий? А говорили, девочка вроде…
– Евгений это. А девочка здесь.
Дана лежит на кровати немым укором спокойствия. На фоне белой простыни ее волосы кажутся не припылено-бронзовыми, а насыщенно-рыжими.
– Температура? Что произошло?
Путаясь и сбиваясь, признаюсь, что наврала про температуру и в общем-то ничего нет. Но ребенок – вот. Лежит и спит. Всё.
Крепкая тетка закатывает рукава и очень осторожно переворачивает дочку. Щупает, слушает, оттягивает веко и светит в глаз. Ее толстые неаккуратные руки с очень коротко и небрежно подстриженными ногтями так нежно держат моего ребенка, что я вдруг понимаю: всё будет хорошо. Когда приходит такой врач, то всё обязательно делается хорошо.
– Сахар, – говорит врач.
– Принести сахару? – переспрашиваю я.
Медсестра достает маленький приборчик, похожий на древний пейджер, и прокалывает палец. Рука дочери, украшенная алой точкой крови, падает на простыню.
– Уф! – медсестра издает странный фырк.
– Ого!
– Да-а… Сорок!
– Что сорок? – слабым голосом спрашиваю я, чувствуя себя Петькой из анекдота про Чапаева. Приборы, Петька? Триста, Василий Иванович! Что «триста»? А что «приборы»?
– Сахар у вашей дочери – сорок. Она в коме уже. В реанимацию. Может, успеем.
Я с размаху сажусь на кровать прямо на неподвижные ножки Данюши. Женька зыркает круглыми глазами. Клавдия Анатольевна суетливо перебирает ботинки сына в поисках шапки.
Что значит «успеем»? Что они могут не успеть?
* * *
– Повышенный сахар – это значит диабет, – муж когда-то хотел стать медиком, но потом решил освоить более мирную специальность.
Ноутбук шипит змеей, загружаясь. Леша вперяется в экран. Его глаза бегают по неожиданным траекториям: не справа налево, а то вверх, то вниз, то бросаются в сторону, то снова почти останавливаются, выхватывая куски текста.
– Ну?
– Есть диабет первого и второго типа. Это совершенно разные заболевания. Диабет второго типа – это диабет взрослых, им болеют, в основном, люди старше тридцати пяти лет. Как правило, с лишним весом, так как со временем организм не может продуцировать то огромное количество инсулина, которое необходимо для поддержания нормального уровня сахара в такой массе. При диабете второго типа способность производить инсулин не исчезает, но постепенно организм становится к нему нечувствительным, поэтому надо пить таблетки, чтобы эту чувствительность повысить.
– Что за чушь! Дане три года. Она не толстая! Просто немножко крепенькая. Причем тут диабет?
– Диабет первого типа – «детский» диабет, – как пономарь, продолжил читать муж. – Он является инсулинозависимым, то есть сразу после постановки диагноза нужно вводить инсулин. При этом типе диабета клетки поджелудочной железы, производящие инсулин, атакуют друг друга. Первая атака на бета-клетки происходит за много лет до появления первых симптомов диабета. К моменту диагностики диабета восемьдесят-девяносто процентов бета-клеток уже разрушены.
– Стоп! Инсулинозависимый? Что это значит? Наш ребенок станет наркоманом?
– Инсулин – не наркотик, это гормон. Его вырабатывает организм любого здорового человека. Вот, смотри схему.
На экране картинка из учебника анатомии. Я старательно вчитываюсь в подписи.
Что мы узнали
Гормоны работают, как ключи, открывающие двери разным функциям организма. Один из них – инсулин, вырабатывается в поджелудочной железе особым типом клеток – бета-клетками. Эти бета-клетки находятся в части поджелудочной железы, которую называют островки Лангерганса.
