Алекс Коста "Мед"

– Ты знаешь, через сколько человека считают пропавшим без вести? – спросила Лера.

– Нет, не знаю.

– Через год. Год, представляешь? О человеке может быть ничего не известно год, и только тогда считается, что он пропал…

– Лера, да о чем ты? Юля же недавно пропала.

– Недавно, – она попыталась отпить джин, но так застучала зубами о горлышко, что не получилось и мелкого глотка. – Полгода – тоже недавно.

– Пойдем.

Я повел ее в общественный туалет. Внутри, как ни странно, было чисто, хотя в вечернее время сюда наверняка ходили только бомжи. Мы вошли в кабинку. Я положил ее руки на стену, снял пальто, бросил на бачок. Платью уже некуда было струиться, и я как-то неуклюже подвязал его спереди, как завязывают клетчатые рубашки техасские девушки. Трусы на Лере были тоже из серии «встреча выпускников» – такое белье, которое не носят, а надевают, чтобы сразу снять.

Я просунул обе руки за лямки по бедрам, развел в стороны. Тонкий эластичный материал сделал «крям-с». Я прислонил ее к себе, она вздохнула и стала тихонько постукивать каблуками-«утюгами», потом все громче.

***

Все закончилось быстро. Я помог ей одеться, мы вышли. На Прудах стало совсем темно и совсем холодно.

– Что нам теперь делать? – спросила она.

– Ничего, забыть.

– Нет, – Лера одернула платье, а я вспомнил разорванные куски трусов, болтающихся под ним. – Я не забуду. Пойдем теперь к тебе, в квартиру Юли. Хочу там.

– Нет. Зачем?

– Пойдем!

– Не надо, Лера, пожалуйста… Это было случайно.

– Нет! – она мотнула «биноклевой» сумочкой. – Не пойдешь, тогда я останусь здесь!

– Оставайся.

– Это тебе как «бери с полки и уходи»?

– Лера, хватит!

– Иди ты!

Она демонстративно пошла по дорожке в другую сторону. Пятки, выглядывающие из ботильонов, из фиолетовых стали зелеными, каблуки заламывались. Она дошла до одной из скамеек. Поверхность отливала инеем, но Лера упрямо села, даже не подсунув под низ пальто.

– Лера, ну, пожалуйста…

Я хотел довести ее до Пушкинской: пусть сядет в метро, поедет домой, почти что красивая женщина с круговой подтяжкой, блефаропластикой, большой силиконовой грудью, в пальто с воротником из каракульчи, дурацкой лаковой сумочкой, будет изредка поправлять прямоугольник часов «Дутти» под «Картье», а все вокруг будут думать, что эта приличная дама едет из театра.

Она доедет, войдет в подъезд многоэтажного дома серии «сорок четыре пэ» и вызовет лифт. Интересно, когда она снимет разорванные, в сперме трусы? В подъезде, войдя в тень под лестницей, или в лифте? Скомкает и уберет их в сумочку? Или, уже войдя в квартиру, зайдет в ванную, пока битюк Булат украдкой опрокинет пятую стопку?

Но все пройдет гладко. Никто ничего не заметит. Или сделает вид, что не заметил. Возможно, они даже займутся сексом. На боку, под одеялом, в темноте и полной тишине.

Темнота и тишина – признаки несчастья.

– Лера, зачем ты рассказала мне про Питер, про какую-то измену? Про кого-то, кто ждал там Юлю? Чтобы переспать со мной? – я сел рядом на скамейку, слой инея неприятно ожег через брюки. (Каково же ей? А ведь сидит, упрямая!) – Или что?

– Потому что я ее ненавижу!

***

Я проснулся, всю ночь проспав, прислонившись спиной к колонне, «прекрасно зонирующей пространство». Белый куб кухни светился. «Честерфилд», наоборот, покрывала плюшевая тень. Идеальная гостиная, как говорила Юля… Не так! Как говорит Юля: «Кухня утром освещена, приглашает к завтраку – в настоящий день. Она должна быть белым кубом, чтобы было ясно и светло. Диван – как большое разлапистое животное в тени. Умиротворение, покой».

Подобрал две фляжки «белого на черном» – на дне еще что-то плескалось. Выпил, хотел перебраться к дивану – сегодня не хочу никакого приглашения в настоящий день. Мне сейчас не нужен настоящий день…

Бытие ответило вибрирующим телефоном. Номер был незнакомый, и я нажал «отбой», но этот же номер перезвонил еще через пять минут, а потом – через десять.

– Да, слушаю.

– Валерий, это Булат. Лера пропала.

– Что?

– Валерий, это Булат, муж Леры. Сестры вашей жены…

– Я понял. А что вы потом сказали?

– Лера пропала… Моя Лерочка… Она про-па-ла… Пришла вчера днем, переоделась, сказала, что идет на важную встречу, и не-не-не… не вернулась.

Я вспомнил «крючок» Лериной фигуры на скамейке, когда уходил с Прудов. И ощущение: в тот момент там, и правда, как будто все зло скопилось.

– А она… – я чуть не сказал: «А она не со мной пошла на важную встречу». – А она пошла на важную встречу с кем?

– Я не знаю.

– По работе?

– Наверное, по работе.

– А вы ей звонили?

– Да-да, много раз.

– И что?

– Не отвечает.

– Телефон не отвечает, выключен, недоступен или не обслуживается?

– Недоступен, – ответил Булат.

В отличие от меня, он действительно много раз звонил своей пропавшей жене.

– Ясно, – ответил я по-коломийцевски.

Мы оба молчали. Я пытался восстановить хронологию событий «“Моллюск” – Пруды – скамейка – туалет – вопрос “Почему ты так ненавидел Юлю?”». Нет, не так! Это же я спросил у Леры: «Почему ты так ненавидела Юлю?», – в ответ услышав… Что?

Булат, как мне показалось, прижимая телефон плечом к уху, жарил яичницу: в трубке был характерный звук хлопающего в масле белка.

«И правда, битюк! У него жена пропала, а он что делает? – разозлился я. – У тебя тоже жена пропала! А ты что делаешь?»

Я дополз до дивана и лег, а сковорода в трубке ударилась о тарелку. Звякнули приборы, заскрипел стул, послышалось «о-ох».

– Лерочка, моя Ле-ро-чка… Вы знаете, где она?

– Нет. Почему я должен знать?

– Мне звонил следователь. Сказал, что Юля пропала. А теперь пропала Лера! Они же сестры, и…

– Следователь разберется, – оборвал я его. – Жизнь продолжается, – и отключил вызов.

Допил то, что осталось на донышке второй фляжки. Выветрившийся джин не обжег, но загорчил на языке и не принес никакого покоя. Я закрыл глаза, а когда снова открыл, белый куб кухни уже не светился: солнце приходило на эту сторону переулка только в девять-десять утра.

Заварил виски-чай, сел к колонне, погладил плотную, но мягкую поверхность «Молескина». «Обложка мягкая, но твердая, тактильная», в истории создания блокнотов называли «Ойлскин»[4 - Oilskin (англ.) – «клеёнчатый».], или клеенчатая.

– Да вы эрудит, Валерий Александрович! – cказал кто-то голосом полуЛеры-полуКоломийца.

Открыл на словах «После ее смерти…», но в этот момент телефон как-то по-особенному нервно завибрировал, а на экране появилась надпись «БРОВД»: вспомнишь… – оно и придет!

– Валерий Александрович, как вы?

– Спасибо, Глеб Евгеньевич, хорошо.

– Вы уже обзвонили список?

– Почти.

– Как-то вы не торопитесь…

– Я не смог дозвониться до двух людей вчера. Был у Юли в старой квартире, но ничего не нашел. Моей жены там давно не было. Там давно никого не было… Машины во дворе нет, но я вам уже говорил. А бывшая сестра… Лера, не знает, где Юля.

– А до кого еще дозвонились?

– До домработницы Галины, до Сусанны – тренера по пилатесу, до психотерапевта. И еще…

– Кстати, по поводу ее сестры… – оборвал мое вранье Коломиец, как отмахнулся.

– Да?

– Встречались с ней?

– Да.

– Когда?

– Вчера днем.

– Боюсь, у меня для вас не очень хорошие новости.

– Одна плохая, другая хорошая?

– Нет, пока только одна плохая.

– Какая?

– Ее муж мне только что позвонил и сказал, что Гульнара пропала.

– Лера.

– По паспорту Гульнара.

– Все называли ее «Лера». А где…

Теперь ты и о ней говоришь в прошедшем времени!

– Вы подтверждаете, что вчера встречались с Гульнарой?

– Да.

– Добро. И, как говорится, не для протокола: Валерий Александрович, что между вами произошло?

– Да ничего. Поговорили о Юле, я проводил ее до метро.

Я опять вспомнил «темный крючок» Леры на скамейке. И еще это странное ощущение на Прудах, как будто там скопилось еще больше зла, чем обычно.

– До какого?

– Что?

– До какого метро вы ее проводили?

– До Пушкинской.

– А в каком часу это было?

– Ну… в восемь-девять.

– Вы же сказали, что встречались днем?