Почетный пленник
Владимир Привалов
Авторская редакция полюбившегося читателям цикла!Сурова жизнь в горах: кровная месть, голод и беспощадные зимы. Кажется, что здесь хорошо живется лишь беззаботному наследнику правителя. Ведь рядом грозный отец и верный брат-близнец, которые всегда придут на помощь. Но против отца строит козни могущественная Империя, а брат уезжает почетным пленником в имперскую школу.Наш герой готовится к прощанию с братом … Но все идет кувырком: он срывается со скалы, и в детский разум вселяется чужак из другого мира. Теперь в обездвиженном мальчишке прячется сознание сорокалетнего мужчины.Неожиданная хворь близнеца нарушила тщательно выстроенные планы властительных мужей, и сильные мира сего лепят будущее Олтера заново… Вот только юный горец желает сам стать хозяином своей судьбы!
Владимир Привалов
Почетный пленник
Глава 1
Рыбалка не задалась с самого начала. Еще вчера прогноз погоды обещал восточный ветер, при котором в наших местах клевало всегда неважно. Утром прогноз подтвердился, но охота пуще неволи. Как известно, проведенное на рыбалке время в счет прожитого не идет.
Кастмастер, вертушки, джиг, быстрая проводка, медленная, с частыми остановками, простукивание дна результата не давали. Пусто, как в ванне. Ловля спиннингом с берега не так проста, как с лодки, – не везде можно закинуть, не всегда можно отцепить запутавшиеся снасти. Но зацепов не было, а настроение оставалось стабильно хорошим. Я настроился на отсутствие улова и тешил себя надеждой, что недавние августовские дожди пробудили грибницу. Тогда в паре укромных мест можно будет набрать лисичек. С такими мыслями и подошел к концу лова.
Красивое место – небольшой укромный песчаный пляж у подножия гладкой балтийской скалы. Старинный каменный пирс, на десяток метров уходящий в залив. Остров, берега которого поросли камышом, и протока между пирсом и островком. Когда-то пирс был опорой деревянного моста на остров, но дерево давно сгнило или было сожжено. По протоке изредка проносились моторки, поднимая волны, которые накатывали на пляж и затихали в камыше. Еще реже проходили яхты, на которых местные капитаны катали приезжих туристов. Места заповедные, красивые, те самые, где на камнях растут деревья. Карельский перешеек…
Туристы добирались и сюда, ставя палатки на пляже под скалой. Жители Северной столицы медитировали, купались голышом, напивались до изумления – в общем, кто как умел впитывали в себя красоту окружающей природы, оставляя на время городскую пыль и суету.
Сейчас пляж был пуст, и – что удивительно – чист, поэтому, «обстреляв» акваторию сначала с пирса, потом с пляжа, сделав последние забросы вдоль скалы, я сложил спиннинг и убрал его в рюкзак. Старенькая шимановская палка мне этим и нравилась: в сложенном состоянии она помещалась в рюкзак, оставляя свободными руки. А руки мне сейчас понадобятся.
По давней традиции я предпочитал не обходить скалу, углубляясь в лес, а лезть по скале вверх. Такое нарочитое мальчишество. То ли желание доказать себе, что порох в пороховницах есть, то ли жажда малой порции адреналина. Или потребность почувствовать себя эдаким покорителем – хозяином места, оглядывая с высоты пейзаж, достойный кисти художника.
Путь по скале был простым и хоженным не один десяток раз – щель, тянущаяся с земли до самого верха. С закрытыми глазами, конечно, я преодолеть этот путь не взялся бы, но все упоры для рук-ног известны, а движения привычны.
Трудное в подъеме место лишь одно – нужно подтянуться, встав на носочки, и зацепиться левой рукой за удобный выступ скалы. Потом поднять ногу повыше, упереться и продолжать восхождение. Все. Это единственное по-настоящему опасное место. И этот выступ был надежен, безопасен и удобно обхватывался четырьмя пальцами.
Позже я раз за разом возвращался к этому несчастному выступу. Вертел произошедшее со мной так и эдак, пытаясь понять, как монолитное тело скалы вдруг позволило отломить от себя кусочек именно в тот момент, когда он был моей единственной опорой.
Не было ни хруста, ни киношного размахивания руками, ни воплей. Продолжая удерживать отколовшийся камень в ладони, я беззвучно и бесконечно долго летел спиной вниз к земле.
Дурацкая мысль: «Хана спиннингу!» – крутилась, все ускоряясь и ускоряясь в голове. Удар. Выбитый из тела с дыханием воздух. Боль. Темнота…
Темнота отступает. Перед внутренним взором хороводят красные и оранжевые круги-всполохи. С трудом открываю глаза.
Бескрайнее голубое небо. Гладкое полотно скалы. Склонившиеся надо мной люди. Двое. Пожилой мужчина и какой-то малолетка.
– Диду… – шепчут мои губы. – Брат…
Мои губы?..
В поле зрения оказывается рука. Худая детская рука с полукружиями грязных ногтей и ссадинами на ладони.
Моя рука?..
– Кто я?
– Ултер, – сразу пришел ответ.
– Где я?
– Дома, – ответил тот же мальчишеский голос, робкий, готовый вот-вот сорваться в плач.
Склоненные люди что-то говорят, спрашивают, но понять это можно только по шевелению губ. Внутри головы лишь тонкий звон.
Я с трудом огляделся вокруг, тяжело ворочая головой, и дополнил картину с гладкой скалой и небом. Горы, горы, горы. Горные пики с заснеженными шапками вдали и поросшие густым ельником склоны вблизи.
И еле слышимый запах сероводорода, столь неуместный здесь и сейчас. Едва я почувствовал этот запах, как мальчишка внутри меня успокоился. От него пришла теплая волна спокойствия и умиротворения. Теперь уже сам мальчишка, хозяин тела, целенаправленно скосил глаза и уставился на темный провал в скале.
Бог ты мой! Это же вход в пещеру! И насколько можно судить, в огромную пещеру!
– Мать Предков, – прошептал он. – Утренний Свет, Тропа Надежды… Лоно Матери… – Силы у нас обоих кончились, и рука, указывающая на пещеру, упала на землю.
Наши с мальчишкой спутники переглянулись. Глаза у них были круглыми. После приступа с хороводом ярких искр перед глазами стариков вдруг стало уже двое. Они подняли меня. От резкой боли, ослепившей все тело и взорвавшейся в пояснице, я начал ругаться. Словно сквозь вату, я слышал писклявый детский голос, произносящий родные для меня и чужие для него матерные трех-, четырех-, восьмиэтажные словесные конструкции.
Но вот солнечный свет перестал быть таким ярким, над нами оказался свод пещеры. Как только меня-нас опустили на землю, я-мы вновь отключился.
Олтер
Как все-таки здорово, что отец нас отпустил вместе с диду на подготовку Дня середины лета! Уху нам дядька Остах сварит вкуснющую! Ее никто, кроме него, в наших горах не сделает! Подумав об ухе, душистой, обжигающе-горячей, мальчик невольно сглотнул слюну. Хорошо с дядькой Остахом. На занятиях семь шкур спустит и врезать может, но это для дела…
Для дела и потерпеть можно, так ведь?
А уху у нас в горах не знают. Мы – горцы, а горцы, всем известно, рыбу не едят. Дядька Остах же не горец. Он рыбак, мастер половить рыбку в мутной воде. Ага, это он сам про себя так говорит.
Мы с братом раньше тоже рыбу не ели. Носы воротили, когда дядька при нас ее ел. Вонючая, говорили ему, невкусная. Вот тогда нам Остах по секрету и рассказал, что дедушка, дан Эндир, «трескал рыбу, аж за ушами трещало». А наш дедушка был горец – о-го-го! Про него все знают. Кого ни спроси в горах, все про дана Эндира Законника слышали. Только про то, что он рыбу ел, знаем только мы и дядька. Так что это секрет.
Уху мы тоже втайне будем кушать, чтоб пастухи не увидали. А то слухи пойдут, что наследники дана – рыбоеды и что честь правителя роняют. И диду, если увидит, опять ругать будет дядьку Остаха. Они всегда, как друг с другом встретятся, переругиваются. Не зло, а так, по привычке. Но постоянно. Только при нашем отце хорошо себя ведут. Отец, дан Рокон, молодой для них, в сыновья годится. Но они все равно при нем помалкивают, пока не спросят. У нашего отца не забалуешь. Дан – хозяин всех гор вокруг, сами должны понимать…
О чем я? Да, сколько раз мы уже с Ултером на Дне середины лета были… Ултер – это мой брат, Младший. А я – Олтер. Я – Старший. Это нас так дед назвал, Эндир Законник. Олтер и Ултер, Правый и Левый. Мы близнецы, похожи друг на друга как две капли воды. Нас только дядька Остах и различает. И Байни, кормилица наша. Даже отец путает. Остаха спрашивают: «Как ты узнаешь, кто есть кто?» А он плечами пожмет и говорит: «Чего уж проще. Один – задира, другой – тихоня». «Задира» – это он про меня…
Так вот, на празднике Дня середины лета, когда Мать Предков благодарят, мы с Ули всегда были, ни разу не пропустили. Но сегодня – особый случай. Чтобы заранее приехать, отдельно от всех, да еще и переночевать на Коленях у Матери Предков – такое в первый раз… Мать Предков – это наша родовая гора, из ее лона наш даип вышел. Только это очень давно было. А Колени Матери – это большой луг перед горой. Еще там горячие источники есть с тухлой водой и река протекает. Красота!
Диду должен все правильно к приезду гостей приготовить, чтобы праздник хорошо прошел и Мать Предков довольной осталась. Тогда урожай богатый будет, овцы хорошо котиться будут. Поэтому мы и едем заранее: пастухов проверить, на жертвенных ягнят посмотреть, костровища пересчитать, дрова прикинуть… Много дел у танаса перед праздником. А мы пока с братом искупаться успеем. Вспомнить бы, где купаться лучше – выше от Коленей или ниже? Эх, Ули бы спросить, да никак. Вроде и рядом, вон на коне покачивается, по сторонам головой мотает. А спросишь – диду с дядькой услышат и мигом обломают. Туда не ходи, это не трогай…
Я посмотрел на лицо диду. Строгий. И Ули на одной лошади с ним, спереди. Сам-то я еду с дядькой Остахом. Вот тоже несправедливость. Кони у нас с братом есть. Свои, личные – отец подарил. И в седле держимся хорошо, и охлюпкой… А наверх не пускают. Тем более к Матери Предков. Отец так и сказал: «Там тропа – одно название». Но тут отец прав. Как вспомнишь, так вздрогнешь. Везде тропа как тропа, а в одном месте висит вдоль скалы над обрывом, как нитка. Слева скала впритирку, лишь бы колено не ободрать. А справа пусто: туманы и облачка. А вниз, за туман, я не смотрел. Нет, не боялся. Просто чтобы голова не закружилась. Дядька вел в поводу лошадь, а я обнял ее за шею и уткнулся в гриву. Слышу, диду сзади говорит:
– Хорошо ветра нет, летели бы сейчас до самого моря.
Я, потихоньку ведя взглядом по скале, обернулся и посмотрел назад. И от злости аж замер. И губу прикусил. Вот почему так? Ултер ведь и младший, Левый, и на ножах слабее, и на мечах… На мечах, правда, чуть-чуть совсем. Но на кулаках точно слабее. И трус! Вот отдадут меня, старшего, совсем скоро туда, и как он здесь один – такой трус – останется?..
При нечаянной мысли об отъезде я загрустил. И разозлился еще больше. Трус и есть! Как в темный сарай собрались ночью лезть, так разревелся. И на чердак не полез летучих мышей гонять… Но вот стоит ему, как диду говорит, любопытный свой нос навострить – так все. Не удержишь. Вот и где сейчас тот трус? Сидит, головой крутит, рот раззявил. Все ему интересно. И высота нипочем. За лошадь совсем не держится. Вот и от диду ему по макушке прилетело, чтобы в чувство пришел.
Так же и с тем орлом было: подкараулили его охотники, сбили стрелой. Чтоб ягнят больше не таскал. Орел громадный, страшный, по земле катается, бьется. А Ултер уже к нему бежит. Орла только добили, а брат уже и разрешения спросил, и крыло орлу ножом отпиливает. Носился он с этим крылом, перья все расправлял… Пока оно не завонялось и вшей мы не подцепили. Ох и влетело нам тогда от отца… А когда нас наголо обрили – еще и я от себя добавил…
Как над обрывом пробрались, так и тропа вниз пошла и дышать и ехать сразу веселей стало. Потряслись мы еще чуток, и все. На месте!
Вот он – заповедный луг. Как на нем очутился, можно говорить – на Коленях. Или на Коленях Матери Предков. Вот и сама Мать Предков. А вон вход в нее, это Лоно Матери. Что такое лоно, отец нам тогда не объяснил и диду отмахнулся. Только дядька Остах развеселился: как корешки свои отрастите, так и узнаете, что за лоно, теплое да мокрое.
Странные они люди, эти взрослые…
– К источникам ни шагу! – уходя навстречу пастухам, бросил диду.
– Ага. И к реке не вздумайте. И с Коленей ни шагу, – доставая свой заплечный мешок, добавил дядька Остах. Поглядев на нас, он рассмеялся. – Вечером искупаемся. Сейчас никак, вы же мне всю рыбу разгоните, неугомонные. Так что вечером, все вечером. Держите вот. – Всучив нам большую краюху хлеба, два вареных яйца и кусок сыра, он пошел вниз по течению речки.
Сейчас лето, дожди еще не пошли. Поэтому мелко, и вода весело булькает меж влажных камней. Внизу речка разливается среди них, как на блюдце. Есть такие места между камнями, где вода с весны стоит и так нагревается! В них купаться – самое то. Дома внизу такого нет. Джура от дома близко, но течение сильное, вода глубокая и такая холодная, что в любую жару пьешь – и зубы ломит.
Вот и верь после этого взрослым. Они слово отцу дали, что будут слушаться? Дали. А слово сыновей дана Дорчариан надо держать!
– К реке не ходи – вода холодная, утопнешь. К источникам не ходи – вода горячая, сваришься. И где справедливость? – возмутился я.
– Айда к Лону.
– К Лону Матери? С ума сошел? Туда ж нельзя…
– Внутрь – нельзя, – серьезно кивнул Ули. – А снаружи, рядом, – можно.
– Ну, если рядом… – неуверенно протянул я, – тогда пошли.
И мы пошли. Тогда-то это все и случилось…
Мы шли вдоль гладкой скалы, к пещере, и вдруг брат крикнул мне: «Смотри!» – и показал наверх. Я поднял голову и увидел сороку, которая, смешно взмахивая хвостом и хлопая крыльями, пролетела над нами. А потом опустилась прямо на скалу, в одну из расселин. Вся скала была в таких расселинах и неглубоких трещинах. В одну из них она и села. Наверное, там у нее гнездо. Снизу же не видно. Вот и Ули так подумал.
– Знаешь, почему сороку воровкой называют? – спросил меня брат.
Я пожал плечами. Что тут отвечать – раз воровка, значит, ворует.
– Сороки как увидят блестящее, сразу хватают и к себе в гнездо тащат. Даже, говорят, сокровища у них находили. – У брата аж глаза загорелись.
Вот тут гадский подземный клибб и дернул меня за язык.
– Ага, – говорю, – скажи еще, что у нее там имперский золотой спрятан.
Я как про Империю ляпнул, так и расстроился. Опять об отъезде вспомнил. Словно больной зуб языком потрогал. А Ули-то слабее меня, привык, что мы везде вдвоем. А теперь совсем один будет. Вот я и решил: чтобы он сильнее стал, надо его на скалу загнать. От этого руки сильнее становятся, я знаю. И стал его подначивать.
– Тебе же до гнезда все равно не добраться, – говорю, – руки слабые. А имперский золотой – это же куча денег!
У брата и так глаза горели, а как он брови по-особому нахмурил и подбородок выпятил, я сразу понял: все. Его теперь лавиной не сдвинешь.
Он сандалии скинул и полез босиком. Сначала по одной трещине, она вбок немного уходила. Потом по другой. Гляжу, он все ближе и ближе. И сорока тоже увидела, застрекотала громко, завозмущалась и улетела. А расщелина закончилась. И Ули надо было ногу поглубже засунуть, упереться и рукой до верха дотянуться. И вот он вытянулся, схватился за уступ. Держится за него, ногу стал вытаскивать, и тут у него из-под руки что-то темное вылетело, как мокрая тряпка, и медленно падает. А я на эту тряпку гляжу. А она чавкнула и об землю… Смотрю, а это мох. Поднимаю глаза – а Ули уже падает. Спиной вперед и руками размахивает. Мне сначала страшно стало и ноги отнялись. А потом я рванулся – брат медленно-медленно падал, только вдруг воздух вокруг такой плотный стал, как вода. Я и не успел его поймать.
Даже не помню, как я закричал. Потом рассказывали, что очень громко. Сказали, эхо гулять начало. Так что все услышали.
Я на Ули смотрю – он лежит, глаза закрыты. Не шевелится, кровь не течет. А я все равно боюсь до него дотронуться. И тут меня сзади за волосы ка-а-ак схватят. У меня аж слезы брызнули. Это диду подбежал. То есть танас Гимтар. Он тоже испугался – лицо у него белое стало, а губы синие. И кричит: «Что? Что с ним?» Как будто не видно. Я и говорю: «Сорвался» – и рукой на скалу показываю, чтобы понятно стало.
Тут меня диду отпустил, и из него как будто воздух весь вышел, только и сказал: «Я же говорил…» А чего говорил? Ничего не говорил. Про то, что по скале нельзя залезать, уговора не было!
Но я ему про это не сказал, конечно.
И тут смотрю – у брата веки затрепетали. Глаза закрыты, но шевелятся, как во сне. Я и вскрикнул. Тут Ули глаза и открыл. Я даже испугался – он смотрит и не видит никого! А потом на меня посмотрел, на диду – и не узнает никого. Плохой такой взгляд, как предатель-гворча из-за угла выглянул. Никогда такого взгляда у брата не было. А он вдруг и говорит: «Диду, – и руку поднимает. Правую. – Брат». А потом спрашивает: «Кто я?» Я говорю: «Ултер». А он: «Где я?» Я опять: «Дома».
И заплакал.
Антон
Конфликта личностей не случилось. Какие личности – такие и конфликты, так сказать. Куда же десятилетнему парнишке против моих почти сорока! Его мир – яркий, цельный, насыщенный, полный детских переживаний и открытий – я принял разом, целиком, одним тяжелым файлом. В моей жизни появилось еще одно детство, параллельное тому, земному. О том, что моя прошлая жизнь тоже станет еще одним файлом, я старался не думать.
Ултера выручило религиозное сознание. И детская пластичность психики, конечно. В мое сознание парень булькнул как в омут с головой. Но ничего, выплыл. Как увидел священную гору предков – так и успокоился.
Воля Матери Предков. Бояться нечего.
Так что последующее горение, сменяющие друг друга периоды памяти и беспамятства, осознанности и бреда – это уже был продукт моей личности. Кроме того, психосоматика почти полностью отключила тело. Навредить себе или окружающим я был не в состоянии.
Даже многие годы спустя, обладая самой разнообразной информацией об этом новом мире, я мог только догадываться, как легко история страны – и даже нескольких стран – могла пойти иначе, если бы близкие Ултеру люди поступили бы чуть по-другому.
Наше близнецовое будущее было рассчитано, вымерено и вплетено в определенную канву событий. Десятилетиями планы просчитывались и корректировались. И мое падение – наше падение – все это разрушило. Во всяком случае, так тогда показалось всем, кто в эти планы был посвящен.
Гимтар
