Никита Лобазов "Скучающие боги"

– Он из Таргиза? – удивился Ярош. – Мне он не понравился.

– Он ответил грубостью на грубость. Только и всего.

– А что, теперь он там старейшина? Куда делся этот старый рыбожор?

– Почтенный Войцех сейчас в отъезде.

Велена усмехнулась. Почтенным Войцехом старосту деревни Рыбаков придумала называть она. Когда-то давно он несколько лет прожил в предместьях Таргиза и обзавелся там привычками, которые едва ли соблюдали даже при дворе. Всех кругом он называл хамами и считал ничтожными, однако по какой-то неведомой причине подчеркнуто вежливо и учтиво относился к семье Радея, считая их единственными людьми своего сорта. Эдаким элитарным обществом за хребтом. Радей относился к нему снисходительно, а его дети неприкрыто смеялись, на что Войцех отвечал самой доброжелательной из своих улыбок, по всей видимости рассудив, что они еще слишком юны, чтобы понять его тонкую натуру, но в будущем непременно оценят терпение и такт.

Ярош замолчал, раздосадовано отведя взгляд в сторону.

– Следовало напомнить собаке, где её место! – угрюмо проговорил он.

– Не злись так, Ярри, – иронично улыбнулась Велена. – Он был крупнее и совсем тебя не боялся.

– Я не злюсь, – соврал он.

– Да… Ты только пышешь своей уязвленной гордостью. Оставь это дело, ты уже проиграл ему дважды! Когда он заставил тебя покорно молчать, и когда ты поскользнулся на кишках. Каков был смех, а?

Велена как-то странно усмехнулась, словно разочарованная в чем-то.

– А ведь они тебя не любят. Ты для них напомаженный зазнавшийся щенок с неизменным отвращением на лице. Лаешь, лаешь… Иногда укусишь. Потешный такой, глупый.

– Откуда в тебе столько яда, сестрица?

– Что стряслось с Иволгой? – пропуская вопрос мимо ушей, поинтересовалась она.

– Да, что с твоей птицей? – оживился отец.

Иволгой звали сокола, которого он приобрел в Таргизе на базаре. Эта была взрослая самка, верхняя часть её туловища была аспидно-серая, а нижняя охристая с тонкими черными пестринами. Ярош всегда любил мгновенье, когда он снимал мешочек с темно-карих глаз, любил наблюдать, как её взор устремляется вдаль в поисках добычи. Сейчас она кружила неподалеку, радуясь нечастой свободе.

– Я не знаю, что нашло на неё! Она ударила меня! Пробила когтями рукавицу, словно била дичь, а не садилась на ветвь.

– Выглядело так, будто она просто плюхнулась на тебя с небес, свалив с ног.

– Почему ты стерпел их насмешки? – обратился он к отцу.

– Да… – не сразу нашелся Радей. – Они это не со зла.

– Не со зла просили убраться восвояси? Не со зла кричали нам в спины и улюлюкали? Они унизили тебя. И нас заодно.

Радей не желал заводить этот разговор, но все же ответил, стараясь говорить как можно мягче.

– Послушай, у них сейчас тяжелое время. Большие гильдейские суда почти лишили их рыбы. Сам видел, как их паруса надуваются все ближе и ближе к нашим берегам. И это не китобои, у них на борту не крючья, а сети. А какие же они рыбаки, если у них нет рыбы? Они были пьяны и непременно устыдятся своих слов, вот увидишь. К тому же твой Мыцлав совсем не разделял их смеха, а он действительно выглядит вожаком. А значит, куда важнее, что разумеет на этот счет он, чем целая прочая деревня.

– Взгляни вокруг, отец. Посмотри, какие кругом поля! От их деревни и до самой Болотины сплошь плодородная почва, которую нам не хватает рук засеять. Почему бы им не обучиться этому? Почему не взять в руки плуг, одолжить у нас семян и засеять поля золотой рожью?

– Ох, Ярри… какими категориями ты стал мыслить, – улыбнулась Велена, – а ведь совсем недавно тискал девок в предместьях да кидался с мечом на пугало.

– Заткнись, сестрица! Довольно уже!

– Они слишком стары и самобытны, чтобы…

– Они ленивы! И слишком дерзко себя ведут! Отчего ты запретил нам учить их?

– Учить?! Да ты с этими братьями занимался едва ли не разбоем! И надо сказать, только лишь потому, что я не знал об этом! И я до сих пор, мой дорогой мальчик, тешу себя надеждой, что ты просто слаб, и они помыкали тобой!

– Признайся, братик, ведь тогда неспроста подняли шум, вы действительно надругались над той девкой?

Ярош бросил на сестру ненавистный взгляд, но смолчал, скрипя зубами. Ситуация тогда вышла из под контроля, и он пытался все остановить, но Вид слишком разъярился. А когда этот детина впадал в ярость, могло случиться все, что угодно. Ему уже приходилось убивать людей, и он ничуть об этом не сожалел. Ярош боялся его. Наверное, единственного по эту сторону хребта.

– Над тобой они не смеялись, Велена, – с подозрением заметил он.

– Конечно! Они уважают меня. Они любят! Меня.

– Харрр! – с гордостью вокликнул Радей. – Да там нет ни одного человека, кто бы не обращался к нашей Веленьюшке со своими хворями и недугами! – Он ласково приобнял дочь могучей рукой, отчего та благодарно улыбнулась. – К ней приходят даже из Скоубруга! А на зеленых полях Повелья она известна как Целительница из-за хребта! Вы подумайте…

– О, Боги… Избавь мои уши от этой льстивой песни. Что же это получается? Тебя их усмешки не задели, сестрицу они любят-почитают… Один я остался в дураках?!

– Как всегда, Ярри, – съязвила Велена

– Это почему же? – в негодовании остановился он.

– Потому что… – начала была Велена.

– Нет! Ты, моя златовласая гадюка, помолчи! Я хочу послушать отца. Врать он обучился только Росту. Да и то его навык хиреет. Почему я всегда выставляюсь на посмешище, а? Отец! Что бы я не делал! Чтобы я не натворил! Добро ли, худо ли – надо мной всегда смеются! Только мать! Одна лишь мать из всех ваших чертовых рож смотрела на меня как на человека с большим будущим, а не как на деревенского дурачка!

– Ярош, прекрати… – тихо произнес Радей, почуяв, что сын взбешен не на шутку.

У Велены с лица пропала самодовольная ухмылка, что очень его порадовало. Упоминание матери всегда действовало на них отрезвляюще.

– Нет, ответь! Мой дрожащий папенька! Что во мне не так?

Он схватил отца за рукав и резко повернул к себе. Дубинка, висевшая на поясе, на случай волков больно ударилась о колено. Манжет на его стареньком дублете лопнул по шву, серебряная пуговица прыгнула и затерялась в листве.

«Вот будет кому-то подарок» – промелькнуло в голове у Яроша.

Его голос умолк. Казалось, сама природа притихла, слушая эти слова. Легонько, повинуясь слабому ветру, покачивались березы, по бледно-рыжей траве пробегали волны. Вдалеке, со стороны деревни по небу расползалось большое черное облако, но трое людей, стоящих в тяжелом молчании на берегу тихой речки, его не замечали.

Наконец, Радей, осознав, что всё это не шутка, заговорил:

– Ты мой сын! Ты моя кровь, и вся моя любовь обращена к тебе. Тебе уготовано большое будущее, ведь ты должен занять моё место здесь, чтобы встречать людей, прибывших из неведомого места. Направлять их и помогать. А так же тебе предстоит управлять двумя нашими деревнями, справляться с тяготами и невзгодами, кои могут обрушиться на нас. Снаряжать барщину в Таргиз…

– Замолчи! – с отвращением прошипел он. – Мне мерзко это слушать! Теперь я понимаю, почему мать покинула нас, – тихо, но жестко проговорил Ярош, глядя на копошащуюся в траве сестру. – Она не видела в тебе мужчины. Ты заточил ее здесь и сгубил! А ведь она была Ласточкой! Так ее называли! Она летала по материку, словно была от Зверя, а ты – лежалый пень, поросший мхом, весь мир которого вьется вкруг корней.

Радей замер, почувствовав жесткий укол совести, а Велена быстро обняла его за плечи, гневно глядя на брата.

– Ярош, прекрати! – Воскликнула она. – Это уже не смешно.

– Конечно, не смешно, но разве ты считаешь иначе, сестрица? Разве тебе не тесно в этой дыре, Веленьюшка?

– Кто-то должен это делать, – серьезно ответила она. – Успокойся, и пойдем домой.

Он дернулся было, чтобы повиноваться, но остановился, вдруг ощутив… безразличие. Они смотрели на него: отец с намешанным на лице не то гневом, не то растерянностью и Велена, как всегда самодовольная и непоколебимая, словно говорившая ему:

«Ну что, дурачок, намолол опять чепухи. Не стыдно?»

«Да черт меня дери! – подумал он вдруг с невообразимой ясностью в голове. – Почему я всех вас терплю? Меня что, кто-то держит?»

Он посмотрел на них оценивающим, совершенно новым взглядом. Взглядом человека, что внезапно осознал свою силу. Или свою свободу. Он винил отца в гибели матери, и это чувство год за годом вытачивало его ненависть и раздражение. И, если раньше, Ярош не мог усомниться в словах отца, в правильности всех принятых им решений, то сейчас, казалось, всё встало с ног на голову. Он почувствовал под ладонью рукоять меча. Хорошего, острого, словно когти уличных кошек, лезвия. Взглянул на свой расшитый мехом и золотыми узорами кунтуш. Сапоги с начищенными бляшками и черной, как сама смола, кожей. Осторожно потянул за ремень, на котором висела сумка с рукавицей для Иволги.

«Приятная тяжесть… – мелькнуло у него в голове. – Тяжесть моих вещей».

Затем он встретился с глазами отца, сощурился и вдохнул.

– Ярош, замолчи! – уже с гневом строго приказала Велена, с опаской наблюдая за братом.

– Пусть говорит, – промолвил Радей, отстраняя дочь. – Он мужчина и имеет на это право.

Ярош помолчал несколько мгновений, пристально вглядываясь в серые глаза отца, а затем решился:

– Я ухожу. Пока еще есть силы и время. Я давно это решил! Жизнь, которую так страстно ты для меня готовил… – он закрыл глаза и помолчал несколько мгновений, сдерживая ликующий гнев. – Мне тошнить хочется, всякий раз, когда о ней вспоминаю! Что это за прозябание в чертовой дыре, на болоте, рядом с проклятым лесом. От этих мест, от этих деревьев и от всех нас за версту несет гнилью. Гнилью! Тягучей, зеленой гнилью! Кто мы? Где мы? И зачем мы здесь сидим рядом с этой зловонной дырой в земле? Скоро в Крайней не останется никого кроме глупых стариков и беззубых коз. Ты спрашиваешь, почему я вожусь с братьями? Да потому что они единственные здесь, кто ровня мне по возрасту! А я хочу жить! Жить! Слышишь? Жить под небом Таргиза! Жить на просторах Повелья! Гостить в его домах и пить их вина, ведь я ещё так молод и силён! Взгляни на нас! Нам ли тревожится о барщине, которая даже не доходит до архонта?! Нам ли ждать у гнилого забора пришлых, что приходят раз в десяток лет?! Взгляни на мир, как он изменился, посмотри, как он велик и прекрасен! А ты, старый, трухлявый пень! Какую участь ты готовишь своим детям? Разве мы не можем быть счастливы? Разве мы не заслужили право выбирать? Ты нанял для меня лучших учителей фехтования, и я обучился многому! Так неужели сын Радея из Крайней, Хранителя врат прекрасно владеющий шпагой не заслуживает офицерской службы? Или битвы на арене Дол-Альдерамина?!

– Ярош… Я… – растерянно пробормотал отец, качнувшись от внезапного порыва ветра.

– Да ты хоть знаешь, что твоя святая Веленьюшка собирается улизнуть в Халборд, на службу в университет?

Радей и Велена переглянулись, и Ярош понял, что отец знал об этом. Его лицо обмякло, а затем ожесточилось. Последний мост только что вспыхнул белым пламенем.

– Мы хотели тебе сказать, правда, – тихо молвила Велена, с опаской поглядывая на него.

Ему понравилось выражение её лица. Растерянное, неприкрытое и настоящее.

– Опять Ярош в дураках… Да будьте вы все прокляты! – в гневе вскричал Ярош. – Это что же получается? Рост через пару лет направится в Таргиз, сестрица – в Халборд, а Ярош останется гнить здесь, в деревеньке Крайняя, где на него плюет каждая собака? Потому что кто-то должен это делать?! Ну, уж нет! И это я ещё боялся сказать тебе, что ухожу, – усмехнулся он, – боялся ранить твои чувства… Да мне следовало кричать об этом, знай я заранее, как ты распорядился нашими жизнями!

Темная туча, расползалась все шире, накрывая собой и деревню, и Змейку, и посевные поля. Она приносила сильный, порывистый ветер и запах гнили. Потихоньку нарастал шум от кричащих птиц, а в кустах, по обе стороны от дороги, то и дело проносились юркие мышки. Вода в Змейке покрылась крупной рябью и с шумом плеснулась о берег.

– Как жаль, что я не послушал тогда мать, когда она молила меня вывезти её отсюда. Я, дурак, решил, что она не в себе, что не понимает, о чем просит. Ведь я стянул её уже с воза, прогнал наглого цыгана, который хотел увезти её, замотанную в тряпки со своей дурацкой палкой. Задержись я хоть на минуту, и она, возможно, была бы свободна. Была бы свободна от тебя!

Радей ударил сына. Изо всех сил он опустил тяжелый кулак на его лицо. Он ударил бы ещё, если бы между ними, как кошка, не впрыгнула Велена.

– Да она сошла с ума! – взревел он. – Я нашел её хромую, с искалеченными руками, с ногами, кости в которых удерживались лишь благодаря железным штырям! Столько лет я слушал плачь о её пещере, столько лет я помогал ей забыть о прошлой жизни. Я разделил всю её боль, всю тоску, и она была благодарна мне за то! Она родила вас, и, казалось, забыла, смирилась, но потом что-то произошло. Что-то случилось у неё в мозгу, и она вновь вознамерилась лезть в ту дыру, где однажды уже похоронила свою жизнь!

Он замолчал, гневно вздымая грудь. А вместе с ним стихли шум ветра, корчавый граб тысяч ворон и плеск воды, словно сама природа вслушивалась в его слова. Эта тишина отрезвила, напугала людей. Только теперь они поняли, какой шум стоял кругом, а теперь стих. Радей и Велена обеспокоено завертели головами, озираясь по сторонам. Ярош поднялся, чувствуя, что творится что-то очень странное. Лицо начинало пульсировать, отдаваясь тупой болью.

И тут грянуло. На них обрушилась стихия с такой силой, что жалобно затрещали деревья, а придорожные грязь и пыль колючим ветром ударили в лицо.

– Что это? – крикнула Велена. Её голос едва пробился сквозь ветер.

– Скорее, с дороги! – Радей могучей рукой сгреб обоих и швырнул в сторону.

Они повалились на землю и куборем прокатились несколько метров, очутившись в низине. Здесь, между деревьями, ветер был милосерднее, но все равно надрыво завывал среди редких берез и кустарника. Запах гнили стал заметно тяжелее.

– Воняет как… – встревожилась Велена. – Всю Болотину разворошило, значит, дует из леса. Но что там могло приключиться?

Радей непрестанно оглядывался. В какой-то момент его глаза встретились взглядом с Ярошем, лицо которого начало опухать. Он ещё злился, но уже неосознанно и сейчас, увидев раздутое лицо сына, разом как-то сник, обмяк, весь его вид указывал на огромное сожаление о том, что случилось.

– Ярош, прости меня! – качая головой и сильно жмурясь, вымолвил он. – Я не знаю, что на меня нашло. Нужно скорее поспеть домой, старуха у Волуя даст тебе что-нибудь холодное.

Он попытался прикоснуться к сыну, но тот лишь дернулся и со злостью отошел в сторону.

– Глядите, сколько воронья, – воскликнула Велена, указывая на черную тучу над деревней. – Кружит там. Кричит. Что-то явно происходит.

– Нужно возвращаться… – угрюмо проговорил Радей. – Им нужна наша помощь…

– Тише вы! – Воскликнул Ярош. – Что-то приближается!

Из общего буйства выделялся ещё один шум. Словно что-то неслось прямо на них. Какая-то стая. Зашевелились кусты, и из них выскочили десятки мышей, белок и выдр. Дикие собаки и лисы, зайцы и кабаны бежали в едином порыве, не замечая друг друга, а из земли, словно черный гной из прыща, лезли, извиваясь, черви.

Одна из дохлых псин, с ободранным боком заметила людей и оскалилась. Из её пасти свисала белая пена, а в глазах бушевал огонь такой лютой злобы, что мурашки бежали по коже. Она сорвалась с места и побежала прямиком на Велену, раскрывая уродливую пасть. Девушка застыла в оцепенении и закричала, а потом, не контролируя движения, отпрянула назад, навалившись на отца, который никак не мог вытащить зацепившуюся дубинку. Они оба повалились в ворох листвы. Глупые, слабые и беззащитные. Ярош с отвращением посмотрел на них и выхватил клинок. Красивый, обоюдоострый, полуторный меч с гардой формой полумесяца и кожаной рукоятью, он приятно и знакомо лег в руку. Он сделал два быстрых шага, наперерез животному и широким сильным ударом отсек ему половину туловища. Собака пробежала ещё пару метров, теряя внутренности, и упала на бок, у самых ног Велены. Очень скоро она затихла, её глаза, наполненные теперь не злостью, а страхом и удивлением, остекленели и больше не цеплялись за мир.

Радей вскочил, силой разрывая ножны и вытаскивая таки свою дубинку.

– Проклятье! – нервно выругался он, сквозь зубы, награждая гневным взглядом свое орудие.

– Давно нужно было перебить этих псов, – спокойно сказал Ярош.

Ему доставляло наслаждение, чувствовать свою уверенность на фоне растерянного взгляда отца. Он не держал зла за удар, знал он наперед и все, что тот мог ему сказать. В какой-то степени он даже радовался, что все так обернулось. Теперь все слова были сказаны, все самое ужасное позади, а, как известно, самая темная ночь, всегда перед рассветом. Теперь он уйдет. Теперь он совершенно точно покинет это место. И эта мысль перевешивала, и оскорбления рыбаков, и даже осознание того, какое место в жизни определил для него отец.

– Раньше они не доставляли хлопот, – обретаясь проговорил Радей. – Может курей потаскают, да и то не припомню такого. А тут в одиночку напала на троих. Что-то здесь не чисто.

– Пойдем скорее домой, – испуганно сказала Велена, глядя на разрубленный труп.

– Да, идём! Но глядите в оба. В округе водятся волки, вепри, не говоря о том, кого мог пригнать ветер из Серого леса. Да и собак здесь действительно слишком много.

Радей вновь обрел уверенность. Он выпрямился, вдел руку в кожаную петлю на рукояти дубины и теперь легонько поигрывал ей, привыкая к весу и разминая кисть.

Они пошли по низу. До деревни было рукой подать, но идти было тяжело. Велена в своем длинном льняном платье непрестанно ругалась, цепляясь за корни и сучья и очень скоро изодрала его в клочья, оголив рыхлые бедра. Ярош только ухмылялся, глядя на её страдания. Нет, он любил сестру, он уважал Велену, уважал её дело, которому она отдавалась так беззаветно, берег и наполнял её библиотеку, помогал собирать травы и коренья. Он ловил для нее насекомых и выслушивал её горести, пока пестик в её руке выжимал сок из майских листьев или превращал в пыль мышиные кости. Но любовь эта раскрывалась только, когда они оставались одни, в остальное же время, они язвили и плевались ядом друг в друга. Такова была их натура. Так им было проще. Это делало их сильнее.

Крайняя была совсем рядом, змейка уже ушла в сторону, задавая контур полуострова. Деревьев здесь было не много, и стояли они на достаточном расстоянии. Гибкие березы и невысокие ели и сосны не внушали опасений, но вот редкие и хрупкие тополя, черными исполинами уходящие ввысь, скрипели так яро, что казалось, вот-вот рухнут.

Впрочем, так и произошло.

На пригорке, после которого земля круто опускалась вниз, со страшным скрежетом повалился огромный тополь. От удара его ветви разлетелись на множество осколков и пыльной лавиной обрушились во все стороны, раня людей. Ярош успел толкнуть сестру, глядя, как она с испуганной гримасой полетела вниз.

«Убьется, непутевая…» – только и успел подумать он, когда одна из ветвей тяжелым молотом ударила его по голове. В глазах побелело, ноги подкосились, и он рухнул, потеряв сознание.

Ему привиделась мама. Он вновь видел тот день, когда она с совершенно безумным взглядом, замотанная черт знает в какие тряпки, роется в коморке при чердаке и выуживает из щели свою палку. Она называла её посохом, потом насмешливо клюкой. Она колотила им о землю, пытаясь сломать, а после гладила и страшно выла сквозь слёзы.