Мария Синенко "Рыжая обложка"

Они чувствуют этот вихрь внутри себя. Рвущий на клочки тело и душу. Лучше умереть, но умереть Они не могут.

Идеальный способ проникнуть в голову женщины – это трепанация.

Они теряют себя. Теряют индивидуальность. Теряют последние отблески рассудка. А как иначе? Представьте себя на их месте. Их розовые, только что освежеванные губы, обведенные красной каймой капилляров, сливаются в страстных поцелуях. Сверла погружаются внутрь глазных яблок, отчего те лопаются с громким хлюпаньем, истекая хрустальной слизью. Вакуумная помпа вытягивает наружу кишки через анус, разбрызгивая слизь. Желудок, печень, почки и прочая требуха вырезаются из раскрытых тел. Настоящий шведский стол. Bon appеtit!

Их туши перерабатываются. Перемалываются жерновами машины для свиней.

Они уничтожают свою плоть. Это необходимо, чтобы освободить душу. Чтобы попасть в рай. Испытать неземное блаженство. Только это сейчас имеет смысл. Ведь…

Боль – это новый Бог.

Они приносят жертвы своему идолу. Кровавые подношения разложены на чашах, висят на штативах внутри пластиковых мешков с физраствором. Ломти мяса, лоскуты кожи, внутренние органы. Мириады нагих нервов вплетаются в гигантскую паутину оптоволокна. То, что осталось в капсуле, людские ошметки. Отходы. Это уже неважно.

Ящик Пандоры пристально следит, поддерживая в своем нутре две тлеющие искры жизни. Они ослеплены. Они глухи. Они немы. Они сами уничтожили себя. Танатос и Эрос сливаются в единое целое. Огонь Святого Экстаза. В сухом остатке – Они всего лишь набор электрических импульсов, снующих по платам процессора. Их виртуальное сознание переполнено Болью. Они продолжают испытывать ее даже сейчас.

Но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным…

Скинуты последние оковы. Висячие сады живой плоти вокруг. Кровавый урожай зреет под солнцами люминесцентных ламп. Но самое главное впереди. Они должны пройти последний обряд причастия. Омыться от самого страшного Греха…

Enfant

…Греха родительства. Это крошечное существо внутри маточного мешка, удаленного заранее. Еще в начале их Перехода. У него уже есть ручки и ножки. У него бьется сердечко-колибри. А самое главное – полностью сформирована кора головного мозга. Значит, эта крошка чувствует боль.

А Они… Они бы облизнулись от предвкушения, если бы еще имели языки. Ведь щупы и контакты нейролинков уже вовсю орудуют внутри черепа размером с крупное яблоко. Они все почувствуют. Каждый миг агонии еще не рожденного существа.

Острее всего чувствует боль тот, кто испытывает ее впервые…

Иглы и лезвия. Буры и зажимы. Провода и клеммы. Плотоядная машина наступает…

Первый крик боли. Немой крик.

Для Них это просто набор импульсов, прокачивающихся через сознание Ящиком.

Крохотные пальчики ломаются один за другим. Животик вспарывается от пупка до шеи. Мозг пронзают с шести сторон длинные иглы там, где свод черепа еще не закостенел…

Они забились бы в экстазе, если бы еще имели тела.

Скрежет. Хруст. Треск.

На несуществующих лицах талидомидовый лик благодати.

Это апогей. Чистейший экстаз, ниспосланный самим Господом.

Это Божественное прикосновение.

Боль – это новая страсть.

Абсолютная страсть.

Мария Синенко – «Монстр»

Кира

Тело нашли за гаражами. Металлические «пеналы» кучковались позади домов, на пустыре. В детстве Кира с дворовыми друзьями прыгала с крыши одной коробки на другую, сейчас иногда встречалась там с Сережей.

Нечасто – он ходил за гаражи курить, обсуждать «четкие» дела со своей бандой, а это Кире не нравилось. Ни курение, ни пацаны.

Сейчас за гаражами лежал труп. Зевак не подпускали, но Кира, стоящая в отдалении с группой взволнованных соседей, видела ярко-красный пуховик, растерзанный, будто его драла стая собак, и худенькие ноги в темных от подтаявшего снега джинсах. Джинсы были спущены, сбившись мешком в районе коленей.

Молодая девчонка, ровесница Киры или чуть младше. Вокруг места преступления толпилась милиция. Кира узнала дядю Женю – добродушный помощник следователя жил в соседнем подъезде, здоровался приветливо. Сейчас он был сосредоточен и угрюм.

Стоящая рядом с Кирой баба Нюра, соседка с пятого этажа, вполголоса рассказывала приятельнице:

– Бедняжка. Уже третья за два месяца. Язык вырвали с корнем, представь. И изнасиловали.

Приятельница перекрестилась, округлив глаза.

Кире стало неуютно, она отошла от толпы, вытаскивая из кармана сенсорную Нокию – подарок родителей на шестнадцатый день рождения. Хотела позвонить Сереже, но в этот момент ее окликнули.

Кира обернулась и увидела Ваню. Приятель спешил, неосознанно поглядывая по сторонам, шапка съехала набок, приоткрыв одно лопоухое ухо. Кира улыбнулась, но тут же посерьезнела. Оглядывался Ваня не просто так – Сережа и компания сильно его доставали. Кира пыталась препятствовать, но без особого успеха. В глазах пацанов Ваня был типичным лохом. Сережа, вняв просьбам Киры, немного умерил пыл, но его приятели веселились вовсю, порой перегибая палку. А заступаться за друга своей девушки Сережа не собирался – авторитет был важнее. Иногда Киру посещала шальная мысль, что дело не только в авторитете, но и в ревности.

Да и Ванька, чего греха таить, идеально подходил на роль жертвы. Кира дружила с ним с детства, ценила за ум, доброту и мягкость, но те же качества действовали на остальных, как красная тряпка на быка.

– Ни фига у нас тут творится! Как ты?

– Да я-то что. Девушку жалко, никому не пожелаешь.

– Еще бы. – Ваня пытался отдышаться, стянув шапку и уперевшись в колени. Глаза лихорадочно блестели. – А правда, что ее перед смертью… Ну, того самого?

– Я-то откуда знаю, – Кира слегка скривилась, – не хочется об этом думать, если честно.

– Да-а… У меня бабка с ума сошла, говорит, маньяк у нас, велит до темноты дома быть. Ага, щас. Мне-то что до маньяка, я ж мужик.

Кира подавила улыбку. Живущий с бабушкой Ваня, тощий, мосластый, одетый в свитера не по размеру, оставшиеся от покойного отца, не слишком тянул на мужика. «Но он же в этом не виноват».

– Меня Сережа провожает, так что… – Кира осеклась, заметив кислое выражение на лице друга. – Ладно, расскажи лучше: с этой штуки можно «вконтакте» сидеть? Или батарею будет жрать?

– Ого-о-о, – Ваня живо заинтересовался, – сенсорный? Со стилусом?

– Ну да. Твой зато неубиваемый. И в «змейке» ты лучше всех, – Кира толкнула друга локтем. – Пошли, поизучаем.

Монстр

Он был недоволен. То ли Он неверно рассчитал дозу успокоительного, то ли организм оказался сильным, но девка билась так, что язык, этот корень всех зол, никак не получалось ухватить.

В конце концов пришлось вырубить ее по старинке, ударом в голову. Девка обмякла и заткнулась, вытянувшись на бетонном полу.

Он приступил к делу. Пальцами в перчатках раскрыл безвольный рот. Зажал кончик вялого отростка пассатижами, потянул на себя, до упора. Нащупал валяющийся тут же, на полу, военный нож – подарок знакомого, ветерана Второй чеченской. На войне нож послужил тому на славу. Правда, дар был посмертным – после войны знакомый беспробудно пил, и в конце концов это его доконало. На поминках, в доме покойного, Он прихватил нож с собой, благо знал, где искать.

Теперь нож помогал делать болтливых шлюх безмолвными. Болтушки-шлюшки. Больше не испортят Ему жизнь, как та, первая. Жаль, что ощущения уже не те. Ту резать было слаще всего. А потом даже получилось трахнуть.

Он приставил остро заточенное лезвие к вытянутому языку девушки, вплотную к зубам. Одно движение – и кусок плоти повис в пассатижах. Жертва очнулась, дико мыча, давясь кровью. Забилась, как выброшенная на берег рыба. Стянутые пластиковыми стяжками руки бестолково дергались за спиной.

Он ухмыльнулся и принялся расстегивать брюки. Его штучка, «петушок», по терминологии матушки, не всегда исправно работала, и тогда он пускал в дело нож. Сперва – массивную рукоять, после – острие.

Матушка… С ней все было на мази, исправно. И если бы не болтливая дрянь, которая их застукала, матушка была бы жива, а он не провел бы несколько кошмарных лет в детском доме.

Серый

– И че, правда тридцать ножевых? Херасе.

– Правда, – Серый сплюнул, снова затянулся «Винстоном», исподлобья глядя на компанию. – У отца друган в ментуре работает, иногда бухает у нас по выходным. Они трепались, я услышал. Не все – отец увидит, что уши грею, – отмудохает. И дядь Женя поможет – ему ж нельзя рассказывать, тайна следствия типа. Но кое-что слышал. Тридцать ножевых, девка в мясо, и изнасиловали еще. Там тоже месиво. Тихо, моя идет. Не надо ей такое.

Пацаны замолчали, хотя кое-кто и закатил глаза. Однако Серый парень крепкий, и про «тили-тили-тесто» при нем лучше было не шутить. Конечно, если хочешь остаться с зубами.

К гаражам со стороны девятиэтажек приближалась Кира. Хрупкая, стройная, с копной каштановых волос, она нравилась многим, и ее присутствие терпели с охотой. Подошла, чмокнула в щеку Серого и коротко кивнула остальным.

– Вы все о том же? Ваня говорит, это детдомовцы из новостройки. Говорит, как их поселили, так уровень преступности на районе зашкаливает.

– Лошпед твой Ваня, – Серый проигнорировал хмурый взгляд, – и псих. Дядь Женя про него тоже рассказывал. Они ж соседи. Говорит, по подвалам Ванька шарится, уже не раз ловили. И кошек бездомных мучает.

– Неправда! – Кира вспыхнула. – У него у самого котенок пропал, вот он его и искал.

– Ага, отмазки это. Дядь Женя знаешь что еще говорит? Лучше всего прятать на видном месте, чтоб никто не догадался. Может, он его сам замучал…

– Ну, все! – Кира скрестила руки на груди под громкий смех окружающих.

– Ладно, малыш, не дуйся, – Серый притянул к себе упирающуюся девушку, – пошли в парк лучше прошвырнемся. Бывайте, пацаны.

Под затихающий смех и вялые «пока-пока» парочка двинулась прочь от гаражей.

Кира

Через пару недель Кира и Сережа поссорились. Не на шутку, хотя началось глупо, как и всегда. Сначала все было мирно: гуляли в скверике, который жители района гордо именовали «парком», обходя алкоголиков и неформалов, кучкующихся на лавках. Нефоры вели себя хуже алкашей – парни и девчонки, независимо от пола накрасившие глаза, бесновались, чокаясь «Ягуаром» под вопли новомодной группы. Глаз, по сути, у всех был виден только один – второй скрывала огромная челка.

Сережа сначала ржал, а потом заявил, что вот туда-то Ване и дорога.

– Он же сохнет по тебе! И при этом сопляк. Прям вижу его на лавке, с этими вот, воющего про несчастную любовь!

Кира разозлилась. Пожалуй, впервые по-настоящему вышла из себя.

– Отстань уже от него! С чего ты взял вообще? Мы дружим сто лет, и если даже он за мной подглядывал в лагере, это не значит, что… – Кира осеклась, испуганно зажав ладонью рот.

Сережа остановился, замолчал и посмотрел на нее так, будто впервые видит.

– Что?

– Ничего, замяли, – Кира двинулась дальше, но Сережа с неожиданной силой схватил ее за предплечье и развернул.

– Что он делал? И когда?

Кира опешила. Он никогда так себя не вел, по крайней мере, с ней.

– Ты делаешь мне больно.

– Что он делал, я говорю?! – Сережа тряхнул ее за руку. Позже на предплечье расцветет синяк.

– Нам было двенадцать, мы ездили в лагерь на лето. Мы с девочками мылись в душевой, а когда вышли, наткнулись на Ваню. Он страшно извинялся, говорил, что ничего не видел. Но там щель была рядом с дверью, все это знали. Но он же не только на меня…

– Убью.

– Если ты что-то с ним сделаешь, между нами все кончено! – Кира расплакалась, вырвала руку и поспешила домой.

Угроза не подействовала. На следующий день компания подстерегла Ваню после школы. Отвели за гаражи. Били жестко.

Кира пришла к другу домой, извинялась. Ваня смотрел волком, один глаз полностью заплыл, под вторым наливался фингал.

– Пошла ты, сука.

Кира отшатнулась, будто он ее ударил. Сбегая вниз по ступенькам, утирая слезы, услышала, как наверху Ваня разговаривает с кем-то, сердито и зло.

Теперь Кира третий день подряд возвращалась домой одна. Шла через сквер. Снег немного стаял, но мартовский вечер был промозглым и туманным. Мрак наползал исподволь, накрывал верхушки голых черных деревьев.

Давешнего маньяка задержали по горячим следам – мигрант, без определенного места жительства, хмурое лицо мелькало в новостях.

Но Кире все равно было неспокойно. И очень тоскливо. И она не имела ни малейшего представления, как мириться с ребятами. И нужно ли вообще мириться.

Сейчас она точно не отказалась бы от компании – впереди на лавке устроились парни, очевидно пьяные. Кира узнала в них детдомовцев, выходцев новостройки, в которой государство выделило жилье. Как назло, вспомнились слова Вани про «криминальную обстановку».

– Эй, красавица, выпить хошь?

Кира ускорила шаг. Через несколько метров обернулась – от компании отделилась высокая тень. Тень быстрыми шагами следовала за ней.

Кира побежала.

Монстр

Эта девка оказалась особенной. И как он раньше не заметил? Копия той, первой. Такое же телосложение, такие же волосы, губы.

Он хорошо помнил вечер, когда она без спроса явилась к ним домой. Матушка редко запирала входную дверь – у них часто гостили друзья, многие оставались ночевать. Приносили бутылки, и тогда матушка не злилась на Него, не била и не прижигала сигаретами. Наоборот, если в квартире никого не оставалось, могла приласкать, уложить к себе. Согреть. Сделать тепло и сладко.

В один из таких вечеров, когда они барахтались на продавленной тахте, в комнату вошла молодая дочка соседки. Дура услышала крики – раньше, в разгар веселья, один из маминых гостей сильно выкрутил ему ухо, и Он громко визжал.

Увидев происходящее, дура бросилась вон. На следующий день пришла служба опеки, и Его, двенадцатилетнего, забрали. Сначала в детдом, а потом на свободу, к нормальной жизни.