Павел Владимирович Калашников "Клятва"

– Если ты прав, Егерь, – сказал Ржавый, почесывая щетину, – то я наконец-то спокойно заживу. Быть может, остепенюсь.

– Ты-то? – послышался басистый голос из темноты, куда не проникал свет костра. – Не смеши. С твоей взбалмошностью, любая коней двинет.

Сухарь рассмеялся.

– Это ты верно подметил, Колян. Сам-то на кого малого оставил?

– Тетка присмотрит, – ответил сталкер, – он с ней хорошо ладит.

– А подрастет когда, что ты ему про мать скажешь? – не церемонясь спросил Клим, что развалился на валуне рядом со мной.

Бывший в прошлом кузнецом, он был широк в плечах, обладал густой черной бородой, с проседью и длинными, ниспадающими до плеч, такими же густыми волосами.

Колян вздохнул.

– Скажу, что в аварии погибла, еще до Взрывов – наконец сказал он. – Нечего ему лишнего знать.

О бывшей жене Буйвола знали только мы пятеро.

Женился на ней Колян почти сразу как в городе оказался, потом сын родился – Мишка. Но через пару месяцев сказке пришел конец: жена его бросила с ребенком да пошла по мужикам шастать, дескать, не нагулялась. Ну и допрыгалась – через пару месяцев нашли ее на свалке, голую, с дырой в башке. Расследовать этого никто не стал, да и сам Колян не хотел. Сказал, что заслужила.

– Так, ну ладно, – буркнул Беркут, – хорош человеку на больное давить. Всем марш спать, завтра подъем в пять. Ржавый, Сухарь – вы патрулируете северную сторону. После полуночи вас сменят Киргиз и Колун.

– Так точно! – дружно гаркнули солдаты и скрылись в темноте.

– Посмотрим, к чему это приведет, – сказал Степаныч, смотря мне в глаза. – Второго шанса у нас не будет.

– Нам хватит одного.

3

Не успел я закрыть глаза, как вдруг услышал чей-то протяжный крик. Тут же вскочил, осмотрелся. Вокруг горели вздымающиеся языки костров, фигуры сталкеров бегали туда-сюда, то и дело бранясь. Отовсюду звучали щелчки предохранителей и передергивание затворов.

Через десяток секунд я уже был на ногах и в полной боевой готовности. На руках – заряженный до талого автомат Дегтярева в оперативной кобуре – РШ-12, на поясе – клинок, которым можно кромсать все, что под руку попадется.

Из мглистой чащи леса, как раз там, где мы оставили все наши двадцать с лишним машин, послышались протяжные, тошнотворные вопли.

Это были ходоки – человеческие полутрупы, пораженные болезнью. Этакий родич голливудского зомби, только вот отечественные гады были пострашнее. Ублюдки оккупировали всю нашу технику, и, судя по захлебывающимся человеческим крикам, загрызли нескольких патрульных.

– Твою мать, – шипел Беркут, заряжая дробью свой 187 ТОЗ, – сколько их там?

Их было около десятка, по крайней мере, именно после десятка я бросил считать. Из-за скопищ скрученных деревьев выглядывали озверевшие, дикие, безобразные человеческие морды. Только по пустому, блестящему во тьме взгляду можно было отличить этих выродков от простых людей.

– Огонь!

Бешено застрекотали автоматы, ударили дробовики. Опушка заиграла блеском искр и отсветами десятков фонарей. В шуме стрельбы гасли отборные русские маты и крики. Начался кошмар.

Твари лезли прямо из-за стен деревьев, быстро, будто вода, заполняли собой округу.

К машинам нам не пройти, мать его. Совсем не пройти. Эта бездумная куча дерьма ползла вперед, тянула кривые руки к сонным жертвам, жадно грызла глотки.

– Хорош межеваться, обухи! – крикнул Сухарь, втаптывая морду ходока в землю. – Опа! Зо-о-на фраера сгубила!

Звуки перемешались в кашу. В этом чертовом театре теней становилось слишком тесно.

Ходок сбоку. Через мгновение уже валяется без головы. Трое спереди. Очередь. Перезарядка. Чувствую что-то рядом. Ублюдок!

– Вот это нихрена себе! – крикнул Ржавый, прикладом открутив голову ходока-бабки. – Че за игрушка?

Вижу как из сгустков теней вырисовывается очередная ублюдская рожа, норовящая вцепиться этому придурку в шею. Целюсь. Выстрел. Голова чертяги лопается, словно шарик.

– РШ-12, – сухо бросил я, отступая назад, попутно отстреливая очередную пачку ходоков.

В таком кишмише Ржавый вряд ли меня услышал, но судя по его округлившимся зрачкам – наоборот.

– Солдаты, отступаем в лес! – послышался в гуще замеса знакомый бодрый голос. – На шесть часов!

Правильная идея. Тварей все больше. Под ногами хрустят то ли ветки, то ли кости.

Вокруг голоса, крики, отблески света, оружейный рокот. Когда остальные отошли достаточно, достаю взрывной подарок. Метаю прямо в стену живой плоти. Выкусите, суки.

Бах! Ошметки их тел разлетаются по округе. Вдруг чувствую кого-то под ногами.

– Мамку твою за ногу, – прошипел кто-то на земле, – Егерь ты попутал?

А, это Сухарь.

– Ты чего здесь забыл, полудурок? Отходим!

Он попытался приподняться, но нелепо упал на мокрую землю.

– Ха, а кусаются они больно, – прохрипел он, фонариком указывая на сломанную ногу, возле которой еще болталась и пульсировала кровью башка ходока-деда.

Я выругался. Обернулся, оценил обстановку.

А стена из монстров будто и не собирается заканчиваться. Они все воют, прут из лесной чащи, множась и множась. Наши потихоньку рассеиваются на двенадцать, как раз в сторону топей.

– Атканывай отсюда, Егерь, – буркнул Сухарь, затем вскинул свой АКМ и прострелил головы еще четырем ходокам, – я все равно не жилец… Ты вольтанулся совсем? Катись, говорю!

Из тьмы возникли еще мрази. Теперь пострашней. Все во мху и ветках.

Я молча схватил его за плечо и попытался приподнять.

– Я в расходе уже, дебил! Вали!

Чувствую как кто-то вцепился в ногу. Клинок блеснул во тьме. В лицо ударили брызги какой-то слизи.

Твари зажимали все сильнее, кольцом смыкаясь вокруг. Наши в суете уже отошли. Проклятье.

А тем временем эти два уродца, которым два разряда из АК не хватило, оклемались и с расквашенными мордами поползли ко мне с Сухарем. Посмотрел на него. В руках он держал гранату, лыбясь то ли от страха, то ли от боли.

– Беги, Егерь, я уже не встану…

Я едва успел отойти, прежде чем взрыв разворотил еще десяток-другой тварей.

Идиот! Какой же идиот… К чему играть в геройство, когда мы почти вышли?

Зашипела рация.

– Егерь, мать твою, ты где?!

Во мраке ухожу прочь, к отблеску фонарей. Пробираюсь через заросли деревьев. Справа что-то мелькнуло. Выхватываю клинок, делаю легкий полуоборот. Голова мерзавца прокручивается в замысловатом пируэте.

Иду дальше.

Судя по всему, мы потеряли около десятка, если не больше. Под ногами пару раз мелькнули знакомые лица. Покойтесь с миром, парни.

– Егерь! Прием! Мы уже на подступах к топям!

4

К счастью, ходоки – твари медленные. Эти сволочи давят количеством, но не качеством. Я без особого труда прорвался через очередную пару мразюк, а после бегом нагнал хвост группы.

– Свои! – крикнул я, что есть силы. – Свои!

Автоматы, норовящие продырявить мне грудь, опустились.

– Один что ли? – удивился толстяк, щурясь на меня глазами. – А остальные?

Я покачал головой.

– Вот же задница, – сплюнул толстяк, ускоряя шаг и лишь изредка оборачиваясь назад, – ещё четверых…

– Общие потери?

– Около десяти, – ответил мне рядом идущий силуэт, фонарик которого бегал туда-сюда в поисках опасности, – это полный…

Мы шли по весьма узкой тропинке, окруженной небольшими буграми. Деревьев почти не было, но вот вдали, как раз там, где шла головная часть группы, начинались ивовые заросли. Кустарник, будто стеной, завесил собой вход на эти чертовы топи.

Не ночь, а дерьмо. Эту неделю мы продвигались без особых проблем, изредка гасили зверюг и всё. А сегодня все как с ума посходили. Есть у меня подозрения, что те опустевшие деревни близ Белгорода были не такими уж и опустевшим. Видать, твари выгрызли всех миряков и легли теплым октябрьским деньком спать. Суки.

Скоро паутина ив встретила нас неприветливым, мрачным силуэтом. Ветки удивительным образом сплетались друг с другом, одна часть куста становилась продолжением другого. Кора бедных растений будто бы вздулась, почернела. Невыносимо пахло гнилью. И чем мы были ближе к топям, тем воняло сильнее.

А вот и первые лужи. Ноги стали слегка утопать в грязи, издавая неприятные, бурлящие звуки. Тьма будто бы сгущалась. В воздухе повис пар, который отчетливо проявлялся, когда по этому мертвому месту бегали лучи фонариков.

Гомон поутих. Видимо, Беркут принял решение растянуть отряд в длину. Что ж, здравая идея, ведь, судя по картам, по топям одна дорога – через гравийную насыпь, по которой отсюда раньше вывозили ПГС. Странно, конечно, что ее не размыло полностью за столько лет, но проход через болота, походу, все еще существовал.

– Жуткое местечко, – отметил толстяк, аккуратно наступая на дрожащую землю, – так гляди, здесь какая-нибудь баба Яга живет.

– Ага, – подхватил второй, – натравила, карга, своих приспешничков, теперь вот бегай.

– Их там несколько сотен, наверное, было, – буркнул голос откуда-то спереди, – еле отстрелялись.

– Пф! – фыркнул толстяк. – Тыщонка, наверное, если не больше.

– Заткнись уже, – осадил его другой. – Под ноги смотри.

– Спасибо, мамочка, – хохотнул толстяк. – В жопе я твои камыши видал! Вот смотри, на! Получа-а-а-а-а!

Камыш, что мирно стоял рядом с уродливой ивой, вдруг зашевелился, задрожал. Из-под него резко выползли огромные, черные, толстые клешни, обхватившие ногу толстяка. Тварь крепко схватила ее, из-под камыша блеснули белые отблески глаз. Хрустнули кости, сталкер дико взвыл, а тварь, словно пиявка, присосалась к ноге. Вот, падаль!

Я успел выхватить револьвер.

Твари раскурочило пол панциря. Несколько фонариков сосредоточилось на трупе.

– Господи… – процедил толстяк и тут же блеванул. – Че это…

Существо напоминало или… было пауком? Огромная, покрытая хитином туша, длинные, шипастые клешни и отчетливые места сочленения этих самых клешней. Башка была точно как у паука. Восьмиглазая, жуткая гадина.

– Вставай, ты как? Впоряде?

Толстяк нехотя принял помощь, поднялся.

– Да, все на мази, по… – он вдруг шатнулся. – Чего это…

Его кряжистое тело дрогнуло, он вдруг потерял равновесие.

К счастью, его успел подхватить рядом стоящий сталкер.

Чертовы камыши. Что, мать его, за топельники?

Ослабшего товарища пришлось тащить вдвоем. А болота и не думали кончаться.

В зеленых лужах кривым отражением блестела луна. Камышей было все больше. Теперь я вышел чуть вперед и тщательно выцеливал каждый такой подозрительно дрожащий объект. По рации стали докладывать, что эти сучьи пауки покусали еще четверых.

Атмосфера неприятно накалялась. Она и так была натянута как чертова гитарная струна после нападения ходоков, а теперь еще и живые камыши. Я постепенно продвинулся вперед, но лиц друзей так и не увидел. Ни Клима, ни Ржавого, ни Буйвола, ни, понятно, Беркута.

– А! Господи, умоляю! Спасите, господи!

Впереди, метрах в двадцати, чуть далее гравийки, дергался, провалившись по пояс, какой-то парнишка. Он выл, пытался ухватиться за проросшие корни травы, но без толку. В его спину вцепились два здоровенных топельника. Скоро тело парнишки ослабло и твари стали четвертовать беднягу. Сталкеры сочувственно посмотрели на него, отстреляли тварей. Но его уже не спасти.

Рядом идущие сталкеры побледнели. В особенности толстяк, теперь глядевший на каждый сантиметр земли.

Тропинка сужалась, расширялась, снова сужалась, снова расширялась и так по кругу. Минуя камыши, вязкие места и щекочущие лицо ветки ивы, я, наконец, отыскал Клима, Ржавого и Буйвола. Они шли рядом друг с другом и о чем-то оживленно шептались.

– Господи, надо ж такую чудовищу выродить! – бранился Клим, сжимая в руках АКМ.