Из Бонна, где мы сделали более продолжительную остановку, я с братом Альбертом съездил в Кельн. Мы осмотрели собор и покормили козла в зоологическом саду страницами латинского словаря, которыми он никак не мог насытиться.
Мой дядя Альберт, старший брат папы, поселился в Бонне еще в 1858 году, а до этого, эмигрировав в тридцатые годы в Америку, сколотил в Нью-Йорке неплохое состояние[104 - Фридрих Альберт Шпис (1812–1892), совладелец фирмы «Шпис, Крист и К°» в Нью-Йорке, разбогател в США. Он продавал американской фирме «Шайдт» ткани. В 1873 г. он обанкротился в Бонне. В Нью-Йорке существовала также фирма «Деккер, Шпис и К°», совладельцем которой был сын Фридриха Альберта, Вильям Альберт Шпис (Groceries in New York // Archive Barings. HC 16.54; Письмо Р. Шписа Э. Шпису от 24 апреля 1873 г. // AEGS; Siegerl?nder Geschlechterbuch / Bearb. v. G. Moisel. Limburg, 1991. Bd. 5. S. 244).].
Его вилла Аста – итальянское слово «аста» означает по-немецки «копье»[105 - «Копье» по-немецки – шпис (Spie?), то есть пишется как фамилия мемуариста.] – располагалась посреди самого красивого из тех ухоженных садов, что разбиты между Кобленцер-штрассе и Рейном. Из сада на склоне прибрежного холма и с террасы виллы открывался восхитительный вид на Рейн и начинающиеся на противоположном берегу горы Зибенгебирге. Это было идеальное место для отдыха.
Брат моего папы был в то же время и его лучшим другом. Пожалуй, еще более серьезный, чем папа, во всяком случае более строгий, но менее разносторонний, он как коммерсант тоже добился больших успехов. Когда я пытаюсь представить себе пуритан, которым Америка обязана своим величием, мне достаточно вспомнить дядюшку Альберта: он был наделен всеми характерными чертами этих людей.
Его глубокая религиозность, чуждая всякому лицемерию, побуждала его молиться по утрам и перед каждым приемом пищи, что показалось нам, приученным мамой говорить с Богом тайно, про себя, довольно странным, но отнюдь не неприятным, ибо он был искренен. Будучи строгим кальвинистом, он не был таким терпимым в своих религиозных чувствах, как папа. Если бы его сыновья, похожие на него глубиной характера, но не благочестием – признаться, они были несносными насмешниками, – дерзнули жениться на католичках, он, без всякого сомнения, лишил бы их наследства и навсегда изгнал из своего дома.
Тетушка Альвине, его жена, урожденная Дитц из Эльберфельда, была забавным созданием. Она настолько подчинила себя мужу, настолько растворилась в нем, намного превосходившем ее по уму и развитию, что совершенно не способна была мыслить иначе как в полном соответствии с его желаниями. Она могла выйти из себя лишь от того, что кто-то из нас сдвинул стул с раз и навсегда отведенного ему места, потому что была воплощением домашнего порядка.
Позже, уже юношей, я часто гостил в этом доме с его патриархальным укладом и от всего сердца полюбил дядюшку Альберта. Они оба умерли в весьма преклонном возрасте, в начале 90?х годов. Прекрасная вилла Аста была продана наследниками некоему господину фон Виндхорсту.
Серебряную свадьбу моих родителей мы отпраздновали у подножия горы Юнгфрау, в Интерлакене. Мое пребывание там, а позже в Люцерне и в Уши на Женевском озере было отравлено французскими стихами и мадемуазель Александрин. В Интерлакене мне показали Тьера[106 - Тьер Мари Жозеф Луи Адольф (1797–1877) – историк, президент Франции (1871–1873).], великого французского государственного деятеля и историка. Я удивился, что великий государственный деятель может быть такого маленького роста. Я имел в виду, что наш Бисмарк был не таков! И был прав.
В этой главе я постарался – если не считать характеристики двух боннских стариков – передать лишь собственные, более чем скромные впечатления от этого путешествия и не вплетать в ткань повествования более поздние чувства и настроения.
14. Жизнь в Москве
Жизнь моих родителей в Москве была, несмотря на многообразие ее внешней стороны, по-бюргерски проста. Труд и верность долгу – две главные составляющие их бытия, терпимость и чистота мыслей стали основой окружавшей нас, детей, гармонии.
Довольно узкий круг общения родителей почти не выходил за рамки тогда еще немногочисленной немецко-балтийской диаспоры, из которой со временем – причем не только вследствие растущего богатства – выкристаллизовался своего рода патрициат. В первую очередь следует назвать в связи с этим такие имена, как Кноп (из Бремена, позже получил в России титул барона), Вогау и Банза (оба родом из Франкфурта-на-Майне), Марк, Прове, Ценкер, Ахенбах, Штукен, Шпис и Катуар[107 - Основателем фирмы Кнопов был барон (с 1877) Людвиг Иоганн Кноп (Лев Герасимович; 1821–1894)– торговец и фабрикант из Бремена. Фирма Вогау по капиталу и влиянию была равна фирме Кнопов. Партнерская фирма Вогау действовала в разных областях, самым известным ее представителем был Конрад фон Банза. Наиболее известными представителями немецко-еврейской фирмы Марк были Мориц и Гуго Марк (1869–1918). Прове Иван Карлович (1840–1901) – предприниматель немецкого происхождения, работавший и имевший пай в предприятиях Л. Кнопа; член правления Московского купеческого банка, Московского учетного банка, Русско-Китайского банка, Товарищества Екатерингофской бумагопрядильной мануфактуры, Измайловской мануфактуры, Товарищества ситценабивной мануфактуры «Эмиль Циндель», Кренгольмской мануфактуры, Вознесенской мануфактуры, а также Товарищества каменноугольных копей и химических заводов «Р. Гилль». См.: СК 1870; РГИА. Ф. 23. Оп. 28. Д. 1042; Петров Ю. А. Коммерческие банки. Банк «Ценкер и К°» был основан в 1783 г. в Москве. «Ахенбах и Колли» – московский и петербургский банк. Фирма Штукен была основана в Петербурге в начале 1850?х гг. Вильгельмом Штукеном (1820–1895), который происходил из Бремена и приехал в Россию в 1840?е гг. Поначалу он импортировал в Россию табак. В 1845 г. основал в Петербурге фирму «Вильгельм Штукен». В те годы он объединился с Робертом Юлиусом Шписом, отцом Георга Шписа. На первых порах работавшие самостоятельно, они основали в 1856 г. фирму «Штукен и Шпис». См.: Namentliches Verzeichnis der im Jahre 1848 Getauften, Confirmirten, Getrauten und Gestorbenen bei der Evangelisch-Lutherischen St. Petri-Pauli-Kirche in Moskau nebst Rechnungs-Ausz?gen ?ber Einnahme und Ausgabe der Kirchen-, Schulen- und Armen-Kasse u. der des Aller’schen Hauses und einem kurzen Schulbericht. Moskau, 1849; Справочная книга 1866. Уроженцы французской Лотарингии Катуары приехали в Россию приблизительно в 1800 г.] (из французской диаспоры).
Сколь-нибудь достойных упоминания свидетельств художественной активности тогдашняя немецкая диаспора не оставила, хотя творчество русских живописцев той эпохи было очень плодотворным и вполне могло бы дать творческие импульсы и жившим в России иностранцам. В качестве критерия художественного вкуса – пусть не всех иностранцев, но значительной их части – мне приходит на ум прекрасная статуя Венеры, которую получил в подарок один богатый немецкий виноторговец в Москве от своего французского делового партнера. Ее установили в салоне, но жена виноторговца, особа весьма строгих взглядов, выросшая в англо-русской семье, сочла костюм Евы на Венере столь непристойным, что надела на нее сорочку своей маленькой дочери.
Между русским купечеством и иностранными коммерсантами тогда не было почти никаких связей, кроме чисто деловых. Первой причиной тому можно назвать существенный недостаток светских навыков или полное отсутствие таковых у разбогатевших в 50?е и 60?е годы русских купцов, второй – принадлежность к разным конфессиям. Ведь даже отдельные выдающиеся представители русского купечества, как, например, вышедшие из крестьянства крупные промышленники Морозовы, до 1861 года были крепостными и покупали у своего барина за определенный годовой оброк освобождение от барщины[108 - Основатель династии Савва Васильевич Морозов (1798–1868) выкупился на волю с сыновьями в 1821 г.]. За отказ платить оброк барин мог заставить этих крепостных миллионеров чистить себе сапоги. Упомянутые светские навыки приобрели лишь представители третьего поколения, получившие образование. Второй барьер, связанный с различием конфессий, был закреплен на законодательном уровне: дети от смешанных браков автоматически становились православными. Иностранцы, конечно же, старались уберечь своих детей от этой участи. Правда, среди старинного русского купечества имелся свой высокообразованный патрициат, например Якунчиков, Третьяков, Алексеев, Мамонтов, Мазурин[109 - Якунчиков Василий Иванович (1827–1909) – 1?й гильдии купец, председатель совета Московского Торгового банка, председатель правления Товарищества Воскресенской мануфактуры; меценат и благотворитель; Третьяков Павел Михайлович (1832–1898) – совладелец Торгового дома «П. и С. братья Третьяковы и В. Коншин» и Товарищества Новой Костромской льняной мануфактуры; меценат, основатель Третьяковской галереи в Москве; Третьяков Сергей Михайлович (1834–1892) – совладелец Торгового дома «П. и С. братья Третьяковы и В. Коншин» и Товарищества Новой Костромской льняной мануфактуры; меценат; московский городской голова (1877–1881); Алексеев Владимир Семенович (1795–1862) – 1?й гильдии купец, основатель Товарищества «Владимир Алексеев»; Алексеев Владимир Сергеевич (1861–1939) – директор правления Товариществ «Владимир Алексеев» и Даниловской мануфактуры; Алексеев Иван Петрович (1822–1894) – 1?й гильдии купец, совладелец Торгового дома «Петра Алексеева сыновья»; Алексеев Николай Александрович (1852–1893) – директор Товарищества «Владимир Алексеев»; московский городской голова (1885–1893); Алексеев Семен Владимирович (1827–1873) – совладелец Товарищества «Владимир Алексеев»; Алексеев Сергей Владимирович (1836–1893) – директор правления Товарищества «Владимир Алексеев»; благотворитель; Мамонтов Иван Федорович (1800–1869) – 1?й гильдии купец, винный откупщик и строитель железных дорог; Мамонтов Савва Иванович (1841–1918) – предприниматель, строитель железных дорог; меценат; Мазурин Алексей Алексеевич (1830–1885) – 1?й гильдии купец, благотворитель; Мазурин Константин Митрофанович (1845 – ?) – совладелец и директор правления Товарищества Реутовской мануфактуры; Мазурин Николай Алексеевич (1823–1903) – 1?й гильдии купец, благотворитель.] и др. Но между ними и иностранцами был непреодолимый барьер – религия. Кроме того, иностранцы, обосновавшиеся в России до середины XIX столетия, не утруждали себя основательным изучением русского языка.
Если не считать эпизодических деловых связей с дворянством – единственным сословием в России, которое благодаря своей древней культуре было в какой-то мере близко по духу образованным иностранцам, – у последних практически и с ним не было точек соприкосновения, хотя дворяне проводили четкое различие между русским купцом и иностранцем. Еще в 90?е годы я сам имел возможность убедиться в этом: «Как? Вы ведь не купец? У вас ведь есть контора!» (Мой любезный собеседник еще был в плену довольно противоречивых представлений о коммерции, которые разделяли многие представители этого сословия.)
Впрочем, представители тогдашней иностранной колонии странным образом избегали каких бы то ни было отношений и с русской так называемой интеллигенцией, то есть с университетскими кругами, и эта ситуация изменилась лишь на рубеже двух столетий. С офицерством же и позднее не было никаких контактов. Причина заключалась в вопиющей необразованности офицеров армейских полков, которые – если не считать командиров полков и адъютантов, как правило выходцев из гвардии, окончивших военную академию, – не могли похвастать ни воспитанием, ни образованием. Офицеры армейских полков в этом отношении мало чем отличались от наших немецких унтер-офицеров.
Поэтому, например, генералов в отставке нередко приглашали в качестве почетных гостей на купеческие и мещанские свадьбы или именины совершенно чужих, не знакомых им людей для придания торжеству более представительного характера, чтобы они поражали воображение гостей своими мундирами и тостами. (Ибо говорить русский бюргер научился лишь после первой революции, в 1905 году.) И чем больше орденов красовалось на груди такого свадебного генерала, тем дороже он ценился. Еще в 90?е годы, когда мне довелось побывать на таком торжестве, такса за приглашение увешанного орденами генерала составляла приблизительно тридцать рублей.
Только когда в Москву был переведен кавалергардский полк, этой отчужденности между военными и патрициатом горожан был положен конец, да и то лишь в отношении офицеров только этого полка.
Одним словом, жизнь представителей иностранной колонии в Москве во времена моих родителей – отчасти и моей жизни на рубеже XX века – очень напоминала жизнь английской колонии в Китае или Индии. В ней было много труда, был достаток, но катастрофически недоставало духовных стимулов.
15. Пасхальная ночь в Кремле
От последнего года нашей московской жизни у меня почти не осталось воспоминаний.
Моя душа тогда еще не раскрылась настолько, чтобы воспринять и оценить то обаяние Москвы, то богатство красок, которым отличается этот Rome tatar[110 - татарский Рим (фр.).], чтобы воспринять всю красоту здешней природы с ее нежными, обусловленными прозрачностью воздуха тонами. Все это открылось мне вместе с культурно-историческим своеобразием Москвы, когда я, повзрослев и возмужав в Германии, вновь вернулся сюда.
Лишь однажды в моем детстве Москва излила на меня все свои волшебные чары. Это было в пасхальную ночь в 1874 году в Кремле, куда меня взяли с собой родители.
Поток людей, спешивших на Соборную площадь, казался бесконечным.
Задолго до того, как мы пришли в Кремль, все три собора были переполнены людьми, и снаружи стояли тысячи и тысячи горожан в благоговейном ожидании. Каждый держал в руке восковую свечу, чтобы зажечь ее в нужный момент.
И вот наконец в полночь загудел низким, торжественным басом Большой колокол с храма-колокольни Ивана Великого[111 - Имеется в виду Успенский колокол (65 тонн).], на который откликнулись ликующим перезвоном тысячи малых и больших колоколов 360 московских церквей и монастырей. Ракеты, пушечные залпы. В одно мгновение вспыхнули десятки тысяч свечей, и восторженно-умиленные люди принялись целовать друг друга с возгласами: «Христос воскресе!» – «Воистину воскресе!» Одновременно с этим духовенство в роскошных, расшитых золотом ризах и с драгоценной утварью вышло из храмов и трижды торжественно обошло их.
В теплую весеннюю ночь все это действо производило сильное впечатление, несмотря на неаппетитность некоторых деталей: например, по русским обычаям в Пасху нельзя уклоняться от троекратного поцелуя даже с чумазым оборванцем.
Впрочем, этот милый обычай может быть и источником дополнительных положительных эмоций, как это было, например, с моей дорогой сестрой Адель и моим будущим зятем Гуго фон Вогау[112 - Гуго Максович фон Вогау (1849–1923) – предприниматель. О торговом доме Вогау см.: Petrov J. A. Das Handelshaus «Wogau & Co.» in Moskau // Большое будущее. Немцы в экономической жизни России = Eine Gro?e Zunkunft: Deutsche in Ru?lands Wirtschaft / Hg. v. D. Dahlmann, K. Heller, T. Igumnova, J. Petrov, K. Reschke. Moskau; Berlin, 2000.], которым меня навязали во время этого похода в Кремль в качестве спутника. Ибо спустя короткое время мы отпраздновали их помолвку, а через три недели свадьбу.
Причиной этой спешки было намеченное на май 1874 года переселение в Дрезден.
16. «Штукен и Шпис»
Я не хотел бы завершать московский период моих воспоминаний, не отобразив хотя бы в общих чертах всю картину деятельности моего отца, ибо она составляла основу жизни нашей семьи. Такой очерк дает, кроме того, возможность получить и некоторое представление об экономическом развитии России третьей четверти прошлого столетия, а также составить типичный портрет умного и поэтому преуспевающего, честного и в то же время щедрого российского немца того времени.
Мой дед Иоганн Вильгельм Шпис, родившийся 8 декабря 1778 года в Дилленбурге и умерший 24 августа 1834 года в Вермельскирхене в Бергишес-Ланде[113 - Бергишес-Ланд – культурно-исторический регион в Германии в Северном Рейне – Вестфалии (Германия).], стал первым из моих предков, кто посвятил себя коммерции. До него были служащие, металлурги, а еще раньше крестьяне в Зигерланде[114 - Зигерланд – культурно-исторический регион в Германии в Северном Рейне – Вестфалии.].
Он был наделен способностями, но не отличался силой воли. В конце XVIII века, еще молодым человеком, он отправился в Бельгию, в Вервье, и позже основал в Равенсбурге вместе со своим тестем Куттером или с его помощью фирму по продаже индиго. После смерти жены – брак его был бездетным – он, будучи состоятельным человеком, перебрался в Эльберфельд и женился во второй раз, на моей бабке, вдове Генриетте Пельцер, урожденной Шайдт[115 - Бракосочетание состоялось в 1810 г. Генриетта Шайдт (1778–1829) в первом браке была замужем за племянником своей матери Иоганном Петером Пельцером (1776–1806).].
У меня нет оснований предполагать, что мой дед и в Эльберфельде продолжил свою коммерческую деятельность, хотя я много раз слышал от отца, что дед пренебрегал своими обязанностями предпринимателя в угоду своей страсти к охоте. Во всяком случае, в ходе – или вследствие – разразившейся в 1830 году в Бельгии революции он лишился своего состояния и после смерти оставил без средств трех сыновей, которые рано, еще в 1828 году, потеряли свою горячо любимую мать.
Братья моего отца, будучи подростками, не имели возможности заботиться о маленьком Роберте. Вильгельм[116 - Шпис Вильгельм (1811–1872), суперинтендант в Реллингхаузене, отец Эрнста Шписа (1849–1917), ставшего позже партнером Юлиуса и Георга Шписов.], старший из них, только что кончил изучать теологию, Альберт еще учился коммерции, а сводный брат папы Герман Пельцер, благородная натура, только позже обрел возможность помогать младшему брату. Поэтому осиротевший мальчик попал в ежовые рукавицы своей бессердечной сводной сестры Хульды Балль, урожденной Пельцер, которая, не питая к ребенку родственных чувств, хотела отдать его в ученики часовщику. Но вся семья воспротивилась этому, и мальчик избежал уготованной ему печальной участи.
Моего отца взял к себе в ученики живший в Эльберфельде кузен Юлиус Мёллер, чья мать, родившаяся в Кеттвиге, в девичестве тоже была Шайдт.
Мёллер, высокообразованный и основательный человек, оказал на маленького кузена огромное благотворное влияние[117 - Юлиус Мёллер был президентом Торговой палаты в Эльберфельде.]. Отец всю жизнь был благодарен ему и питал к нему самые теплые дружеские чувства.
После окончания учебы мой отец на год отправился в Лион, в школу ткачества. Дружба, возникшая между ним и его сверстником и земляком Андре из Мюльхайма-на-Рейне, отец которого владел крупной фабрикой шелковых лент в Лионе, помогла ему получить место на этой фабрике. Целый год он в качестве коммивояжера разъезжал по Европе и приобрел ценные навыки общения с людьми, очень пригодившиеся ему впоследствии. Наконец его брат Альберт, который уехал в Нью-Йорк и совместно с неким господином Кристом основал процветающую фирму «Шпис, Крист и К°», пригласил его к себе в Америку в качестве компаньона. Уже дав свое согласие, отец получил такое же предложение от своего сводного брата Германа Пельцера, наладившего успешную торговлю индиго в Вервье.
Отец выбрал Вервье. Вскоре он стал серьезным специалистом в этом деле и знатоком индиго, то есть приобрел знания, очень ценившиеся в то время, потому что данный товар пользовался широким спросом у промышленников. И снова отец много путешествовал, налаживая связи с клиентурой от Голландии до Швейцарии, а также был частым гостем на лондонских аукционах по продаже индиго. Ведь Лондон был в то время важнейшим центром по продаже этого ценного товара, и суть связанной с ним коммерции заключалась в точном знании индивидуальных потребностей каждого оптового покупателя, то есть умении сделать грамотный выбор товара на лондонских аукционах.
В Лондоне отец обратил внимание на внушительные объемы индиго, отправляемого по морю в Россию. Это побудило его в 1846 году впервые, в качестве эксперимента, оплаченного моим дядюшкой Германом Пельцером, отправиться с грузом индиго на парусном корабле в Петербург. Обстоятельства такого путешествия во времена, когда люди еще не знали телеграфа, вызывают ассоциации со Средневековьем: отправитель груза садился на тот же парусник, что вез его груз из Лондона в Петербург, и, если все шло хорошо, рано или поздно прибывал в город на Неве. Там товар выгружали в таможне на Васильевском острове[118 - Здесь автор, возможно, ошибся. Прибывавшие в Петербург товары проходили таможенные процедуры в Кронштадте. В «Коммерческой газете» от 8 сентября 1845 г. (№ 106) прибытие Роберта Шписа в Кронштадт датируется 2 сентября 1845 г.], и владелец товара сидел на ящиках, пока из Москвы не приедут покупатели и не расплатятся за индиго.
Эксперимент завершился благополучно и принес хорошую прибыль. Но отец понял, что главные клиенты-оптовики находятся на Урале и на Волге и приобретают индиго главным образом на Нижегородской ярмарке. Значит, надо было исключить лишнее звено – московского посредника. На следующий год отец решил отправиться с индиго в Москву и в Нижний Новгород. И поскольку успех превзошел все его ожидания, он остался в России. Торговля индиго, которой он там вначале занимался в партнерстве с Германом Пельцером, стала фундаментом для его основанной в 1847 году фирмы «Роберт Шпис».
Так мы стали не американскими, а русскими немцами, потому что в 1848 году отец женился на нашей дорогой матушке.
В том же году в Москву перебрался папин будущий партнер Вильгельм Штукен, отпрыск старинного бременского купеческого рода. Будучи очень разными (трезвый, рассудительный Штукен с весьма причудливым характером, – неограненный алмаз, – с одной стороны, и горящий каким-то внутренним благородным огнем, фонтанирующий гениальными идеями папа, с другой), они прекрасно понимали и дополняли друг друга. Вначале они работали на общий «котел», каждый во главе собственной фирмы, – В. Штукен в Петербурге, а Р. Шпис в Москве. Прибыль делилась поровну.
В. Штукен, опираясь на свои бременские связи и ввиду того, что главный центр русской табачной промышленности находился в Петербурге, занимался импортом табака, а папа, как и прежде, – индиго.
Затем оба, каждый на своем месте, начали ввоз хлопчатобумажных тканей при взаимодействии с фирмой «Штукен и К° (Новый Орлеан)»[119 - Фирма обеспечивала экспорт хлопчатобумажных тканей через Англию, в том числе и в Россию. Руководителем фирмы был Август Штукен. В 1889 г. фирма называлась «Август Штукен и К°». Она имела свои отделения в Ливерпуле и Манчестере.].
Их совместная коммерческая деятельность была настолько плодотворной, что они, уже успев стать друзьями, основали в 1857 году торговый дом «Штукен и Шпис»[120 - Торговый дом «Штукен и Шпис» был основан 1 января 1856 г.] с отделениями в Москве и Петербурге. Расширение бизнеса моего отца уже произошло, когда мой дед Л. Купфер в 1854 году отошел от дел и передал свой импорт шелка-сырца отцовской фирме[121 - Людвиг Купфер закрыл свое дело во время Крымской войны, которая началась в 1853 г., из?за связанных с ней огромных рисков для иногородней торговли.].
Тем временем круг деятельности компаньонов, особенно в Москве, расширился. Они начали импортировать другие красители, прежде всего кошениль, и наладили экспорт русской овечьей шерсти, а также говяжьего жира. Последний проект был временным (потому что Россия со временем стала импортером говяжьего жира)[122 - Чрезвычайно активная импортная и экспортная торговля в 1850?е гг. c товарооборотом до 4 миллионов рублей стала основой процветания фирмы «Штукен и Шпис» в 1860?е гг.].
Одновременно с торговлей красителями мой предприимчивый отец заинтересовался краппом, толченым корнем красильной марены, который добывали со времен Наполеона I главным образом в Южной Африке и из которого до появления ализарина производили ярко-красный краситель гарансин, необходимый для окраски овечьей шерсти. Он попытался наладить выращивание краппа и производство марены на Кавказе, в Дербенте на Каспийском море, и тем самым сделать ненужным импорт гарансина из Франции. На этом проекте он понес первые ощутимые убытки.
За годы царствования Александра II Россия в еще большей мере, чем в мое время, стала страной неограниченных возможностей для деятельных, трудолюбивых людей. Одна из причин этого заключалась в том, что до отмены крепостного права и связанных с ним реформ 60?х годов силы нации были слишком скованны, чтобы активно участвовать в развитии страны.
Чего только не предпринимал мой отец! Он всегда умело пользовался новыми, только открывающимися возможностями. Когда в Европе в моду вошли шиньоны, он, не раздумывая, начал бочками ввозить из Китая косички более или менее красивых китаянок. В Париже эти волосы подвергались дезинфекции и окрашивались в светлые тона.
Покровительственная система российской таможенной политики благоприятствовала созданию русскими ткацкими предприятиями собственных прядилен. (Раньше они перерабатывали импортную английскую пряжу.) Поэтому нередки были случаи, когда какой-нибудь богатый русский купец, владеющий ткацким производством, – еще в кафтане и высоких сапогах, – приходил к своему немецкому партнеру и просил «выписать» ему из Англии, то есть организовать ткацкую фабрику: всё, от цехов и станков до котлов и сырья, а в придачу еще и мастера, чтобы ему оставалось только принять ее в эксплуатацию. Это было очень прибыльное дело. Довелось и моему отцу «выписать» такую фабрику.
Первопроходцем в таких проектах был бременец Людвиг Кноп, о котором еще пойдет речь ниже[123 - См. о Л. Кнопе: Thompstone S. Ludwig Knoop: The Arkwright of Russia // Textile history. 1984. № 15 (1). P. 45–73; ср.: Wolde A. Ludwig Knoop. Erinnerungsbilder aus seinem Leben. Gesammelt fur seine Nachkommen niedergeschrieben von seiner Tochter. Bremen, 1928.]. Мой отец стал новатором в другой области, а именно в торговле чаем. До него чай доставляли из Китая в Россию караванным путем через Монголию и Сибирь. Запрет чайного импорта через морские границы был отменен в 1862 году. С развитием пароходства морской путь стал гораздо более коротким и дешевым способом доставки чая в Одессу, однако никто не решался воспользоваться им из?за опасений за качество товара. Мой отец рискнул и доказал беспочвенность этих опасений. Его примеру последовали другие, и русская чайная торговля начала новый этап своего развития. Лишь десятилетия спустя, после завершения строительства Транссибирской железнодорожной магистрали, когда появилась возможность более удобного импорта чая по суше, через Сибирь, и таможенные ставки в этой сфере коммерции изменились в лучшую сторону и стали выгодно отличаться от таможенных издержек, связанных с морскими перевозками, торговля так называемым караванным чаем вышла на новый уровень[124 - Ю. Р. Шпис занимался импортом чая до Первой мировой войны.].
В тот же период отец освоил еще один вид коммерции, выходящий за рамки чисто торговых операций: с помощью приобретенного им водолазного судна он занялся поиском и поднятием со дна торговых грузов с судов, потерпевших крушение у русских берегов Балтийского моря. Но это оказалось нерентабельным и бесперспективным, поскольку затонувших кораблей было слишком мало.
Еще в 50?е годы он открыл сахарную торговлю и добился значительных успехов благодаря ссудам, которые выдавались фабрикантам, производившим сахар-сырец. Центром сахарной промышленности была Украина, а точнее, ее западные губернии —Киевская, Подольская и Волынская, где крупное землевладение было сосредоточено преимущественно в руках польского дворянства. Помещики были одновременно и владельцами фабрик по производству сахара-сырца.
В результате польского восстания (1862–1863)[125 - Ошибка автора, правильно – 1863–1864.] некоторые из упомянутых ссуд не были возвращены. В трех случаях отцовская фирма вынуждена была в компенсацию ссуд приобрести крупные поместья с находившимися в них фабриками сахара-сырца. При участии близких деловых партнеров Вильгельма Рау в Варшаве и Фридриха Йенни[126 - Швейцарская фирма в России, специализировавшаяся на рафинировании сахара.] в Кальнике (Подольская губерния) из приобретенных объектов были образованы три акционерных общества, деятельность которых всегда была чрезвычайно успешной и прибыльной: Яроповичи[127 - См.: Очерк операций и действий высочайше утвержденного Товарищества «Яроповичи». Киев, 1895; Отчет правления высочайше утвержденного Товарищества сахарных заводов «Яроповичи» за 1873/74 гг. Киев, 1874.], Романовское (в честь моего отца – имени Роберт в русском языке соответствует имя Роман) и третье общество, название которого я, к сожалению, забыл. На базе этих фабрик по изготовлению сахара-сырца из собственной сахарной свеклы была создан очень крупный рафинадный завод в Киеве[128 - Основателями акционерного общества Киевского рафинадного завода стали видные предприниматели, в том числе банкиры Гинцбург, Рафалович и Эфрусси.].
Уже в 1863 году, как явствует из письма отца Юлиусу Мёллеру, торговый дом «Штукен и Шпис» занимал ключевую позицию в московской сахарной торговле.
Импорт шелка-сырца, которым, как уже говорилось выше, занимался мой дед, в 60?е годы подвергся смертельной опасности в результате болезни шелкопряда и последовавшей за этим эпизоотии, охватившей Италию и Францию. Существовало вполне обоснованное предположение, что инфицированы были не только гусеницы тутового шелкопряда и бабочки, но и яйца шелкопряда, так называемая грена, потому что гусеницы погибали, едва успев появиться на свет.
Европейское шелководство могло выйти из этого катастрофического положения только за счет новых, еще не инфицированных семян, например, из азиатских стран.
Предприимчивость моего отца навела его на мысль обеспечить Италию центральноазиатской греной. Однако это был трудноосуществимый замысел, поскольку интересующие его регионы – уже присоединенный к России Туркестан[129 - В ходе нескольких завоевательных походов в 1850–1853 и 1860–1866 гг. был завоеван ряд территорий в Средней Азии, из которых в 1865 г. была создана Туркестанская область, преобразованная в 1867 г. (с присоединением части Семипалатинской области) в Туркестанское генерал-губернаторство.], а также независимые ханства Хива, Бухара и Фергана – еще не были умиротворены[130 - Протекторат Российской империи над Бухарским ханством был установлен в 1868 г., над Хивинским – в 1873 г., над Кокандским (в который входила Фергана) – в 1876 г.] и с ними не было железнодорожного сообщения; одним словом, затея эта была чревата опасностями и коммерческими рисками.
Но прежде всего для этого нужно было получить разрешение российских властей. Тогдашний министр финансов, фон Рейтерн[131 - Рейтерн Михаил Христофорович (1820–1890) – министр финансов в 1873–1878 гг.], которому он изложил свой план, горячо одобрил идею и обещал оказать всяческое содействие. Кроме того, он выразил удовлетворение отрадным фактом, что первопроходцем в таком важном для страны деле в очередной раз выступает немец.
И вот в Центральную Азию были одна за другой отправлены три экспедиции, с каждым разом все более многочисленные и основательные. Из Саратова на Волге через Оренбург, через Киргизскую степь в Ташкент и дальше в Хиву, Бухару и Самарканд. Ташкент, столицу российского Туркестана и резиденцию генерал-губернатора, было решено использовать как пункт складирования.
Во главе экспедиций стоял итальянский специалист, синьор Адамоли (впоследствии депутат парламента)[132 - Адамоли Джулио (1840–1926) – итальянский инженер и политик. С июня 1869 г. по октябрь 1870 г. он ездил в Киргизские степи и Туркестан. В 1876 г. он был избран депутатом парламента. См. его статью о поездке: Adamoli G. Ricordi di un viaggio nelle steppe dei Kirghisi e nel Turkestan // Bollettino della Reale Societ? Geografica Italiana. 1872. Serie 1. Vol. 7. См. о нем: Иванов Д. Л. Из воспоминаний туркестанца // Исторический вестник. 1896. № 6. С. 109–110.]. Грену расфасовывали в маленькие шелковые мешочки по 100 грамм, которые помещали в картонные коробки, а те в свою очередь в деревянные ящики. Один верблюд нес два ящика.
После успешного завершения двух первых экспедиций, то есть благополучной доставки грены в Италию и получения удовлетворительных результатов, третья экспедиция должна была доставить в Европу большую партию этого драгоценного товара. Однако судьба распорядилась иначе. Ящики с греной уже были погружены на верблюдов, как вдруг генерал-губернатор Туркестана, генерал фон Кауфман[133 - Кауфман Константин Петрович фон (1818–1882) – генерал-губернатор Туркестана (1867–1882).], своей властью запретил вывоз товара. То ли синьор Адамоли вовремя не уладил все формальности, то ли мой отец не смог быстро связаться с министерством в Петербурге из?за того, что в Ташкенте в то время еще не было телеграфа, – во всяком случае, личинки гусениц в свое время вылупились из яиц, и в ящиках все ожило и зашевелилось. Когда наконец из Петербурга пришел приказ отменить запрет на вывоз, ящики, распространявшие чудовищное зловоние, уже были сожжены по распоряжению генерал-губернатора.
Так бесславно, из?за идиотских русских бюрократических процедур, закончилось смелое и полезное начинание, обернувшись тяжелейшими финансовыми потерями для отцовской фирмы. Ведь российское правительство даже не подумало о том, чтобы возместить ей убытки, причиной которых стала вопиющая некомпетентность его ташкентского представителя.
Ко всем прочим злоключениям на обратном пути, в киргизской степи, караван подвергся нападению бандитствующих кочевников, и в бою погиб один из членов экспедиции. И какими бы тяжелыми ни были материальные потери – отец принял их со спокойной душой, но трагическую смерть одного из своих служащих он до конца жизни не мог себе простить[134 - О проблемах, с которыми столкнулись экспедиции за греной, см.: Преображенский П. М. Исторический обзор развития шелководства в Москве и юго-западных от нее губерниях и действий Комитета шелководства с 1847 года апреля 7 и по 7 апреля 1872 года. М., 1872. Вып. 2. С. 340–343.].
Единственным положительным результатом этой экспедиции были подарки азиатских владык, которые синьор Адамоли в силу sacro egoismo italiano[135 - священного итальянского эгоизма (ит.).] счел своей личной неделимой собственностью и увез с собой на родину[136 - Мемуарист не учитывает, что Дж. Адамоли подносил богатые дары ханам (см.: Кн. Дм. Д—ой [Д. Н. Долгоруков]. Пять недель в Кокане // Русский вестник. 1871. Т. 91. С. 267), а увозил ответные подарки.]. Для нас, детей, стало незабываемым событием – разглядывать эти сокровища Востока: шелковые наряды, драгоценное оружие, богатые седла, украшенные бирюзой башмаки с высокими каблуками и многое другое.
Подъем экономической жизни в 60?е годы обусловил необходимость создания частных акционерных банков. Отцовская фирма дважды принимала в этом участие: при создании Московского учетного банка[137 - Штукен и Шпис были членами правления Московского учетного банка. Он был основан в 1870 г. фирмами «Вогау», «Шпис и Штукен» и «Кноп». См.: Отчет о действиях Московского учетного банка за 1871 г. М., 1872.] и Русского для внешней торговли банка в Петербурге[138 - Русский для внешней торговли банк был основан банками и фирмами, такими как «Е. М. Мейер и К°», «Маас и К°», «Скараманга и К°», «Штукен и Шпис», и О. Э. Гинцбургом.].
Тем временем отец все лучше понимал, что будущее в России принадлежит промышленности. Поскольку он уже приобрел большой опыт в этой области в связи с сахарным бизнесом, для его торгового дома сам по себе (в продолжение табачной торговли в Петербурге) напрашивался вопрос о приобретении табачных фабрик «Лаферм» в Петербурге и Варшаве, а затем и в Дрездене, а в рамках расширения торговли красителями его московского отделения – о покупке красильни Франца Рабенека в Болшеве под Москвой[139 - Компанию Франца Рабенека Роберт Шпис и Вильгельм Штукен купили у Й. Э. Рабенека в 1868 г. Акционерами были Франц Рабенек, Г. Ф. Рабенек, Вильгельм Штукен и Роберт Шпис. Основной капитал: 500 000 руб., на предприятии были заняты 240 рабочих. В 1903 г., по завершении деятельности Георга Шписа, оборот составлял 2 241 800 руб. при штате в 525 работников. См.: Устав Товарищества Франца Рабенека. М., 1892; Исторический архив города Москвы. Ф. 16. Оп. 23. Д. 52761; Ф. 54. Оп. 166. Д. 1, 101; Ф. 17. Оп. 77. Д. 3791.].
В работе этих двух предприятий я удостоился чести принимать участие еще при жизни отца. Поэтому ниже я еще раз вернусь к данной теме.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ШКОЛЬНАЯ УЧЕБА В ДРЕЗДЕНЕ. 1874–1879
17. Переезд в Дрезден
Хотя отца тянуло в родные места, на Рейн, он все же избрал местом нашего немецкого пристанища Дрезден, потому что его фирма приобрела дрезденскую сигаретную фабрику «Лаферм».
В Москве дела должны были вести мой зять Георг Фосс и кузен Эрнст Шпис[140 - Фосс Георг (1841–1899) – московский купец, уроженец Редвиша в Голштинии, муж Генриетты Шпис. Шпис Эрнст (1849–1917) – сын Вильгельма Шписа.], а отец, следя из Дрездена за ходом событий, намерен был параллельно заняться сигаретной фабрикой.
В Дрездене мы сначала полгода жили в отеле «Бельвю», где появился на свет мой младший брат Рудольф[141 - Шпис Рудольф (1874–1958) – купец в Москве и Берлине. Он сначала работал в фирме Георга Шписа «Шпис, Штукен и К°», затем в фирме «Шпис и Прен», в нефтяном синдикате «Казбек», на пивоварне Отто Вогау в Самарканде, а незадолго до начала Первой мировой войны был кандидатом в дирекцию Белорецких заводов.], затем один год на улице Бюргервизе, № 18. И лишь потом папа купил дом на Гёте-штрассе, № 4 (ныне № 7), ставший нам второй родиной, и, кажется, в 1881 году прекрасную усадьбу в Вахвице на Эльбе.
Дом на Гёте-штрассе располагался в так называемом «английском квартале», который возник в 60?е и 70?е годы и тогда был границей города. Сегодня он находится почти в самом центре.
Проектировала его одна русская дама, и он представлял собой дикую смесь всех возможных стилей: впереди, на втором этаже, была лоджия с мощными колоннами коринфского ордера, а со стороны сада неуместная башенка в готическом стиле. Недоумение вызывало и расположение комнат: по замыслу русской все жилые помещения, за исключением столовой, находились на втором этаже, в том числе танцевальный зал. Родители не знали, что с ним делать, и в конце концов устроили в нем свою спальню.
Усадьба в Вахвице была одной из самых красивых в окрестностях Дрездена. Как и большинство подобных владений, по своему характеру выходящих за рамки буржуазной архитектуры, она сменила много хозяев. Построенная в конце XVIII века саксонским принцем Ксавером[142 - Франц Ксавер Саксонский (1730–1806), принц – сын саксонского курфюрста Фридриха Августа II (короля Польши под именем Августа III), в 1763–1768 гг. регент в Саксонии.], она в середине следующего столетия оказалась во владении замечательного дрезденца, известного филантропа Гюнца[143 - Гюнц Юстус Фридрих (1801–1875) – юрист, журналист и филантроп.], у наследников которого мой отец ее и выкупил[144 - Вилла была куплена в 1881 г.].
Поместье площадью с десяток гектаров представляет собой плато на горном склоне с прекрасным парком, садом и виноградником. Помимо обыкновенных теплиц, Гюнц устроил специальную оранжерею для ананасов, от которой очень скоро, еще в 80?е годы, вынужден был отказаться по причине ее нерентабельности. Та же участь постигла и виноградник. Виноделие в окрестностях Дрездена, судя по всему, было выгодно лишь до принятия в Германии закона об охране товарных знаков. В те времена находившийся в Дрездене завод шампанских вин еще мог предложить саксонским виноградарям вполне приличные цены, поскольку из кислого вина делал прекрасное «настоящее французское шампанское».
Когда отец покупал Вахвиц, там уже производилось вахвицкое натуральное вино. Но поскольку спрос на него по понятным причинам оставлял желать лучшего, злополучный виноградник выкорчевали и на его месте насадили фруктовые деревья.
Сама вилла, выстроенная в стиле ампир и внешне напоминавшая замок, отличалась приятными, спокойными формами. Из окон и с балкона, а также с длинной террасы на склоне холма открывался на редкость красивый вид на город, Эльбу, Эрцгебирге и острые песчаные скалы Саксонской Швейцарии.
18. В гимназии Витцтума
На предварительном экзамене в гимназии Витцтума[145 - Гимназия Витцтума была создана в 1638 г. на средства графа Рудольфа Витцтума фон Апольда. В 1828 г. на основе этого учебного заведения был открыт Гимназический воспитательный дом Блохмана, ставший одним из лучших учебных заведений Дрездена, в котором обучались и воспитывались преимущественно дети дворян и высших чиновников. Там учились многие представители московского дома Шписов, в том числе большинство братьев Георга Шписа и его сыновья.] в июне 1874 года я показал такие слабые знания в немецком и латыни, что надежды мои быть принятым в пятый класс рухнули. Не помогли мне и мои более основательные знания по другим предметам, в том числе по русскому языку и основам славянского (церковнославянского, из которого сформировались связанные с византийской культурой славянские языки, то есть русский, украинский, болгарский и сербский). Мне пришлось все лето 1874 года брать частные уроки, чтобы к Михайлову дню быть принятым в третий класс (учебный год начинался после Пасхи), в то время как моего одаренного – и к тому же не пострадавшего от русских школьных экспериментов – брата Вильгельма приняли в шестой класс, хотя он был на три года младше меня.
Впрочем, пятый класс почти в тринадцатилетнем возрасте явно пошел мне на пользу. В отличие от России, в дрезденской гимназии никто не переоценивал моей способности восприятия и не требовал от меня каких-то феноменальных успехов; к тому же методы обучения были там более эффективными. Одним словом, у меня было такое ощущение, будто у меня сняли с глаз повязку, я легко, играючи усваивал любой материал. Я с благодарностью и любовью вспоминаю гимназию Витцтума, нашу «коробку», как мы называли здание гимназии, в котором замечательные педагоги научили нас ясно мыслить и заложили идеальные взгляды на жизнь.
Частью вступительного экзамена в гимназии было задание написать краткое сочинение о Москве. Изюминкой своего опуса я считал слово «приблизительно», которое присовокупил к цифре 600 000, сообщая о численности населения Москвы. Не знаю, разделял ли экзаменатор мой восторг по поводу этого «перла»; во всяком случае, он заметил, что слово Offizier[146 - офицер (нем.).] я написал с одним f.
Похоже, я тогда был довольно высокого мнения о своем статусе и явно переоценивал ту меру уважения, которая, по моему мнению, мне полагалась[147 - Один забавный пример той самонадеянности, что переполняла меня тогда, а заодно и той милой и безупречной манеры, с которой наша дорогая сестра Юлия руководила нашим воспитанием, увековечен в многоязычном словаре, находящемся ныне в собственности Вильгельма, который мы, дети, получили в подарок на Рождество. Он лежал на моем столе, из чего я сделал вывод, что он предназначен мне, и не замедлил написать на титульном листе свое имя. Однако Юлия, стоявшая на страже справедливости, приписала под моим именем: «и его семьи». Восприняв это как злостное и возмутительное ущемление моего права собственности, я решил подчеркнуть свое первенство и отомстить Юлии и закончил эту письменную полемику словами: «главой которой он ивляется». Таким образом орфографически неграмотная «глава», кроме материального ущерба, понесла еще и моральный – в виде насмешек.]. Это проявилось в первый же день занятий, когда я явился на ежедневную утреннюю молитву, проходившую в актовом зале в присутствии коллегии учителей, без сборника псалмов, забыв его дома; в отличие от Вилли, который всегда был образцовым учеником. Увидев у него в руках сборник псалмов, я легко, прибегнув к хитрой аргументации, выдурил его у доверчивого брата. Я сказал ему, что для шестиклассника это не так уж важно, есть ли у него сборник псалмов или нет, а вот с пятиклассников совсем другой спрос, и он охотно уступил мне свою книжку.
После молитвы Целер, который готовил нас обоих к вступительному экзамену и хорошо знал как добросовестность Вилли, так и мое разгильдяйство, основательно просветил меня относительно моей завышенной самооценки.
В начале нового семестра после молитвы обычно проходила торжественная перекличка новичков. Им надлежало выйти вперед и, поприветствовав ректора, профессора Циля, рукопожатием, дать обещание быть хорошим учеником.
Когда назвали нашу фамилию, в классе раздался взрыв хохота, который стих лишь после нескольких грозных взглядов-молний ректора. Это веселье наших будущих товарищей по учебе объяснялось тем, что по старой традиции гимназисты называли учителей «шписами»[148 - Ср. примеч. 62.].
