– Поговорить можем? – сказал он.
– Я устал, Аллагов! Что тебе нужно? – дважды пожалел Бис, что безоружен и ко всему был уже в постели без искусственных конечностей. – «Чёрт, чёрт!» – выругался он в голове, сведя брови. – Когда уже поймёшь: для разговора не ходят по двое, к тому же по ночам!
– Я один пришёл, – обиделся чеченец. – Разговор серьёзный к тебе…
– Разве есть о чём? – жёстко ответил Бис.
– Зачем так говоришь, а?! – важно сказал Муса. – Поговорим без нервов?
Бис поднялся, откинув простыню, принял сидячее положение на кровати, умышленно оголив отсутствующие части тела. Аллагов сильно смутился: зрелище было не для слабонервных, но и привычному, приятным бы не показалось. Егор не мог не заметить и молча позлорадствовал над такой реакции чеченца, выкладывая рядом с собой на кровать из дорожной сумки протезы руки и ноги.
– Ну, говори, – натянул Бис на культю манжету.
– Короче, доун, я узнал тебя! – сказал Муса. – Я поклялся: узнаю кто ты, что ты? Я за тебя всё выяснил!
– Кому поклялся? Что выяснил? – спросил Бис, соединяясь с бионической рукой, удерживаемой между ног.
Егор торопился собрать себя в цельную конструкцию как сложный сборный объект, намеренно сбивая Аллагова простыми наводящими вопросами и старательно затягивая время.
– Выяснил, что биография в твоём деле – полная ошибка! Я с первого взгляда знал: ты что–то скрываешь!
– Почему так решил? – активировал Бис протез.
– Говорили, что ты подорвался на фугасе… А в биографии ни слова нет про фугас! В личном деле написано: производственная авария на каком–то заводе…
– «Тульский самовар», завод называется… – прокряхтел Бис занятый делом.
– Да, без разницы мне его название!
– Согласен… – взялся Егор за ногу, – …прям какая–то полная нестыковка фактов! – кривлялся он, улыбаясь Аллагову в лицо. – А кто говорит, что – на фугасе? Может ошибся он? – непослушная силиконовая манжета путалась в мелких неточных движениях неподдающихся таким разным рукам.
…Искусственная рука до конца не могла повторить нормальных физиологических действий живой конечности, движений, которые многократно автоматически повторялись в течение жизни и никаких мыслей не вызывали, всего того, что тело делало как бы само собой. Но, впереди любого движения – бежала мысль. Мозг посылал сигнал в те мышцы, которые были задействованы в конкретном движении, а мозг Егора упрямо был занят другим и уж точно не железными нервами искусственной руки. Да и с протезом было всё сложнее: вначале сигнал на движение считывался электродом, расположенным рядом с выведенным на мышцу нервом, а затем отправлялся на процессор внутри протеза. Вроде бы всё быстро, но скорость совершения действий всё равно уступала скорости живых рук.
– Народ говорит! – оценил Аллагов юмор Биса и всю футуристичность наблюдаемой им картины. – Эй, не валяй дурака, доун, я с тобой серьёзный разговор веду!
– А ты скажи, Аллагов, что интересует тебя в моём деле? Может я тебе сам расскажу? Чтобы ты не тратил своё время на меня?
– Мне нет нужды в твоём рассказе! Я уже всё узнал о тебе из интернета!
Егор рывком поднялся на ноги, руками оттолкнувшись от собственных коленей.
– Подашь брюки? – спросил Бис Аллагова.
Аллагов не мешкая, без лишних слов протянул Егору одежду, сняв со спинки стула. Бис снова опустился на кровать, развернув брюки.
– Так что там в интернете?
– В интернете я обнаружил сведения, что ты проходил службу в особом полку Внутренних Войск, был офицером–сапёром, подорвался на фугасе…
Егор заволновался ещё больше, стараясь спешить, что безусловно мешало. Чувствовал натужность этого разговора и нервно поглядывал на повешенные вчера тикающие часы на стене и по сторонам.
– В бригаде… – сказал он.
– Что в бригаде? – спросил Аллагов.
– В особой бригаде служил… не в полку…
– Пусть так… Что, даже отпираться не станешь?
– Нет.
– Хорошо! – от души порадовался Аллагов. – В «Википедии» есть статья о капитане с именем Егор Бис; в статье говориться, что с девяносто девятого года он участвовал в специальных операциях по уничтожению бандгрупп на территории Дагестана и Чечни. А восьмого марта две тысячи первого года ему была поставлена задача провести разведку в зоне ответственности, в Грозном. В ходе разведки его группа на БТРе подорвалась на самодельном взрывном устройстве и понесла потери: два бойца погибли, пятеро получили ранения, в том числе и он. Ему оторвало правую ногу… – Аллагов не переключаясь смотрел на протез, на который Бис натягивал брючину, – …и правую руку. Поле боя не покинул. Будучи тяжело раненным, осуществлял общее руководство эвакуацией раненных, пока не потерял сознание. Потом, его эвакуировали в госпиталь…
– Четверо военнослужащих погибло тогда… – добавил Бис. – Ещё двое, в том числе, один офицер, скончались позже в госпитале…
– Я сказал то, что написано в Википедии, – обелил себя Аллагов.
– В Википедии, как и Библии, полно ошибок и противоречий! – не снижая давления, сказал Бис. – У тебя всё? Или ещё что есть… в Википедии? – выложил он последнее слово отдельно от остальных, не зная, на кого злиться больше.
– Имей терпение, да?! Перебиваешь, доун, без конца!
– Не перебиваю, – автоматически огрызнулся Егор, выпустив впереди себя ладонь протеза, будто избегал нападения, – всего лишь восполняю пробелы любимого тобой сайта! – улыбнулся он.
– Зачем говоришь так, доун: он нелюбимый, он информационный… – не остался в долгу Аллагов. – Короче, в ноябре того же года Указом нашего командира…
…Егор, грешным делом, успел подумать не о том…
– …Верховного Главнокомандующего, за мужество и героизм, проявленные при выполнении воинского долга тебе присвоили звание Героя России… – словно чашку гороха на голову Егора высыпал Муса. – Реальная информация?
– Допустим… – Бису стало не до острословия.
– Можешь ответить чётко: реально или нет?! – настаивал чеченец. – Чего как не мужик!
– Так точно, – опустил голову Бис, будто каялся в ничтожной провинности.
– Ты – реальный герой России?! – уронивши челюсть, чуть не задохнулся Муса, потеряв голос до сиплого шёпота. – Как наш – Рамзан?!
– Видимо: да, – пожал плечами Егор.
– …После этого ты ещё воевал в спецназе… без ноги?!
– Продолжил служить в спецназе, – поправил Егор Мусу, – …уже не служу.
– Ха–ха! Ха! – обрадовался по–мальчишески Аллагов, посмеявшись как булычёвский служащий–биоробот Института времени Вертер, многозначительно потерев ладони друг о друга.
Бис строго посмотрел на Аллагова:
– Бинго! Ты, молодец, всё узнал! Чего теперь хочешь? – сказал почти равнодушно.
– Посчитаться с тобой хочу!
– За что? – уставился Бис на Аллагова. – …Если не секрет?
– Нет секрета, – пожал плечами Муса, не собираясь скрывать. – Я домой звонил, в Грозный. Одного уважаемого человека разыскал: Ваха Сутаев зовут. Поговорил с ним… Знаешь такого?
– Нет, вряд ли… – честно ответил Егор, почему–то полагая, что правдивого ответа Мусе не требовалось.
– Не важно… – сказал Муса, не настаивая дальше. – Он тебя знает! – Я напомнил ему один случай, и он вспомнил: русского звали – Егор. Фамилии не вспомнил, только звание – «старший лейтенант» и позывной, которым ты пользовался: «Водопад»…
Егору «обожгло кипятком» левую пятку, захотелось её растереть.
– Что за случай? – внимательно разглядел Бис лицо Аллагова, но узнать в сидящем перед ним человеке с курчавой спутанной бородой и серьёзными хмурыми глазами горца, горящие озорством в моменты радости, никого из прошлого не смог.
– Во время войны в Чечне я жил в Грозном, на улице Хмельницкого… Мне тогда было семнадцать… После того случая со мной моя мать до самой смерти ходила с опущенной головой. У нас, доун, принято записывать провинности отдельного человека на всю его семью. Так что мой грех носила мать. Отца не было, убили ещё в первую… Убили неизвестные… Я был мал, шла война, никто не разбирался, вот я и решил, что убили русские… тогда удобно было так думать – всегда винили русских во всём: в войне, которую вели; в геноциде, который устроили; в том, что сравняли с землёй родной город; в том, что в каждой семье горький траур…
– Я помню одного Ваху… – вдруг заговорил Бис. – Он был жив, и дети у него были совсем маленькие. Ты не мог быть его сыном! Жена у него была молодая, красивая – может, поздно женился; может, была вторая… Не знаю… В прошлом он был подполковником Российской Армии, артиллеристом; когда мы познакомились был уже на пенсии… Последнее место службы – Ростов… В двухтысячном, в Грозном, занимался розничной торговлей… Он?
– Нет. Другой…
– Тогда не знаю. Тогда, говори дальше?
– Короче, в моём сердце тогда был страшный гнев! Я был страшно зол, желал смерти всем русским, я хотел убивать русских, резать им головы… Я был глуп! Однажды мне предложили заработать денег, дали ведро со взрывчаткой, сказали установить на дороге и взорвать колонну военных… За это мне обещали пятьсот долларов. По двести пятьдесят – пополам – с моим другом Ахметом… Ночью, нас поймали спецназовцы и забрали в плен. Я не злился, мне уже представлялось, я умру как шахид! Ахмед всю ночь плакал. Ночь нас продержали в клетках, рядом с собаками, а на утро одели мешки на голову и сдали родителям… Я был жестоко выпорот, а мать с тех пор не поднимала головы, никому не смотрела в глаза. Мой стыд стал её стыдом. Это было унизительнее всего! Сатаев много тогда беседовал с нами обоими, много говорил, сказал, что мы должны молиться Аллаху за русского офицера, который вернул нас живыми, чтобы и он вернулся живым с войны! Но я всё равно был зол: хотел, чтоб он сдох, как собака! Скоро узнали, что спасший нас офицер погиб, подорвался на фугасе, в районе завода «Красный молот»… Я позже был на месте подрыва. Я был глубоко потрясён увиденным, но до сих пор не могу объяснить, чем…
Егор молчал, опустив глаза, словно переживал те далёкие и, в то же время, казавшиеся такими близкими и свежими события снова.
– Ты помнишь это? Вспомнил меня? Ахмеда? Я часто вспоминаю ту ночь в клетке, помню, как Ахмед скулил как собака! Та ночь перевернула мою жизнь! Думаю, и Ахмеда – тоже. Всевышний изменил моё отношение к чести и к некоторым русским! «Водопад», это же ты? Ты вспомнил?
– Вспомнил–вспомнил, – тихо добавил Егор без злости, в том смысле, что: продолжай, не тяни.
– Бис… Егор, я в долгу перед тобой и цена ему моя собственная жизнь! Это милость Всевышнего, доун, что ты жив и Хвала Аллаху, что он собрал нас на войну вместе, против одного врага, в один чеченский взвод, да! – радовался Аллагов. – Ты для меня теперь брат! Клянусь: я буду предан своему слову, как никто другой! Тебе не нужно никого бояться здесь, здесь тебя никто не обидит, будь я проклят, если это будет не так! Человек, замышляющий зло, поставивший перед собой цель навредить тебе – теперь мой враг и будет нейтрализован до того, как ему удастся что–то сделать! Таким лучше быть на моей стороне или держаться на другом конце света!
– Ты что, это серьёзно?! – поднял Бис уставшие глаза на Аллагова, криво улыбаясь одной стороной рта.
– Я тебе клянусь: не считай, что это пустая болтология! Будь я проклят, если не отвечу, как есть! Да, во время войны я с оружием в руках защищал свой народ, маленький был тогда, глупый, отец погиб – не было рядом человека, который бы сказал мне – что делать, как правильно!.. Я ошибся, – ты же не убил меня, – спас мне жизнь, – так для чего она мне, если не для того, чтобы посчитаться за это?! Я воин, солдат своего народа, пехотинец Кадырова: если Рамзан Ахматович даст задание, любое, самое сложное, это станет для меня высшей наградой, большим счастьем! Я мечтаю об этом! А пока для меня задания нет – я тебе жизнью обязан!
Егор молча наблюдал, до конца не понимая, что происходит на самом деле, не мог поверить своим глазам, не то, что словам чеченца: в своей жизни Егор успел повидать многое, но допустить, что в одночасье могли пошатнуться все его старые взгляды, не мог. Не обращая на чеченца внимания, Бис стянул с себя камуфляж, скрипя зубами, отделился от протеза ноги, спихнув тот под кровать, «выдернул» протез из плеча, долго возился, забираясь под простыню и, ни сказав ни слова, прикрыл зудящие от слёз глаза.
– Хорошо, брат, я понял, – сказал Муса. – Ещё договорим, да? Доброй ночи тебе… – И ушёл.
Спустя минуту зазвонил телефон. Егор не спал, отчетливо слыша мелодию вызова – никак не соображая, что у него; спохватившись, буквально откопал телефон в одежде и уставился в экран, на котором светился десятизначный код. Все цифры кода в ряду были ему известными, как дата рождения, будто другого порядка цифр в жизни Егора не существовало – звонила Катя. Егор завозился, тяжело сражаясь в себе, потому как знал – узнав его, разговаривать Катя не станет – отвечать на звонок не имело смысла. Никому этот разговор не был нужен; Егору не был нужен: для себя он давно всё решил. И всё же, так захотелось ему услышать напоследок её голос, что молотками застучало в висках. Егор осторожно потянул значок – «зелёная трубка»…
– Алло! Кто это? – сказала она слабым, совсем измученным, тихим голосом. – Алло… – Егор не ответил. – У меня пропущенный вызов от вас… Слышите меня, алло? – Катя вопросительно помолчала в трубку и отключилась.
Казалось, будто уже тысячу лет он не слышал её голоса. Слушал её, затаив дыхание, чтобы не сорваться скрипкой, не заскулить трубой, даже подумать ни о чём толком не смог в эти короткие секунды. Слёзы от этой боли, как от колючего ветра, подступили совсем близко – Егор словно от него свернулся, вжался в грудь. В голове тоскливо скрипнуло и натянулось – словно туда накачали газ, как в воздушный шарик из латекса и скрутили узлом горло, чтоб не спускал – он тяжело и нервно задышал, не в силах сдержать своё заполошное сердце и беззвучно заплакал.
Причин для слёз, кроме странного удушья, – кто бы спросил, заметив, – не было, давно всё, что надо оплакать, оплакано. Так уж случилось: они расстались. Таким он вернулся: странным, чужим, изуродованным, неродным. Стрёмной – назвала Катя любовь Егора к себе – через злость, боль и страдания, – такой любви она не хотела и принять не могла. Всё переживала за него, всё спрашивала себя: так тяжело физически бороться с трагедией и не выбраться из собственной головы… Почему?
…Но Егор плакал не поэтому, терзало другое: как–то так вышло, что он перестал что–либо чувствовать без неё, будто все рецепторы его чувств остались у неё и с её уходом стало только хуже, будто они – группы нервных окончаний, дендриты чувствительных нейронов, специализированные образования межклеточного вещества и специальные клетки разных тканей, обеспечивающие превращение стимулов внешней и внутренней среды в нервный импульс – остались все в ней. Все, кроме слёз; из чувств – только ад внутри, который был ещё ужаснее с наступлением темноты.
Владельцем элитной иномарки, которую присвоил Кобергкаев, оказался директор завода «Донецкнефтешлам» Сергей Вошанов. Следующие двое суток связанного с прострелянным плечом Вошанова возили в багажнике его же внедорожника, требуя перерегистрировать предприятие в ДНР. Однако, этого не происходило.
Первый из злополучных дней Бис провёл в городе с Песковым, второй – снова оказался в машине с Бергом. Всё это время Вошанов катался в багажнике, квасился скрученный, готовился к худшему, что было понятно из угроз Берга, к перерезанию горла.
Вот уже третьи сутки Вошанова держали в подвале на «ВАЗовской» развилке, но, истязали щадяще, как благородного – били не до бело–красных искр в глазах и потери сознания, когда тело становится деревянным и уже не чувствует, а как бы слышит удары по нему изнутри, как из башни танка, – били по рукам и ногам и совсем бережно по щекам, точно ладошками, чтоб не портить физиономии. Всё это выглядело довольно странно и нелепо – Вошанова били, между делом – кололи антибиотики – лечили: Егор не был свидетелем избиения и степень жестокости определял по ссадинам на лице директора завода и тому, как тот двигался, когда волокли из подвала в багажник и назад. Бис не хотел этого видеть, не мог: бьющих – презирал; связанных, не могущих ответить, стонущих, сломленных и измятых бесправных жертв – жалел. Сделать ничего не мог и находиться во всей этой истории не хотел: на глазах защитники Донбасса превращались в жестоких палачей – чеченских боевиков – Егору представлялся их плен, вспоминались известные случаи. Но и тех, чеченских, казалось, начинал уважать: да – воевал, да – стрелял, и в то же время уважал. Там была война, а здесь – ещё нет. В той войне лично он не воевал с гражданским. А здесь – воюют. Чем тогда могли нравиться те? Нравилась решимость чеченцев умереть за веру – тогда у Егора ещё не было понимания, что всё ради денег – у Егора такой веры никогда не было и за деньги на такое бы не согласился, но зато была идея, спецназовская; а ещё – нравилось как те молились, мог засмотреться, заслушаться, как бывало в начале войны, в Дагестане, словно о великой боли нараспев, как признание в неумолимом грехе. Тимур Муцураев тоже так пел: Егор слышал его песни, временами морщился, понимая, что воспевается враг, но соглашался, что тот пел красиво, в искренность слов верил; потом сам – своей молитвой молился, как умел.
…Минералкой Вошанова не пытали, позволяли утолять ей жажду, в то время как другие пленники лизали собственный грязный пот и засохшую кровь, почему–то уверенные, что она усиливает слюновыделение – опять же – как вариант получение всё той же влаги. Раз в сутки кормили едой из ресторана – Егор искренне не понимал этого, решив для себя, что таким способом хотели «задобрить» – после чего снова били так, что Вошанов опорожнялся в штаны, но бумаг не подписывал, всё ждал чего–то, на что–то надеялся.
– Как ты? – услышал Егор ополченца на дверях склада и пьяного Бормана, выползшего из подвала на свет, покурить.
– Пытать и убивать людей – это не красивая и не крутая работа! – ответил тот через зажатую в зубах сигарету. – Это страшная необходимость… И – чтоб ты не пачкался – для этой необходимости бог выбрал меня!
Егору почудилось, что у палача Бормана боги ещё те, языческие, как у разноплеменных, где для одних было в порядке вещей сажать на кол, у других – резать головы; и незаметно сказал в нос:
– …Что не божественный избранник, то латентный маньяк! Надо же, ещё считает для себя почётным делом унижение сородичей! Как земля таких носит?!
В Москве утром тринадцатого июня было ясно и люди на солнце светились счастьем не только от яркого света. Из тоннеля метро, в котором гуляли сырые сквозняки, угрюмых ото сна людей торопливо выдувало за дверь на улицу в растрёпанных причёсках и вздёрнутых платьях, награждая на выходе отдельных мужчин и этих женщин застенчивыми улыбками и мимолётным смущением. Катя тоже вышла счастливая и казалась хорошенькой – надо было видеть – улыбка тоже была на месте… Снаружи ветра почти не было – тот гулял где–то в безоблачном и голубом небе – и аромат свежей выпечки замешанный на отработанных газах машин и утренней свежести стоял волшебным образом, как чудесный кулуар, на целый квартал до самой работы. В состоянии этой радости и необъяснимого летнего восторга Катя песчинкой огромных неофутуристических песочных часов, пропала за дверьми комплекса на Пресненской набережной реки Москвы, упирающегося своим сводом в высокое небо.
Работать здесь, почти на седьмом небе, ей нравилось – красивый вид, жалко, что высоко – Катя боялась и редко подходила к окну, ни сил, ни воли не находилось смотреть, – земли из окна ни разу не видела. Разве что заметит в окне в неснижаемом небе белокрылый самолёт с инверсионным пушистым следом, засмотрится и подумает, что ни разу московские птицы так высоко над землёй, до её окон, не долетали.
– Ма, ты как сегодня на работе? – голосом совсем взрослого сына заговорила телефонная труба; звонил Матвей.
– Не знаю… Что случилось? – сразу заволновалась Катя.
– Да не… ничего, я так… – успокоил он, – с ребятами погуляю?
– Хорошо, – сказала она.
С самого пробуждения на сердце у Кати было это «хорошо». Хорошо спала – почти безмятежно, как в далёком детстве – дивно выспалась. Проснулась с такой необыкновенной лёгкостью, какая бывает в пятнадцать, когда юна, ещё беззаботна, и без памяти влюблена…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70135378&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
