И только лесные животные были с ней в долгие часы ожидания возлюбленного.
Гордые олени, рогами касающиеся кроны деревьев там, где листва соприкасается с небом,
Грациозные лани и кабарги спали.
Разноцветные пташки умолкли: брошенная поилка поскрипывала, качаясь под садовым фонарем.
Только светлячки, перламутровые жуки да мотыльки, младшие братья и сестры,
Развлекали молоденькую фею, рассеивали тревожное ожидание, дурманившее ее.
Как ветерок проник в сад,
В ветвях дерева зашелестели листья, передавая воздушный поцелуй
И всего несколько нежных слов.
Вздохнула волшебница и отворотила белое лицо от игравших с ней мотыльков.
Саспенс, чуждый умиротворенной натуре, созданной природой и всеми ее стихиями, началами,
Жег до боли нутро.
Качнулись ветви высохшего кустарника, замерло сердце в груди…
Не увидела фея знакомой фиолетовой мантии из кожи летучих мышей.
Это ворон, птица, разрывающая когтями и клювом могилы,
Прилетела покой нарушить уединенного маленького сада.
Испачканные почвой морщинистые пальцы вонзались в голые ветки,
Царапая и стягивая тонкую кору острыми ногтями, на одном из которых повисло тельце,
Не нашедшая покоя в земле ни во время, ни после жизни половинка дождевого червя.
Розовые кольца ее, казалось, еще трепетали.
Блики на черном оперении приводили к изогнутому клюву,
В котором поблескивала, ловя редкие лунные лучики, заколка.
Длинная отлитая из золота спица с бутоном розы искусным и тонким, готовым расцвести.
На каждом лепестке было по рубиновой капельке, на стебле – жилки и листки из изумруда и эмали.
Прекрасная фея ахнула:
Из пасти красноглазого чудовища на нее смотрел такой же красивый цветок,
Как она сама.
Решившись спасти его, волшебница со стола взяла корку черного хлеба,
Мягкую и душистую, с зернами кориандра между темными сотами, птице смерти протянула.
Ворон подлетел ближе, склонил голову налево, осматривая угощение,
И охотно принял его, взлетев и гнилыми когтями оцарапав кожу молодой феи.
Слезы выступили на мерцавших голубых глазах ведуньи, уголки губ приподнялись,
И с улыбкой она проводила незваного гостя в своем волшебном саду.
Расправились черные крылья, отблеск огня пробежал по ним,
Мелькнул между перьев зарождающейся в небесной синеве молниями.
Стукнула по подоконнику спица, увенчанная золотой розой,
Полукруг на его поверхности сделала, острием лунулу по древу и камню выписывая,
Бутоном драгоценным пышных, блестящих, текучих каскадов тканей коснулась.
Птичий дар осмотрев, волшебница улыбнулась.
Притронулась к заколке, чтобы длинные багряные волосы розой украсить,
И указательный палец ее пронзило окончание длинного золотого шипа.
Красная капелька выступила на коже,
А с ней через крохотный порез юное, полное жизни тело покинули душа и силы.
Лицо феи потеряло свои краски, побледнело.
С губ ее, лишившихся багрянца, в последний раз сорвалось имя волшебника,
Пронзив воздух, который замер и уже дышал смертью.
Полупрозрачные и сверкавшие веки опустились, сомкнув два ряда рыжеватых ресниц,
Их сияние удалилось с двумя слезинками, из уголков глаз прокатившихся по щекам.
Накрыли одну за другой пружинистые ветви роз слои платья молодой чародейки,
Упавшей с края подоконника в раскидистые цветочные кусты под ним.
Вяли и высыхали скорбевшие по хозяйке сада цветы, выплакивая росяные капли слез.
Капельку крови на кончике пальца волшебницы впитали закрытые розовые бутоны,
И распустились, озаряя ночь десятками жарких огней, ярко-красные цветы,
Как маленькие ослепительно-яркие Солнца.
Переняли они всю красоту погибавшей молодой феи,
Расцвели в первый и последний раз, алыми лепестками выписывая прощальную песнь.
Каждой розе досталось по капельке крови,
Каждый лепесток покраснел от желтого основания до подгибавшихся,
Открывая сердцевину небу,
Бархатных завершений лепестков.
Терял свою красоту сад, спрятанный глубоко-глубоко в темном лесу,
Только розы алели и разрастались,
Соприкасаясь с сухими пожелтевшими стебельками, жухлой травой и безжизненным песком.
Небо залилось пламенем рассвета,
Но меркло оно и зрелось лишь скупым отображением
Распустившихся у домика чародея пунцовых бутонов,
Вобравших в себя жизненные силы прекрасной феи.
Прибыл, когда последние лучи Солнца поднялись из-за горизонта, ведун.
Но не встретила его у порога ожидавшая возвращения любимого молодая жена.
Лишь стебелек красной розы оплел, будто обнял, приветствуя, посох чародея.
Раскинулись по всему саду ярко-красные кусты, нависли над высохшими травами и мхами,
Словно огонь, испепеливший эти растения.
С подоконника текли и опускались на ветви роз,
Прикрывая собой алые бутоны у самых стен дома,
Белые ткани платья прекрасной волшебницы.
Поднимались в воздух и слегка покачивались на ветру,
Как платок, которым стал бы издали махать уходящий,
Ленточки в блестках еще не рассеявшихся чар.
А среди ветвей, как черви в почве, роились вороны,
Жадно вынимая из платья капли слез, бриллианты, звезды,
Чтобы их поглотить ненасытными пастями.
Разозлился колдун и прокричал заклинание,
И духи воздуха разнесли его глас по всей земле, сообщая,
Что каждый вороний сын, каждый птенец с черным пером
Станет теперь до конца дней своих служить волшебнику
В наказание за смерть, принесенную на кончиках когтей его жене.
А золотую розу, найденную в саду,
Которой чародейка коснулась за мгновение до гибели своей,
Драгоценный цветок, оставшийся последней памятью о возлюбленной,
Маг поместил на мраморный постамент.
Под двойной стеклянный купол, между стенками коего
Перекатывались густые прозрачные капли оранжевого солнечного света,
Похожие на разлитое подсолнечное масло.
Днем этот купол скапливал лучи жаркой звезды,
А стоило той скатиться по небу вниз, к другой стороне земли,
Он загорался и заливал розовый сад светом, согревал колдуна.
И на постаменте, вытекая из-под купола, особенно насыщенные,
Красные, как кровь, капли писали много раз единственное слово:
«Прекрасна-я, прекрасна-я, прекрасна-я!»
Золотая дымка, бывшая не то бестелесным духом,
