Лев Цитоловский "Мир с членистоногими"

Мир с членистоногими
Лев Цитоловский

Книга посвящена событиям которые произошли или могли бы состояться в последние несколько десятков лет. Подчеркнут диссонанс между представлением человека о самом себе и его реальных действиях. Рассказы больше интересны взрослым, но иногда посвящены взаимоотношениям детей.

Лев Цитоловский

Мир с членистоногими

Зависший астроном

Когда выходишь на пенсию, испытываешь облегчение от чувства свободы. Мир оказывается проще, а люди сложнее. Конечно, так бывает не всегда. Если будущий пенсионер работал с удовольствием (такое иногда случается), тяжело пережить свою ненужность. Именно так было поначалу с Вадимом Семёновичем, бывшим астрономом. Он стал наводить порядок в своих старых записях. Черновиков накопилось много, и некоторые мысли были стоящие. Как раз самые ценные соображения опубликовать было невозможно, их трудно довести до ума. Они так и остаются в запасе, на потом. Теперь это время, как бы, наступило, но Владимира Семёновича ожидало разочарование. То, что он не смог завершить когда-то, и теперь было ему не по силам. Больше того, некоторые свои наиболее ценные догадки он сейчас плохо понимал. Успокойся, сказал себе Вадим Семёнович. Ушёл на покой и покойся с миром.

Выходить на пенсию Вадима Семёновича не торопили. Место он ничьё не занимал и никому не мешал, каждый решал свою собственную проблему. Коллеги были в курсе достижений друг друга и оттачивали логику своих поисков на семинарах, при перекурах и в задушевных беседах. Даже и дома Вадим Семёнович любил обсуждать новые идеи с женой, Любой. Она уже полтора десятка лет, как ушла на отдых, но ум, закалённый в топологии, никуда не делся. Тем более, её утешало, что она ещё способна помочь мужу.

Но внезапно Вадим Семёнович заметил, что к нему стали относиться подозрительно вежливо. Перестали спорить, а только учтиво и неожиданно быстро соглашались. Однажды Вадим Семёнович нарочно высказал полную чушь, но и тут никто не возразил. Вадим Семёнович всё понял и ушёл на покой. Люба поддержала его решение. Она видела, что он давно уже не тот и не скрывала от него это своё наблюдение, в особенности, когда была не в духе. Вадим Семёнович и сам чувствовал, что давно не ковбой, но имел в виду отнюдь не науку.

Поначалу, Вадим Семёнович предложил жене свои услуги по хозяйству, но мастерить он толком ничего не умел, а из кухни был изгнан с позором. Люба с утра до вечера была занята, об утраченной профессии не вспоминала и не скучала. Подруги никуда не делись, но почти все превратились во вдов. Охота к общению у всех куда-то пропала. Дел по дому у каждой было по горло, сплетни стали скучными, новости – несрочными, внуки выросли, и они уже не висели часами на телефоне, как раньше. Сегодня Вадим Семёнович встретил пожилую соседку, которая спрашивала, как здоровье жены, но беседовать ему было неловко, потому что он забыл её отчество. Кроме того, он спешил домой, потому что на ужин Люба пригласила подругу, вдову его бывшего сослуживца, так что он лишь поздоровался, поинтересовался успехами четырёх внуков, потом весь вечер просидел в интернете и вышел, когда его пригласили к столу.

Жизнь на пенсии складывалась у Вадима Семёновича не столь благополучно, как у заслуженных дам. Приятели уже были в дефиците, остался только друг детства Серёга, музыкант, известный когда-то бас. У него сохранилась привычка вставлять в беседу бессмысленные терции и кварты, у-а…, у-о…. Так он проверял, в порядке ли его драгоценные связки. Жил Серёга один, поклонницы давно разбежались, чему он был до крайности рад, они ему надоели ещё в молодости. Общались друзья редко, но подолгу. В таких случаях Вадим Семёнович приезжал с утра, они обменивались междометиями и наслаждались обществом друг друга, в тайне опасаясь, что эта встреча может оказаться последней. Каждый прислушивался, как друг дышит и как теряет иногда нить разговора.

Прежние подруги пытались поддерживать с Вадимом Семёновичем интеллектуальные отношения, но с годами он стал более требователен к женской красоте. Когда, скажем, актёр на сцене по ходу действия целовал свою партнёршу, ему становилояь жаль беднягу. Нельзя было, что ли, думал Вадим Семёнович, подобрать актрису более привлекательную. Каждая стремится повысить свою значимость, подчеркнуть свои достоинства, тут припухлость, там ложбинка. Короче, заломить цену. И как им не надоедает изо дня в день разглядывать перед зеркалом один и тот же образ, как будто они надеются однажды увидеть там Одри Хепбёрн. Мужики, конечно, тоже всегда готовы, но думают не только об этом. Люба с ним категорически не соглашалась. Вы, мужики, объяснила она, добьетесь своего, и пошли себе дальше, а мы, бабы, смотрим вперёд и строим жизнь. Ну и кто выглядит достойнее?

Чтобы не поглупеть окончательно, Вадим Семёнович попытался было придумать себе какое-нибудь занятие. Советовали изучить новый язык, он выбрал японский, но не осилил, как ни старался. Потом взялся читать лекции детям в местных школах. Ученики внимательно слушали и даже не сильно шумели. Когда Вадим Семёнович замолкал, они задавали вопросы, но всегда одни и те же, о квазарах и чёрных дырах. Сам Вадим Семёнович потратил всю жизнь на загадку вращения галактик, которые кружатся вокруг центра, как эдакое гигантское твёрдое тело, не меняя формы. Не так, как планеты вокруг Солнца – чем дальше, тем медленнее. Это противоречило законам тяготения. Пришлось придумывать тёмную материю, которая создает дополнительное притяжение. Есть ли эта сказочная материя на самом деле – не ясно и выглядело это, как попытка просто спрятаться от проблемы. Тем не менее, заинтересовать аудиторию этой задачей не удавалось. Дети не ощущали, что интересно как раз то, что не совсем ясно. Например, любой студент может узнать, когда Марс особенно приблизится к Земле и наступит Великое противостояние. А детей это интриговало, казалось им таинственным предсказанием будущего.

Первый свой телескоп он построил сам, ещё в школе, и в него было хорошо видно Луну и Сатурн. Его сразу же предупредили, что можно смотреть и на Солнце, но всего один раз в жизни. Поэтому он изготовил чёрное стекло, закоптил его керосиновой лампой, и все-таки посмотрел, как Меркурий проходит по диску Солнца. А когда он впервые навёл телескоп на звёздное небо и увидел шаровое звёздное скопление, он вдруг услышал волшебную музыку. Юный Вадим Семёнович тогда узнал, что ночь – лучшее время дня. Он позвал к телескопу Серёгу и тот объяснил, что это похоже на музыку Баха. Подумав, они решили, что Бах, может быть, тоже когда-то заглядывал в телескоп, его тогда уже успели изобрести. Теперь, вспоминая об этом, Вадиму Семёновичу захотелось снова собрать небольшой телескоп, но он решительно подавил в себе это желание, опасаясь впасть в детство. Школьные телескопы сейчас можно было легко приобрести в специальном магазине, но он счёл это баловством. А Баха он уже много лет итак слушал регулярно.

На работе, в большом телескопе обсерватории, никаких мелодий слышно не было. Поле зрения там больше напоминало чертёж, а не космическое пространство. Никто из коллег космическую музыку не слышал ни разу. В школьный аппарат они в детстве не заглядывали, а к рассказу Вадима Семёновича относились с лёгкой иронией, хотя немного завидовали, отдавая себе отчёт, что он единственный из них родился, чтобы слушать музыку сфер.

У него теперь появилась возможность гулять, не спешить, любоваться пейзажами. Вадим Семёнович, отдыхая, не планировал свои действия, что пришло в голову, то и ладно. А иначе твоя цель – завершение прогулки. Когда бродишь без всякого дела, ничто не отвлекает от размышлений.

Слоняясь по незнакомым переулкам, временами даже и ночью, когда не спалось, Владимир Семёнович не задумывался о риске, хотя в городе случалось всякое. Он перестал опасаться неожиданных угроз. Всё, что он мог совершить, он сделал, ничего нового осилить не сможет, да и не нужно, всё позади. Официальные новости потеряли интригу: некто очень важный, что-то заявил, другой, тоже большой человек, ему ответил. Он хорошо помнил, как всем морочили голову сообщениями типа «Ясер Арафат заявил…» и «Ицхак Рабин резко возразил…». Их давно уже нет, и теперь очевидно, что это была пустая трата времени. Сейчас тоже бурно обсуждают всякие мелочи. Одни и те же тенденции топтания на месте, неожиданности не случаются, всё уже было. Будущее внука вполне обрисовалось. Неизбежный конец Владимира Семёновича не пугал, разве что беспокоил сам момент перехода, да и то, чисто философски. Временами он с трудом пересиливал скуку. Однако, когда недавно, на переходе, неожиданно выскочившая из-за поворота машина оглушила его резким сигналом, он так вздрогнул, что чуть не споткнулся. Выходит, мало всё принимать умом, у тела свои резоны. Поэтому он тихо продолжал контактировать с миром.

Иногда удавалось побеседовать с другими, гуляющими тоже без особенных целей, Вадим Семёнович был старше их всех. Они быстро догадывались, почему он так долго трудился. И они бы не утомились, разглядывая небо. Товарищи по пенсионному несчастью охотно обменивались мыслями о проблемах личного здоровья, но легко теряли интерес, если перевести разговор на что-либо нейтральное. И все равно это было лучше, чем болтаться в одиночестве. Вадим Семёнович терпеливо выслушивал собеседника, не перебивая. Он только не любил, когда его принимали за астролога и мучили вопросами о предстоящем.

Прежде Вадим Семёнович никогда не уставал и даже плохо понимал, на что жалуются люди. Он хорошо знал, что такое вспотеть, запыхаться – это ему знакомо. Но устал? Не надоело, а именно устал? Когда, бывало, попутчикам на прогулке требовался отдых, Вадим Семёнович маячил поблизости, участвуя в общем разговоре. И вот теперь он понял, что это такое. То, что немного ныло, теперь вдруг начинало болеть.

Но он всё равно не сидел в четырёх стенах, бродил по знакомым улицам, перешагивал через никогда не пересыхающую лужу, обходил затянувшуюся стройку, терпеливо ждал на перекрёстке, здоровался с прохожими, о которых знал лишь то, что они местные. Почти в каждом доме на первом этаже располагалась аптека или какие-нибудь медицинские услуги – в основном, без посетителей. Вот мимо завернул на пляж автобус, он ему сегодня не нужен. За прилавком в магазине возится продавец, как обычно, небритый, но предупредительный. Он в курсе, что именно Вадим Семёнович обычно берёт к чаю.

Время от времени Вадим Семёнович заезжает куда-нибудь на электричке и бродит уже там. Поздним вечером, за городом, без обилия уличных фонарей на чёрном фоне ярко сияют звёзды. Это напоминает ему детство, когда берегли электроэнергию и звёзды появлялись до наступления сумерек.

Оставалось еще занятие, которое никто у него отнять не мог, поглощать знания, созданные другими и наслаждаться творчеством ушедших титанов. Кое-что можно было извлечь из интернета, стоило лишь найти источники-антиподы и усреднить новости, поэтому Вадим Семёнович не терял объективного взгляда на текущие события. На просторах сети легко было найти и беллетристику, но он предпочитал держать книги в руках.

На полках у Вадима Семёновича за долгие годы накопились книги, от которых, в свое время, он не решился избавиться при переезде, выбросил только откровенное барахло, боевики, фантастику и политику.

Начал он с детективов. Все они были, конечно, когда-то читаны, но память стала уже не та, и Вадим Семёнович благополучно забыл подробности сюжетов. Лишь иногда какая-либо деталь всплывала в памяти. Поэтому интрига криминальных розысков не потеряла для него остроты. Одних только 10 томов Агаты Кристи, добытых когда-то супругой, должно было хватить надолго. А ведь был ещё и Джеймс Чейз, и Юлиан Семёнов.

Потом, через год, оказалось, что одной лишь Агаты Кристи хватит навсегда. Когда Вадим Семёнович закончил десятый том и снова открыл первый, оказалось, что он забыл почти всё и можно читать с прежним удовольствием. Это его заинтересовало. Видимо, детективы и не стоят того, чтобы их запоминали, даже если это Агата Кристи.

И в самом деле, сняв с полки стихи любимого когда-то Дмитрия Кедрина, Вадим Семёнович обнаружил, что некоторые строфы он помнит наизусть до сих пор, а другие легко узнает. Но ведь стихи вообще лучше запоминаются, чем проза. Поэтому Вадим Семёнович, на пробу, раскрыл роман Булгакова «Мастер и Маргарита». И что же? Любая строка, наугад вырванная из текста, вызывала наслаждение. Только одна фраза поначалу породила у него некоторый диссонанс: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город». Изменения освещенности приходят с Востока, утром – это рассвет, а вечером оттуда же приходит и тьма. А Средиземное море находится на Западе от Иерусалима. Но нет, Булгаков не промахнулся, тьма тогда наступила из-за страшной тучи, которую принесло с моря. Вадим Семёнович помнил почти всю историю Пилата, Ешуа и приключения Воланда в совремённой Москве и, как и прежде, Маргарита и мастер показались ему лишними персонажами. Потом он решил испытать Николая Лескова, которым увлекался в студенческие годы. Результат был тот же, он помнил так, как будто читал всё это лишь вчера. Но ведь Лесков написал много и Вадим Семёнович, конечно, читал не всё. Он решил почитать из Лескова что-нибудь нечитанное, но не пошло. Не удалось пробиться сквозь текст. Вадим Семёнович тогда понял: то, что прочёл когда-то, то и осталось с ним навсегда.

Пришлось продолжить чтение детективов. Но и этому простому удовольствию вскоре пришёл конец. Постепенно Вадиму Семёновичу стало тяжело удерживать в голове имена участников картины преступления. Потом он стал забывать, что произошло в начале действия и ему стало трудно улавливать подробности расследования. Тогда Вадим Семёнович решил не лишать себя радости и приобрёл небольшой зеркальный телескоп.

Изучая звёздное небо, Вадим Семёнович испытывал не только радость, но и грусть. Слушая музыку бесконечности, он понимал, что и сейчас и в будущем всё будет ограничиваться лишь пассивным наблюдением. Посетить эти просторы человек не сможет никогда. Не он сам, а никто и никогда. Слишком далеко, не хватит жизни. Если даже найдутся энтузиасты и организуют мирок на огромном корабле, то вряд ли полет завершится успешно. Долететь смогли бы лишь потомки, такие отдалённые, что пра..пра…пра… пришлось бы произнести тысячу раз, а энтузиазм не передается по наследству. Путешественники, рассматривая в полете древние видеозаписи, сделанные на Земле, узнали бы, что предки их жили в раю, а им уготовили тюрьму. И они, конечно, вернутся. Но это, если говорить о звёздах нашего Млечного Пути. На посещение ближайшей галактики уже надо посылать хвостатых предков, к моменту прилёта они как раз превратились бы в людей.

Где-то, на бесконечных просторах жизнь, конечно, есть или была, или будет. Но мы никогда не встретимся. Только, если окажется, что современные физики ошибаются.

Но, кто знает, может быть, когда-нибудь построят огромный телескоп, и удастся рассмотреть подробности на расстоянии. Конечно, свет летит быстро, но долго, увидеть можно лишь прошлое звезд. Но лучше обо всём этом не думать, решил Вадим Семёнович, превратишься в фантаста.

Терапия склоки

Жизнь Мура поначалу складывалась удачно. Хозяин его обожал и разрешал ему почти всё. Нельзя было только ходить по столам, кухонной плите и грызть авторучку. Мур был сообразителен и моментально понял, для чего в туалете выставлен лоток – это было единственное место в квартире, заполненное чистым песком. Одно время Хозяин пытался приучить его ходить по своим надобностям непосредственно в унитаз, но потом узнал, что его начальник врёт про свою кошку. Тогда Хозяин, единственный из всех сотрудников, побывал на юбилее начальника и видел, как вконец избалованная лысая кошка чинно залезает на лоток, а дела свои делает мимо. Потом она старательно присыпала каловые массы песочком из лотка. Начальник, похоже, и дома, как на службе, требовал, чтобы никто не увиливал от порученного дела и правильно выполнял все процедуры. И, конечно, голая красавица нисколько не собиралась давить лапкой на рычажок, чтобы спустить воду в унитаз, хотя об этом у них в отделе слышали и глухие. Тогда Хозяин отвязался от Мура. Жаль было только, что правду об этой, якобы, уникальной кошке нельзя рассказать товарищам по работе, даже по секрету.

Спал Мур, везде, где захочет, в корзине для белья, в кресле, на свитере, брошенном на диван, на хозяйской подушке или даже на самом Хозяине. Нельзя было только на обогревателе. К Хозяину Мур относился вполне дружески. Мурлыкал, при необходимости. Когти не выпускал, дремал на хозяйских коленях, терпел комплименты и нежности. Он даже иногда встречал Хозяина у двери и помнил, что тот его называет Муром. Впрочем, Муром он стал не сразу, вначале его величали Муркой, а потом он подрос и превратился в рыжего красавца с роскошными каштановыми бакенбардами.

Тем не менее, однажды Хозяин предал своего кота. Так ощущал это Мур, не зная, что злого умысла у Хозяина не было.

Случилось, что соседская дворняга родила у их подъезда пятерых щенков. Потом, через неделю, четырёх она перетащила в более укромное место, под лестницу, а пятый остался один. Этих подробностей Мур, конечно, не знал. Он лишь однажды побывал за пределами своего жилища, выскользнув через приоткрытую дверь. Он тогда много натерпелся от голода и мальчишек, пока Хозяин не нашёл его в пыльном закутке подвала.

К моменту начала своего сиротства у щенка уже открылся один глаз. Вскоре он проголодался и стал пищать. Мать была поблизости, ревностно ухаживала за остальными, а пятый был ей почему-то не нужен. Тогда Хозяин поместил его в картонный ящик, принёс домой и поставил у стенки.

Щенок сразу не понравился Муру запахом и надоедливым нытьём. Мур сдвинул уши, предостерегающе рыкнул и занял позицию между ящиком и остальным помещением, слегка подрагивая кончиком хвоста. Здесь он проводил теперь свое время, даже дремал, отходя не слишком далеко.

Поначалу щенок на жилое пространство не претендовал, но Хозяин проводил у ящика слишком много времени, разговаривал с новым жильцом почти с теми же интонациями, как с самим Муром и называл его смешным именем – Боб. Потом Боб научился вылезать из ящика, и Хозяин постелил на это место коврик. Однако, Боб рос быстро, на коврике только спал и стал притязать на большую территорию.

Свои нужды, большие и малые, щенок справлял на полу, где придётся, обычно посередине комнаты, что приводило Мура в смятение. Закопать это было никак невозможно и ещё счастье, если Хозяин в таких случаях находился дома и быстро наводил порядок. К радости Мура, у Боба это быстро прошло, и он терпеливо ждал, когда его выведут погулять. Мур вряд ли догадывался, зачем Хозяин регулярно выводит Боба, но был доволен, что ему дают хоть немного отдохнуть от этого ненормального.

Вскоре Боб перерос Мура, но тот компенсировал свой малый размер тем, что ходил поверху, по стульям, дивану, подоконникам и прочим местам недоступных псу, и так продолжал господствовать. Однажды он даже забрался на стол, когда не было Хозяина. Боб на эту наглость только добродушно полаял. Он со щенячьих времён считал Мура старшим товарищем.

Шипеть на Боба Мур быстро перестал, много чести, Иногда только он позволял себе коротко рыкнуть, чисто предупредительно. Или выдвигал в его сторону лапы, выпуская когти, но, не употребляя их, снова втягивал. А Боб ни на минуту не оставлял его в покое и предлагал дружить. На эти монотонные заигрывания Мур внимания не обращал и старался жить так же, как в те времена, когда он был тут совершенно один, сам по себе. Ну, и Хозяин, конечно. Иногда, правда, к Муру в гости ненадолго заходила дочь Хозяина и приносила гостинец.

А теперь он оставался сам, только когда Хозяин выгуливал Боба, и Мур давно уже перестал надеяться, что когда-нибудь Хозяин вернется с прогулки один. Хорошо ещё, что Хозяин все-таки любил Мура значительно сильнее, чем Боба и кормил того какой-то гадостью, которую Мур не стал бы есть, даже умирая с голоду. Мур, конечно, как-то попробовал собачий корм и после этого миской Боба не интересовался. Только после раздачи еды символически проверял, что на этот раз получил Боб и, удовлетворённый, уходил прочь. Боб тоже как-то пытался заглянуть в миску Мура и, с удовольствием, в одно мгновение, уничтожил всё содержимое. Мур и опомниться не успел и тогда, в виде исключения, так наказал Боба, что тот теперь обходил миску старшего товарища издалека. Это, впрочем, было давно и всего лишь раз, так что Боб всё равно был расположен к Муру. Теплое чувство омрачало только отношение к Муру Хозяина.

Боб с трудом переносил, когда Хозяин слишком долго гладил кота, уютно расположившегося у него на коленях. Хозяин даже почти мурлыкал ему в ответ. Когда у Боба кончалось терпение, он становился на задние лапы и подсовывал морду под руку, между ладонью и кошачьим мехом. В таких случаях, Хозяин, понимая чувства пса, гладил его по холке, а на Мура опускал другую руку, потому что тот был тоже далеко не безразличен к хозяйской ласке.

Между тем, у Мура были свои грешки, но Хозяин об этом, похоже, не догадывался. Например, в отличие от Боба, Мур гадил в их собственной квартире и обоняние Боба очень от этого страдало. Он как-то раз попытался лаем привлечь внимание Хозяина к безобразию, которое творилось в лотке, но безуспешно. Хозяин подошел посмотреть, чем недоволен пёс и даже выразил Бобу сочувствие, поворошив ему шерсть. А что толку, Мур даже замечания не получил и это было обидно. Тогда Боб решил вопрос кардинально. Он аккуратно достал зубами из лотка кошачью колбаску, всю в песке, и подложил ее в парадный туфель Хозяина. Через некоторое время тот заметил диверсию, но эта ситуация его, почему-то, даже развеселила. Он шутливо поругал Боба, а Муру даже и слова не сказал.

А вскоре произошло событие, которое перевернуло всю жизнь маленькой общины. Однажды их посетила дочь Хозяина, но пришла не одна. Перед собой она катила коляску, в которой царственно расположился детеныш. Пакет с ребенком тут же переместился в объятья Хозяина, который пытался хоть немного пообщаться с наследником, но, при этом, не дай бог его не разбудить. И Мур, и Боб сразу сообразили, что это некто очень важный, и что соревноваться с ним за влияние бессмысленно. Да что там «влияние», как бы их самих не выгнали из дома!

Мур, в отчаянии, забрался на самую высокую, доступную ему, точку, на стол, и улегся в вазу с фруктами, а Боб втиснулся под стул и там дрожал крупной дрожью. Хозяин шикнул на Мура. Тот в ужасе покинул вазу и куда-то запропастился. Он даже не вышел отведать, принесенной ему, свежей рыбки.

Отвлекшись от кота, Хозяин, передав матери драгоценный кулек, попытался успокоить Боба, но безуспешно. Тот решил, что его пора уже пришла, жалобно завыл, не вылезая из-под стула и содрогаясь всем телом.

Громкий скандал разбудил ребенка, он проснулся, с интересом разглядывал Боба и даже что-то ему, как бы, советовал. Однако Боб, услышав голос малыша, завыл ещё жалобнее. Ясно было, что насладиться общением с ребенком в такой ситуации невозможно. Поэтому продолжить встречу решили на прогулке. И, укладывая малыша в коляску, обнаружили, что Мур забрался как раз туда и даже закопался в пеленки. Покинул коляску Мур неохотно, угрожая зубами и полагая, видимо, что застолбил это место навсегда.

Когда, вдоволь нагулявшись с внуком, Хозяин вернулся домой, встретить его никто не вышел. Зато он застал идиллическую картину. У себя на подстилке Боб мирно дремал вместе с Муром. Боб – на левом боку, Мур – на правом. Кот положил голову на морду собаки, а Боб лапой отгораживал Мура от превратностей жизни.

Соня против Мурки

Моей младшей дочери Кате какой-то поклонник, с виллы около караванного посёлка, подарил котёнка ангорской породы, который вырос в Мурку необыкновенной красоты – великолепный торс с коротким для кошки хвостом был покрыт не длинной, но густой темнокоричневой шерстью, создавая впечатление дорогого меха. Большие глаза, цвета янтаря, выражали бесконечное достоинство. Когда Катя улетала в Россию или какой-либо иной «зарубеж», Мурка проводила время у нас, в Ашдоде. Потом Катя тоже перебралась в Ашдод, но Мурка, которая привыкла прогуливаться на воле, между караванами, так и не примирилась с песком в ванночке, и продолжала справлять свои дела только в травке, на улице, с важным видом спускаясь по лестнице из подъезда.

Наши окна выходили в противоположную сторону от подъезда и Мурка, сделав сои кошачьи дела, обегала дом и мяукала под нашими окнами на втором этаже, чтобы я открыла ей дверь квартиры. Обычно, пока я доходила до двери, там уже караулила Мурка. Так что ума ей было не занимать. Однажды я не успела ещё открыть ей дверь, когда услышала истошный крик ребёнка, который кричал одно слово: «чёрный», что на иврите звучало как «шахор». Прибежавшая на крик её мама успокаивала девочку странным способом. Она убеждала напуганного ребёнка, что у Мурки на грудке есть несколько белых волосков, что было абсолютной правдой. Мурка, поэтому, не попадала в группу зловещих черных. В Израиле очень интересное отношение к животным. Например, убивать их нельзя – это большой грех, а вот выставить новорождённых котят или щенят, которых где-то нагуляла их мама, домашняя любимица, в коробке под палящее солнце, по-видимому, можно, раз мы находили такие сюрпризы не один раз. Раздавленные трупики на дорогах тоже не редкость. Но главный бич – детям разрешают брать котят из гнезда уличной кошки, поиграть и, наигравшись вдоволь, где-нибудь выбросить. Если детёныши не успели научиться вылизываться, и не могут запрыгнуть на злачную израильскую помойку, такие котята или щенята обречены на мучительную гибель, их предсмертные жалобные писки часто по нескольку дней раздаются где то в ночи. Как и везде на земле, люди все разные и в Израиле много энтузиастов, которые подкармливают животных у помоек, оставляя корм, и, бывает даже, промывают и лечат им глаза. Мурка ела то же, что и мы, но без гарнира. Мышей ловить она умела, но в пищу не употребляла. Дома они не водились, Мурка добывала их на улице и приносила мне в зубах, обычно ещё полуживых. Потом она сообразила, что я не слишком рада её добыче и охотиться перестала.

Рядом с нашим домом тоже стояла открытая помойка и кормилась на ней некая типичная уличная чёрная кошка с длиннющим хвостом и тощим торсом. Мурка ее обычно игнорировала, не та, видимо, кровь. Но зато Мурка познакомилась с Соней, нашей соседкой с первого этажа. Вернее, это Соня познакомилась с ней, потому что Мурка на Соню внимания не обращала, тогда как Соня сочла её своим личным врагом. Соня была известна всем на нашей улице, и даже на всех ближайших. Прославилась она ещё в 90-ом году, приехав во время первой волныу репатриации (что означает, как бы, возвращение на святую землю предков) с 10 холодильниками, энным количеством спальных гарнитуров и горок с хрусталём. Российские власти на первом этапе массового отъезда евреев не догадались установить весовой предел багажа при выезде на историческую родину, который потом был определен в одну тонну на семью и Соня этим тогда воспользовалась. Нужно было ещё в атмосфере дефицита товаров в позднем СССР достать всё, что она привезла с собой. Но Соня достала и, по прибытии в Израиль, энергично занялась распродажей. Иосиф, её муж, был красивым крупным мужчиной и часто хвастал, что в Союзе был дальнобойщиком и денег зарабатывал столько, что хоть наклеивай вместо обоев. Так что средства на эти покупки дал он, но в её бизнес не вмешивался и вообще мало перечил жене, а когда соседи жаловались на слишком активную, часто в ущерб окружающим людям, Соню, неизменно отвечал: не обращайте внимания, она же дура.

Дура Соня постоянно боролось за свои права, которые, якобы, кто-то (когда – кто) из соседей ущемлял. Нужно сказать, не то, чтобы Соня все свои беды высасывала из пальца, просто она очень преувеличивала. Играют, скажем, дети у неё под окном – конец света, крик на всю улицу, они ей мешают, того и гляди разобьют ей окна. Поливают газоны – опять крик, её квартира, якобы, уже плавает в воде. И так до бесконечности. В особенности тяжело она переносила посещения автолавки, которая раздавала почти новые вещи бедным. Соня заранее знала о сроке прибытия, всегда была первой, выбирала себе обновку и бдительно следила за действиями других претендентов на помощь. Эти, другие, старались загородить свои обновки от Сони, потому что, в случае чего, Соня требовала обменять свою добычу на новую находку, ведь она-то стояла в очереди первой. Так что никто и никогда был не вправе забыть, что главная задача окружающих всегда помнить о Соне и её интересах.

Неожиданно для нас, очередной мишенью для Сони стала наша Мурка. Крики «уберите вашу Мурку» раздавались едва ли не каждый день. Мы с мужем были в полном недоумении. Как могла Мурка находиться дома и одновременно карабкаться в квартиру на первом этаже? Вероятно, все черные кошки выглядели для Сони одинаково, и она не делала различия между нашей гордой красавицей и жительницей помойки. Мы неоднократно показывали ей на прогулке нашу любимицу. На время она замолкала, но вскоре всё начиналось сначала.

Однажды в нашу дверь громко постучали. Едва не сбив с ног открывшего ей мужа, влетела Соня, прямиком проникла почти на середину салона для выступления, и подбоченилась. Её сердитое и строгое лицо зловеще произнесло: «Сейчас же уберите вашу кошку с нашего окна – иначе Иосиф будет её убивать!» В это время Мурка не спеша вышла из-за дивана и грациозно присела у моих ног, послушать, что там про неё судачит соседка. «Соня! – говорю я ей. – Вот же наша Мурка!» Она глянула на Мурку, круто развернулась и с порога открытой двери закричала вниз: «Иосиф! Убивай! Это не их кошка! Мурка дома!» Ни тебе здраствуйте, ни до свидания, что уж говорить об извинениях. И, конечно, Иосиф никого убивать не собирался, ни кошку, ни Соню.

Но самыми примечательными были её схватки с другой соседкой с первого этажа, Дорой. Их двери и окна были рядом. Дора была психически не вполне здорова и, вдобавок, страдала диабетом. В Израиле больщинство таких больных принимают соответствующие препараты и живут дома. В обычное время Дора была интересным и неглупым человеком, но на неё, как говорится, находило. Её красавица дочь выгнала очередного мужа, занималась своим сыном и мать навещала редко. Вобщем, видимо, препараты принимала она через пень колоду и подступали галюцинации. Основным их лейтмотивом были ночные переходы Иосифа к Доре – сквозь стенку. Что тут начиналось! Мат и взаимные оскорбления часа на два. Соня заходилась в крике и негодовании, вопила, что эта Дора ни на фиг не нужна её Иосифу. Будет её Иосиф лазать по ночам к Доре! А Доре становилось обидно, чем это она так уж плоха! Уж не хуже дуры Сони, и пусть Соня не забывает, что им обеим далеко за семьдесят. Про то, что Иосиф вряд ли мог просачиваться через стенку, Соня как то уразуметь не умела. Я поутру пыталась объяснить Соне, что Дора больна, и не нужно так бурно обижаться. Выслушает и забудет. Так продолжалось не один год. Потом несчастная Дора умерла. Иосиф каждый день спал в кресле, выставленном в тень, пока не ушел в мир иной, и Соня стала невестой. На смотрины ходили пожилые мужчины, интеллигентные и не очень. Некоторые походили на профессоров, другие на важных начальников, или на бывших олимпийских чемпионов. Соня выбирала, в подъезде стало спокойнее, Мурка перестала её занимать.

Так что легенда, будто бы евреи все жутко умные и приспособленные – сильное преувеличение. Они разные: и умные и глупые и образованные и совсем тёмные. И хитрят лишь неоторые, а на скрипках играют единицы.

Истоки шовинизма

Чтобы понять самого себя, иногда полезно понаблюдать за более примитивными существами. Так, прошлым летом я близко познакомился с вороненком, у которого возникли трудности на жизненном пути. В мае птенцы обычно окончательно прощаются с родной скорлупой и начинают привыкать к жизни, но для некоторых она оборачивается суровой стороной, если они слишком рано покидают гнездо и лишаются материнской заботы. Причины могут быть разными, то ли малыш случайно выпал из гнезда, то ли не ужился с братьями в борьбе за пропитание, а иногда мог чем-то не понравиться собственной матери.

Приземлившись, мой будущий питомец не слишком долго страдал от одиночества, им тут же заинтересовалась соседская кошка. Вороненка я у неё успел отнять и назвал Кирой, размером она была всего лишь с ладонь. Принёс её домой, закрыл, от греха подальше, домашнего кота Винсента в другой комнате, и, для начала, поставил на стол, на собственные ноги. Оказалось, она уже была в состоянии ходить, это были её первые шаги, по гнезду-то не больно разгуляешься. Кира подошла к краю стола, заглянула вниз и осторожно отодвинулась. Тогда я спустил её на пол, пусть осваивается.

Но Кире было не до прогулок. Добывать пищу она не могла и, больше того, у неё не получалось даже склевывать лакомство с пола или с руки. Она задрала голову, широко разинула клюв, глядя одним глазом на меня и громко каркнула голосом почти взрослой птицы. Своим кормильцем она, похоже, назначила меня.

К счастью, Кира была не слишком разборчива в еде. Её устраивали крошки хлеба, колбасы, кусочки сырого мяса или рыбы и пойманные мною заранее мухи. В разинутый рот нужно было вкладывать лакомый кусочек, она глотала и сразу же требовала ещё. Было ощущение, что она бы заглотнула и металлическую гайку, если бы я решился на такое зверство. Возникало даже впечатление, что досыта не насыщалась она никогда. В процессе потребления еда быстро переваривалась, переработанные остатки она выбрасывала на чистое место. В этом отношении она была весьма аккуратна и, если обнаруживала где-то на полу непорядок, находила опрятный уголок, оставляла там свой подарок, и тут же продолжала выпрашивать еду снова. Не удивительно, что она, в конце концов, надоела матери-вороне.

Наступили солнечные дни, и пришло время, когда уже можно было выехать на дачу. Киру я задумал взять с собой, потому что здесь, в моё отсутствие, вряд ли удастся поддерживать её статус-кво с Винсентом, который уже больше недели пребывал под арестом. Поэтому кота я решил оставить на внука Тёму и так избавить от Киры. Я начал срочно упаковывать вещи и выносить их в машину. Однако при очередном возвращении в дом я застал неожиданную сцену. Винсент умудрился сам открыть комнату, замер на пороге в крайнем удивлении, а Кира стояла около него, задрав морду, разинув клюв и каркала, то ли сердилась, то ли громко требовала еды. Винсент, естественно, оценил нахальное поведение Киры, как признак её высокого положения на общественной лестнице, и даже втянул голову в плечи. Заметив мое появление, Кира поковыляла ко мне и потребовала внимания к своим проблемам. Поэтому, обнаружив мир в доме, я понял, что большой срочности в отъезде на дачу нет, и у меня впереди несколько дней на сборы.

Появившийся вскоре Тёма тоже признал ситуацию, как стабильную, и предложил ехать на дачу одному, а со зверинцем он управится и сам. Но это было недальновидное решение. Выращивать Киру следовало на природе. Там у неё появится возможность освоиться, научиться летать, добывать пищу и вернуться в дикую среду. Кто знает, вдруг она потом прибьётся к вороньей стае? А пока Кира активно продолжала насыщаться, попутно заглядывая во все углы.

На даче я быстро сколотил для Киры жилище. Это был вместительный загон из проволочной сетки, внутрь которого я поместил домик поменьше, на случай непогоды. Выход из клетки в сад я мог, при желании, осталять свободным, чтобы помочь Кире в акклиматизации. Но сохранялась возможность отгородить её от местных котов. Потом, правда, выяснилось, что котов она не боялась, но и не обижала, а позже, когда уже научилась летать, подружилась даже с соседским псом, который специально протискивался под забором, чтобы поиграть с Кирой. Посторонние люди тоже не вызывали у Киры страха. Еду, однако, она выпрашивала только у меня, настойчиво преследуя по тропинкам и широко разинув клюв.

Однажды ко мне заглянул сосед, я собирался поделиться с ним своими саженцами. Он присел на корточки около грядки и осторожно окапывал приглянувшийся ему куст. В это время на грядке объявилась Кира и попыталась проконтролировать, что там происходит. Всё, что находилось на её территории, Кира воспринимала, как подвластное ей. Сосед, до того ничего не знавший о Кире, от неожиданности встрепенулся, но, слава богу, обошлось без инфаркта.

Созревала Кира довольно быстро, как по габаритам, так и по умениям. Крылья её окрепли, она могла уже пролететь несколько метров, но, даже немного летая, она предпочитала ходить, до тех пор, пока не набралась опыта. Теперь ей удавалось взлетать на моё плечо и так, в полном комфорте, путешествовать по саду. Выпрашивать еду на плече тоже было намного удобнее. Она поворачивалась к моему уху и громко требовала угощения. Вряд ли она осознавала, что я слышу ухом и что именно туда нужно отправлять свои домогательства, но когда она садилась на плечо и поворачивала клюв ко мне, выглядело это как осмысленное действие. На плечо садилась она иногда и к гостям, но на чужом плече не попрошайничала.

Вскоре Кира разыскала весьма привлекательный объект – двухсотлитровую бочку с водой для полива. Она взлетала на край и с удовольствием плескалась в жаркие дни. Летала она уже вполне прилично, но территорию не покидала. Не забывала она и о своем личном домике, там она могла отдохнуть в одиночестве.

Потом Кира научилась самостоятельно клевать корм. Можно было насыпать ей угощение в кормушку, но надобность в этом вскоре пропала сама по себе. Кира внезапно обнаружила вокруг много прекрасной еды – кузнечиков, жуков, гусениц, червей. Любила Кира и ягоды, в особенности, красную смородину. Когда я собирал урожай, она сидела на моем плече и усердно мне помогала. А как-то Кира схватила лягушку, и эта лягушка закричала, как ребенок. Я до сих пор не могу забыть этот мучительный вопль.

Между тем, бесстрашие Киры всё-таки имело границы. На стене дома, под крышей, обнаружилось осиное гнездо. Я решил избавиться от неприятного соседства и сбил его длинным шестом. Гнездо состояло из двух этажей-пластин. Каждая из пластин содержала несколько десятков отверстий, в которых созревало осиное потомство. На верхнем этаже жили, похожие на гусениц, сантиметровые личинки, а на нижнем – почти взрослые, по внешнему виду, осы, которые пока не дозрели до полета. Гнездо это я, по доброте душевной, отдал Кире, и она с удовольствием проглотила личинок, всех до одной. Потом личинки кончились, и дошла очередь до юных ос. Не знаю, умели они жалить или ещё нет, но Кира решила не рисковать и ни одну из них не тронула. А ведь до того никого из этих злюк она в своей короткой жизни не встречала. Это напомнило мне, как она, совсем еще младенцем, опасалась свалиться со стола. Некоторые знания сидят в нас от предков. Когда, к примеру, по телу человеческого детеныша проскользнет что-нибудь длинное и гибкое, скажем, поясок материнского халата, малыш в ужасе вздрагивает, как будто кто-то, заботливый, заранее вложил в него страх перед ползучими тварями.

Как-то к нам в гости пожаловала сорока, ей что-то понадобилось в нашей компостной куче. Кира ею сразу же заинтересовалась. Она мгновенно подлетела и предложила ей любовь и дружбу. Конечно, я не понимаю по-вороньи и по-сорочьи не понимаю тоже, но сцена была очень выразительна. Кира не каркала, а ворковала, заглядывала сороке в глаза, показывала, какие у неё чудесные крылья. Сорока не проявила ответного интереса. Так, буркнула что-то скандальным криком, потом взлетела и села на провод высоковольтной передачи, за границей нашего участка. Кира никогда прежде так высоко не забиралась. Тем не менее, она поднялась, с некоторым напряжением, села на провод рядом с сорокой и попыталась объясниться с ней и там. Сорока взмахнула крыльями и улетела насовсем, а Кира вернулась, забралась мне на плечо и долго жаловалась на суровую жизнь.

Потом она спряталась в своем домике и не выходила до вечера. Так она узнала, что далеко не всякий тебе приятель, даже если он тебе не пища, ты ему тоже и вы друг другу совсем не мешаете. Иногда чужие – уже немного враги.

Через месяц, когда наступила осень, Кира встретила постороннюю ворону, и они улетели вместе. На следующее лето она пару раз подлетала, каркала сверху, делала круг, но на плечо больше не садилась. Однажды она искупалась в бочке и оставила на память своё перо.

Яша, бывший Ян

В гости к родителям Серёжи часто заходил седой, согнутый врач, Арнольд Моисеевич. Кряхтя, садился он у буржуйки, это было послевоенное время, гладил Серёжу по голове и тот запомнил, как у него дрожали пальцы. Между тем, ему тогда едва ли было за сорок. Ему недавно разрешили переселиться, он и его сын Яша долго ехали на поезде, а потом сняли комнату в серёжином подъезде. Ни Серёжу, ни папу, ни маму он не лечил, да они никогда и не болели. Просто ему нравился папа, и они обычно обсуждали что-то непонятное. Мама предупредила Серёжу, что если он любит папу и не хочет, чтобы папу у них забрали, никому не следует передавать, о чем они там говорят, даже друзьям. А что он мог передать? Серёжа прислушивался изо всех сил, но ничего не понимал, как ни старался.

Яша всегда был занят и редко гулял во дворе, но иногда приходил вместе с отцом, и Сережа ждал его, потому что они любили говорить о звёздах и галактиках. Всё это ярко сверкало вечерами на тёмном фоне, фонари тогда не горели и не мешали наблюдать за небесными чудесами, не то, что сейчас. Серёжа о звёздах и планетах узнавал от папы, а Яша умел читать себе сам. Они уже знали, что все эти небесные объекты находятся страшно далеко, дальше Солнца, что они на самом деле огромные, и понимали, что им не дожить до полетов человека хотя бы на Луну, а ведь она совсем рядом, можно разглядеть моря и океаны. Яша говорил, что им следовало бы родиться лет через 100, но ничего уже не поделаешь. Хотя Яша был на год старше и уже ходил в школу, Серёжа мог бы легко побить его одной левой, если бы вдруг захотел, так он был слаб и заморен. В школе его взяли сразу во второй класс, потому что он умел рисовать. А ещё он играл на пианино и красиво пел. Серёже Яшины песни нравились, даже когда он пел по-польски.