Договор 4 апреля 1482 г. примечателен еще и тем, что в этом документе среди наследственных владений Михаила верейского впервые встречаем наименование Ярославца. Прежде город (напомним, что официально первым упоминающим его документом считается духовная грамота Владимира Андреевича серпуховского, где говорится о “Ярославле с Хотунью”[204 - ДДГ. № 17. С. 46.]) под названием Ярославец упомянут только в жалованной данной и тарханной грамоте великого князя Ивана Васильевича игумену Троицкого монастыря Спиридонию (1467–1474 гг.)[205 - АСЭИ. С. 258–259.]. Раньше среди наследственных владений Михаила Андреевича, так же, как среди владений его отца – Андрея Дмитриевича Можайского, Ярославец ни разу не упоминается. Этот факт может быть истолкован по-разному. Можно предположить, что город не принадлежал прежде Михаилу Андреевичу, и был получен им не по завещанию отца (как это можно думать исходя из текста договорной грамоты № 75, называющей Ярославец также как Верею и Белоозеро вотчиной верейского князя). В таком случае город перешел в состав Верейско-Белозерского княжества (уже включавшего в себя, по-видимому, большинство волостей и станов будущего Ярославецкого уезда[206 - См. об этом подробнее: Митрошенкова Л.В. К истории формирования Малоярославецкого уезда (По духовным, договорным и жалованным грамотам князей московского дома XIV–XV вв.) // Источниковедение и историография в мире гуманитарного знания: Докл. и тез. XIV науч. конф. Москва, 18 – 19 апр. 2002 г. М., 2002. С. 330–333.]) между 1472 и 1482 гг. Необъяснимым остается упорное именование источниками Ярославца “отчиной” верейского князя. Время, когда Михаил Андреевич стал терять политическую власть, когда он без видимых к тому причин был лишен пожалованного великим князем Василием Васильевичем Вышгорода, вряд ли могло быть временем нового дара со стороны великого князя Ивана Васильевича. Факт такого пожалования не мог бы быть скрыт самим Иваном III, впоследствии отобравшим все владения верейского князя, но тщательно старавшегося подкрепить свои действия юридически.
Более обоснованным представляется предположение о том, что небольшая крепостца-городок была настолько мала, что не стоила до сих пор, по мнению и верейского, и великого князей, отдельного упоминания в документах. И только с той поры, когда Михаил Андреевич стал терять свои владения, городок начал приобретать какую-то значимость. Кроме того, князь Михаил был человеком хозяйственным. Возможно, его заботами и сам городок и “тянувшие” к нему территории в экономическом отношении достигли такого уровня развития, когда должны были уже управляться отдельными наместниками, а не управителями княжеского хозяйства в Верее. И потому именно в начале 1480-х гг. Ярославец появляется в документах и называется “отчиной” верейского князя, как и было на самом деле.
В 1483 г., менее чем через год после рассмотренного выше докончания, великий князь Иван Васильевич заключает с Михаилом Андреевичем верейским очередной договор, из которого узнаем, что последний уже “отступился” великому князю “после живота своего” не только от Белоозера, но и от Вереи, и от Ярославца.[207 - ДДГ. № 78. С. 293–295.]
Следует отметить, что документ не позволяет определенно установить разницу в правах князя Михаила Андреевича на разные части своей бывшей “отчины”. О передаче владений верейского князя “после его живота” великому князю говорится в четырех разных статьях грамоты:
1)“… А чем благословил тебя отець твои князь Андреи Дмитриевич, по душевнои грамоте отца своего, и твоего деда… в Москве, так же и вотчиною своею Ярославцем с волостьми, и с путми, и съ селы, и съ всеми пошлинами, и ты после своего живота ту свою вотчину дал мне…, так же что наперед сего дал еси мне, великому князю, свою отчину Белоозеро… и грамоты еси свои на то мне дал… и что еси въ своеи отчине себе примыслил или что себе примыслишь, и что яз, князь велики, пожаловал тебя своею вотчиною Вереею с волостми и с отъезжими месты, что взял есмь в своеи вине у твоего сына… до твоего живота. А мне, великому князю, и моему сыну, великому князю, и моим детем меншим тое вси твоеи вотчины под тобою не хотети, и блюсти, и не обидети, и не вступатися, и моеи братьи молодшеи…”
2) “…А Верея и Ярославець держати нам под тобою по душевнои грамоте отца твоего князя Андрея Дмитриевича, до твоего живота…”
3) “…А отоимет бог тебя, моего брата молодшего, князя Михаила Андреевича, ино после твоего живота та вся вотчина, чем тя благословил отець твои, князь Андреи Дмитриевич, в Москве, и Ярославець со всем, и Белоозеро со всем, и что яз, князь велики, пожаловал тобя своею вотчиною Вереею со всем, и та вотчина твоя вся после твоего живота мне, великому князю, со всем по тому, как было за тобою…”
4) Повторяется последняя формула, но к ней добавлено, что в случае, если “бог отоимет” великого князя Ивана Васильевича, – все аналогичные права на верейско-белозерские владения закрепляются за наследником великого князя.[208 - ДДГ. № 78. С. 294.]
Выводы о различии в правах князя Михаила на все упомянутые земли на основании столь расплывчатых данных делать трудно, но понятно, что оно было. Можно предположить, что в Белоозере Михаил Андреевич уже утратил права распоряжения землями (о чем говорят, как нам кажется, упомянутые факты присутствия великокняжеских наместников на Белоозере в 1482 г.). Нечто подобное (если и не формально, то практически) произошло и с Вереей. Об этом также может свидетельствовать отсутствие каких-либо пожалований из верейских земель в духовной грамоте верейского князя. Следует отметить, что статус Вереи грамотой выделяется особо. Она несколько раз именуется “вотчиной” Ивана Васильевича, хотя одна из статей договора и признает, что владетельные права на нее Михаила Андреевича основаны на духовной грамоте его отца – князя Андрея Дмитриевича. Видимо, Вереей ранее этого момента уже владел сын Михаила Андреевича – Василий Удалой. После опалы последнего, вероятно, Верея и была взята великим князем себе. А затем уже вновь “пожалована” верейско-белозерскому князю “в держание” “до живота” его.
Переходя непосредственно к самой духовной грамоте верейско-белозерского князя, необходимо остановиться на ее датировке.
Исходя из навязанных верейскому князю условий будущего завещания А.А. Зимин предположил, что датировку рассматриваемой духовной можно датировать не 1486 г., как это сделал Л.В. Черепнин в ДДГ, но необходимо значительно расширить датировку и, возможно, отнести ближе ко времени заключения предшествующих договоров.[209 - Зимин А.А. Указ. соч. С. 318.] Признавая более правильной расширенную датировку грамоты, предлагаем также принять во внимание и факт довольно длительной процедуры написания этого завещания. Черновой вариант, составленный по указанию Михаила Андреевича (для краткости в дальнейшем будем называть этот вариант – № 1[210 - ДДГ. № 80а. С. 301–305.]) был направлен на утверждение великому князю. В великокняжеской канцелярии его переписали (№ 2[211 - Там же. № 80б. С. 305–308.]) и отправили обратно Михаилу Андреевичу, где дьяк удельного князя еще раз его переписал (№ 3[212 - ДДГ. № 80в. С. 308–311.]). И потом, видимо, грамоту вновь отослали великому князю, а также – поставившему на обороте свою подпись митрополиту Геронтию. С другой стороны, в начальном протоколе грамоты № 1 отсутствуют указания на состояние здоровья завещателя. Отсутствие выражения “при своем животе”, как доказал С.М. Каштанов[213 - Каштанов С.М. К изучению формуляра великокняжеских духовных грамот конца XIV–начала XVI в… С. 246.], говорит о том, что грамота не была написана во время тяжелой болезни завещателя. Но в первоначальном варианте нет указаний и на доброе здравие князя. Это могло быть обусловлено преклонными годами Михаила Андреевича, когда, несмотря на отсутствие тяжелой болезни, кончина его близилась. Однако во втором, великокняжеском варианте появляется формула: “…пишу сию грамоту духовную при своем животе, в своем смысле и в своем разуме…”[214 - ДДГ. № 80б. С. 305.] Говорит ли это о том, что верейский князь не знал о существовании такого правила, или специально, по какой-то иной причине не внес слова “при своем животе” в текст начального протокола грамоты, а осведомленный о его болезни великий князь приказал их вписать? Как правило, духовные грамоты свято сохранялись и передавались в княжеских семьях из поколения в поколение со всей казной. Но неосведомленность в правилах написания завещания, проявленная Михаилом Андреевичем, говорит скорее об отсутствии у него к тому времени духовной грамоты отца – Андрея Дмитриевича Можайского.[215 - Однако, духовная Андрея Дмитриевича хранилась в архиве Посольского приказа еще в начале XVII в. (ДДГ. Приложение I. С. 448). Следует ли из этого, что в конце XV в. она существовала, но находилась уже в московской казне?] Такое предположение кажется еще более обоснованным при дальнейшем чтении грамоты, во многих других случаях отступающей от установившихся канонов. Иные предположения о причинах отсутствия формулы о здоровье князя Михаила в начальном протоколе его духовной грамоты возможны, но были бы слишком умозрительными.
Как бы то ни было, с наличием формулы “при своем животе” в официально утвержденном документе приходится считаться. Однако это не говорит о том, что грамота писалась незадолго до кончины, поскольку, напомним, князь был весьма преклонных лет.
С.М. Каштанов справедливо отметил, что в удельнокняжеских канцеляриях формуляры духовных были мало разработаны.[216 - Каштанов С.М. О написании и удостоверении княжеских актов // Российское самодержавие и бюрократия: Сб. в честь Натальи Федоровны Демидовой. М.–Новосибирск, 2000. С. 29.] Единственно, чем удостоверялась подлинность акта – княжеской печатью. Приложение восковой прикладной печати вместо вислой свидетельствовало, по мнению С.М. Каштанова, о понижении социально-политического статуса удельных князей во второй половине XV в. Писал грамоту под диктовку князя Михаила Андреевича и затем переписывал великокняжеский вариант княжеский дьяк Неклюд, что подтверждает вывод С.М. Каштанова о том, что во главе княжеского делопроизводства во второй половине XV в. стояли церковники, часто совмещавшие функции духовника и печатника.[217 - Там же. С. 33.]
Несмотря на то, что почти все особенности формуляра грамоты рассмотрены в указанной статье С.М. Каштанова, в данной работе совсем обойтись без характеристики формы столь важного для нас документа нельзя.
Прежде всего, необходимо еще раз обратить внимание на существование трех вариантов документа. Первые два варианта сохранились в списках конца XV в., беловой экземпляр дошел в подлиннике, у которого, однако, утрачены прилагавшиеся к нему две печати. Сохранность всех трех списков вызывает интерес и наводит на мысль о том, что для великого князя Ивана Васильевича имело определенное значение хранение не только официального текста, но и его черновиков. Значение это заключалось в желании иметь твердое подтверждение законности своих действий в отношении полученных от верейского князя земель и подтверждение свободной воли завещателя, отдавшего свои владения великому князю без принуждения. В особенности это было важно, когда великий князь решил по-своему распорядиться селами и деревнями, завещанными верейским князем московским церквям и монастырям. Такой вариант в духовной грамоте предусматривался: если великий князь захотел бы получить эти населенные пункты, он только должен был заплатить храму за них определенную сумму.
При переписывании великокняжеского варианта (№ 2) дьяком верейского князя (№ 3) изменений в текст грамоты внесено почти не было (кроме того, что имя писца оставлено в первоначальной редакции: подпись под первым черновым вариантом и под утвержденным гласит, что грамоту писал “дьячишко мое постельное Неклюдец”, тогда как в великокняжеской канцелярии предлагали именовать его “дьяком” и полным именем “Неклюд”). Можно согласиться с выводом С.М. Каштанова о том, что при создании белового экземпляра документа имело место “более или менее механическое повторение”.[218 - Каштанов С.М. О написании и удостоверении… С. 33.] Правда, это “повторение” имело место уже после того, как исправленный вариант был внимательно прочитан верейским князем. Так думать позволяет одна фраза, появившаяся в третьем варианте духовной грамоты. Ее не было не только во втором, но и в первом вариантах. После статьи об отпуске на волю холопов, в грамоте написано: “Да чтобы господинъ мои, князь велики, пожаловал, после моего живота судов моих не посудил”[219 - ДДГ. № 80в. С. 310.]. Вероятно, Михаил Андреевич был не особенно доволен внесенными по указанию великого князя изменениями, но спорить не мог, и единственное, что позволил себе, – внес в текст вышеуказанную фразу. Вероятно, это была со стороны верейского князя еще одна попытка обеспечить соблюдение своей воли.
Сравнительный анализ первого и второго вариантов духовной представляется необходимым как для лучшего понимания целей великого князя и механизма присоединения ярославецкой части удельного верейско-белозерского княжества к Москве, так и для лучшего представления о составе земель этого владения Михаила Андреевича и формировании территории будущего Ярославецкого уезда.
Какие же изменения были внесены в вариант № 1 в великокняжеской канцелярии?
1. Прежде всего, как уже отмечалось, был изменен начальный протокол грамоты, а именно:
а) в текст внесены слова: “при своем животе” (о чем говорилось выше);
б) расширена инвокация (что отмечено С.М. Каштановым[220 - Каштанов С.М. О написании и удостоверении… С. 34.]), введен вариант, впервые встречающийся в духовной великой княгини Софьи Витовтовны, и с тех пор использовавшийся во всех духовных великих князей: вместо “Во имя Отца и Сына с Святаго Духа” в № 1 – “Во имя Святыя и Живоначальныя Троица, Отца и Сына и Святаго Духа” в № 2;
в) усилена формула, говорящая об умственном здоровье князя. В документе № 1: “пишу сию грамоту духовную своим целым умом”; в № 2: “в своем смысле и в своем разуме”. Как показал Г.В. Семенченко, в данной части протокола духовных грамот конца XV – начала XVI в. прослеживается влияние группы статей “Закона судного людем”, недвусмысленно указывающего на психическую полноценность завещателя как на необходимое условие законности его распоряжений[221 - Семенченко Г.В. Духовные грамоты XIV–XV вв. как исторический источник. Дис… канд. ист. наук. М., 1983. С. 46.]. В нашем случае формальное исправление протокола также еще раз свидетельствует о значении, придаваемом великим князем полной законности завещания.
Трудно сказать, было ли на руках у Михаила Андреевича в момент написания духовной завещание его отца. Многое наводит на мысль, что нет. Но, во всяком случае, князь был знаком с нормами составления подобных документов, о чем свидетельствует состав начального протокола грамоты. Инвокация и интитуляция духовной верейского князя соответствуют таковым же элементам духовной его деда – московского великого князя Дмитрия Донского. В завещании верейского отсутствуют лишь слова: “Даю ряд сыном своим и своеи княгине”[222 - ДДГ. № 12. С. 33.], что вполне понятно: Михаил Андреевич никому “ряда” не давал, все владения передавал великому князю.
2. Изменен порядок расположения материала. Будучи весьма набожным человеком, Михаил Андреевич начинал свою духовную с перечисления отдаваемых им великому князю драгоценных для него реликвий – чудотворной иконы и богато украшенных церковных риз. Затем перечислялись волости, и уж потом – передаваемое великому князю движимое имущество. Лишь после этого следовало перечисление владений, завещаемых им дочери, монастырям, церквям и слугам. Определенная логика в таком расположении материала четко прослеживается. Прежде всего принималась во внимание значимость субъекта пожалования лично для верейского князя, затем учитывалось значение пожалования с точки зрения его не только материальной, но и духовной ценности. Но существовал уже сложившийся формуляр, и в великокняжеской канцелярии все передаваемое по духовной имущество расположили строго по установленному порядку, вынеся на первое место имевшие государственное значение статьи о передаче московскому князю земельных владений Михаила Андреевича. Затем были перечислены земли, передаваемые монастырям и церквям “на помин души”. После них – села, деревни и пустоши, отданные слугам князя в пожалование и “в куплю”. И лишь в самом конце – движимое имущество.
3. В отличие от первоначальной редакции, где Белоозеро, Верея и Ярославец равно названы “отчиной” Михаила Андреевича, московская редакция подчеркивает различие правовых оснований этих владений для самого верейского князя и различие оснований для их перехода великому князю. На первое место вынесено Белоозеро, статус которого уточнен. В грамоте № 2 подчеркнуто, что Белоозеро передано было еще при жизни верейского князя. Как считал Л.В. Черепнин, Михаил Андреевич после 1482 г. сохранял на Белоозеро права лишь прекарного характера[223 - Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы… С. 177–178.]. Подробно перечисленные в грамоте прикупы князя Михаила в Белоозере, сделанные уже после этой даты, в варианте № 2 заменены общей формулой: “дал есми ту свою отчину Белоозеро своему господину и осподарю, великому князю Ивану Васильевичу всея Руси при своем животе, и с волостьми, и с путми, и с селы, и слободки, и со всем, что к Белоозеру изстарины потягло, и съ своими прикупы, и со всеми пошлинами, как было за мною”[224 - ДДГ. № 80б. С. 305–306.]. В отношении неопределенности характера прав верейского князя на белозерские земли после 1482 г., можно также заметить, что согласно последующим договорам между великим и верейским князьями существовали грамоты, данные Михаилом Андреевичем Ивану III на эти владения. Грамоты не сохранились, что весьма подозрительно выглядит на фоне прекрасно уцелевших трех вариантов духовной.
4. Изменен порядок перечисления остальных земельных владений, передаваемых великому князю: вместо Вереи (стоявшей в № 1 в самом начале) первым теперь назван “жеребей” в Москве, причем, расписанный значительно более подробно, чем в № 1. Затем названы Ярославец, двор в Москве, а уж после этого – Верея. Очевидно, великому князю было особенно важно подробно зафиксировать получаемые им владения в Москве. Также очевидно, что статус Вереи, взятой им “в своеи вине” у князя Василия Михайловича Удалого и переданной затем в держание его отцу, отличался от статуса прочих владений Михаила Андреевича, что и следовало особо подчеркнуть. Определенно указано, что это было временное пожалование, хотя и являлось “вотчиной” верейского князя. Двойственность положения этой части весьма разнородного по составу верейско-белозерского княжества проявляется и в том, что Верея названа “вотчиной” не только Михаила Андреевича, но и великого князя: “…ино после моего живота та вотчина господина моего, великого князя, Верея со всем его и есть”. Великий князь, таким образом, не отрицает наличие права наследственного владения ею у верейско-белозерского князя, но утверждает свое право отбирать вотчины, а затем жаловать в качестве уже прекарного владения любому, кому посчитает нужным. Видим здесь явное использование термина “вотчина” не только как указание на способ получения владения, но и на его юридический статус.
Возникает вопрос: возвращение Вереи в руки Михаила Андреевича “до живота” было актом простого доброжелательства? Или определенную роль сыграло понимание хозяйственной целесообразности: отдать прежнему хозяину лучше, чем дать новому, не знающему всех нюансов хозяйственной жизни региона? Кроме того, могли иметь значение и иные соображения: при жизни наследственно владевшего этими землями князя, ничем не провинившегося перед великим князем московским, незачем было отдавать их кому-нибудь еще? К сожалению, поставив все эти вопросы, нужно признать, что достаточными данными для ответов на них мы не обладаем.
Порядок перечисления принадлежавших князю Михаилу Андреевичу волостей в рассматриваемых вариантах грамоты показывает, что Белоозеру отдавалось предпочтение, хотя оно было отобрано ранее других. Но это была самая крупная, развитая хозяйственно, хорошо освоенная часть владения. Второй по значению среди своих владений князь считал Верею, третьим – Ярославец. Возможно, впервые упомянутый в этом документе “Ярославецкий уезд” – совсем недавно образовавшаяся административно-территориальная единица. Лишившись Белозерской части своих владений, отдав сыну Верею, Михаил Андреевич единственным местом своего пребывания мог избрать лишь Ярославец, после чего крохотный городок стал центром уже фактически несамостоятельного, хотя формально еще удельного владения. По сравнению с бывшими владениями князя, территория уезда была ничтожной.
5. В грамоте № 1 говорится, что Белоозеро, Верея и Ярославец передаются великому князю “с волостми, и с селы, и слободами и со всеми пошлинами, опрочь тех, которые есми дал по своеи души, и которыми пустошми кого буду пожаловал, дал в куплю”. В великокняжеской грамоте последнего замечания об исключении некоторых “пустошей” из владений великого князя нет. Напротив, появляется противоположное утверждение: “…и яз благословил, дал есми ту свою вотчину всю, после своего живота, своему же господину, великому князю Ивану Васильевичу всея Руси”.
6. В грамоте № 2 изменен порядок перечисления монастырей, получавших от верейского князя “на помин души” села и деревни. В начало вынесены Кириллов и Мартемьянов монастыри на Белоозере, указанные у верейского князя в конце. Л.В. Черепнин считал, что это связано с желанием великого князя подчеркнуть подчиненность белозерского князя, убрав с первого места в документе безусловно первый в Москве по роли и значению Троицкий монастырь, богатые пожалования в который часто делали члены великокняжеской семьи.[225 - Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы… С. 178.] Верейский князь это значение Троицкой обители понимал, почему и указал ее первой, а затем уже перечислил московские монастыри и храмы, Пафнутьев Боровский монастырь и ярославецкие церкви. Распоряжения, касающиеся пожалований в Кириллов Белозерский и Мартемьянов монастыри, помещены в варианте № 1 в самом конце и носят очень подробный характер, решительно измененный, формализованный в варианте № 2. Нам представляется убедительным данное Черепниным объяснение выноса на первое место белозерских монастырей. Однако здесь могла иметь место и прослеживающаяся по всему документу тенденция к формализации текста. Она проявилась и в строгом соблюдении принятой в начале последовательности упоминания территорий: Белоозеро, Москва, Верея, Ярославец.
7. Значительно сокращены в грамоте № 2 и опять-таки “формализованы” статьи о передаче сел, деревень и пустошей “по душе” князя и его родственников. В грамоте № 1 каждый раз последовательно перечисляются лица, по чьей душе делает князь вклад: “по своему отцу, и по своеи матери, и по своеи души, и по своеи княгине, и по своем сыне Иване”. В варианте № 2 в самом начале присутствует фраза: “А на поминок по своем роду и по своеи душе…”, после которой перечислены все пожалования на той или иной территории. Для верейского князя было важно указать в прямой последовательности, кого поминать с получаемых монастырем или храмом доходов. Для великого князя это абсолютно не имело значения. По его мнению, очевидно, достаточно было указать целиком – “по своем роду”.
Все указания на денежные компенсации, выплачиваемые в случае, если пожалованные владения “будут надобе” великому князю, отнесены в конец разделенных по территориальному признаку статей.
8. Согласно грамоте № 1 Михаил Андреевич завещал своей дочери Анастасии (жене князя Иосифа, предположительно – Дорогобужского) села Офонасьевское и Костинское в Ярославецком уезде. В случае же, если села понадобятся великому князю, то “господин мои, князь велики, дастъ моеи дочери, княгине Настасье, в тех земель место, свои земли”, – говорится в грамоте. Вместо этого в № 2 княгине предназначалось только 300 руб. денег и никаких земельных пожалований. Села Офонасьевское и Костинское в тексте № 2 не фигурируют.
Упоминание этих сел в грамоте № 1 и его отсутствие в № 2, позволяет предположить, что верейский князь, видимо, хотел обеспечить свою дочь земельными владениями, располагавшимися неподалеку от города Ярославца, небольшого, но все же имевшего некоторое хозяйственное значение. Небольшие по размеру, затерянные в лесах волости этого уезда, вероятно, были не слишком развиты, а территории их не до конца освоены. Поэтому дочери и хотелось отдать земли получше, а именно те из них, которые располагались ближе к центру уезда. Кроме того, село Офонасьевское располагалось “в Локне”. Если согласиться с предположением (см. § 1) о том, что “Локна” духовной Михаила Андреевича соответствует волости “Лохно” духовной Дмитрия Донского (принадлежавшей жене его Евдокии), то получается, что дочери передавал верейский князь часть земель, бывших некогда владением княгини. Возможно ли здесь предположить попытку продолжения древней традиции передачи отдельных волостей по женской линии? Как бы то ни было, но в данном случае еще одна древняя традиция, идущая еще со времен Ивана Калиты – о наделении княжеских дочерей земельными владениями – была нарушена великим князем. Правда, дочь князя Михаила была уже замужем, а в приданое земель московские князья не давали. С другой стороны, ее муж был, вероятно, служебным князем, т.е. земли из Московского княжества после передачи их Анастасии не уходили. Но все же Ивану III важно было сохранить удел в целом и, возможно, – уничтожить всякую память о существовании владетельных прав на него верейского князя.
9. Изменены и значительно усилены в сторону подчеркнуто большого доверия к великому князю заключительные статьи грамоты. А именно:
а) появилась новая статья: “А опрочь того, что ни останется после моего живота моеи казны, и то все господинъ мои, князь велики, роздастъ по моеи души”. Можно предположить, что великий князь таким образом позаботился, чтобы не было недоразумений в установлении владельца имущества, возможно, забытого верейским князем;
б) значительно усилена статья, называющая Ивана III душеприказчиком верейского князя. Вместо: “А приказываю душу своему господину и осподарю, великому князю Ивану Васильевичу всея Руси” написано: “А приказываю душу свою помянути, и долг заплатити, и все розправити по своем животе своему господину и осподарю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, положил есми о всем на бозе да на нем, на своем господине”;
в) появилась новая статья: “А где ми что долгу дати, ино тому список за своею печатью и за подписью дьяка моего”. Такой список и в самом деле к грамоте был приложен и сохранился.[226 - ДДГ. № 80г. С. 311–312.]
К сожалению, не сохранился другой список, также упоминаемый в духовной, причем во всех трех ее вариантах. Это список вещей, передаваемых верейским князем сыну Василию (находившемуся уже несколько лет в изгнании). Согласно духовной, в то время, когда Василий и его жена еще находились при своем отце, он “подавал” им некие вещи, которые теперь хотел им же и вернуть. Несмотря на такую оговорку, вряд ли опальный Василий Михайлович мог что-либо получить из отцовского наследства.
В заключение разбора формуляра духовной грамоты князя Михаила Андреевича верейского, необходимо упомянуть несохранившиеся до наших дней две печати, которыми был заверен последний, третий ее вариант. Вероятно, это были печати самого верейского князя: черновосковая, прикладная с изображением женщины с мечом (как и сохранившиеся в прикладных к духовной грамоте списках), и митрополита Геронтия, подписавшего утвержденный третий экземпляр духовной. Наличие подписи и, вероятно, печати митрополита Геронтия на официальном завещании удельного верейского князя можно было бы также расценить как исключение из правил: не известно ни одной другой духовной грамоты удельного князя, утвержденной митрополитом. Однако в одной из работ С.М. Каштанова показано, что отсутствие печатей и подписей митрополитов на сохранившихся духовных удельных князей может объясняться отсутствием в этот момент митрополитов в Москве.[227 - Каштанов С.М. К вопросу о первом упоминании и времени основания Малоярославца… С. 23–27.]
Таким образом, рассмотрев формуляр духовной грамоты верейско-белозерского князя и выявив внесенные в него великокняжеской канцелярией изменения, мы убедились, сколь большое значение (хотя и совершенно различное содержательно) придавалось этому документу как завещателем, так и самим великим князем. Иван III, очевидно, видел в нем политический акт, согласно которому в его руки переходили юридически до сих пор самостоятельные владения одной из боковых ветвей московского княжеского дома. Об этом свидетельствуют многочисленные изменения, внесенные в великокняжеской канцелярии в этот документ. Сам же Михаил Андреевич просто диктовал свою последнюю волю, пытался наилучшим образом, подробно и тщательно распорядиться оставшимся у него к концу жизни имуществом. Смирившись с тем, что “удела” его как такового больее не существует, что сын в изгнании, а других наследников кроме великого князя нет, он все же проявляет свободную волю в распоряжении остатками власти.
Итак, что же представлял собой Ярославецкий уезд в конце XV в., каковы были его границы, и какие волости в него входили?
В настоящее время почти все упомянутые в духовной грамоте Верейского князя объекты удалось локализовать и нанести на карту-схему (см. приложение 3) с указанием градаций: село (сельцо), починок, деревня, пустошь. Работа проводилась на основе сопоставления топонимов грамоты с материалами писцового дела конца XVI – начала XVII вв. и картографическими источниками более позднего времени – планами и картами Ярославецкого и Боровского уездов, составленными при проведении Генерального межевания. При этом использовались как карты целых уездов, так и более точные и подробные карты волостей и станов, а также планы некоторых отдельных землевладений. Такая методика позволила более точно определить месторасположение объектов, исчезнувших к настоящему времени. Более того, благодаря привлечению планов отдельных земельных наделов, удалось локализовать некоторые деревни и села, ставшие пустошами уже ко времени составления межевых карт: например, сельцо Якимовское и Кукеповское, а также принадлежавшие городским ярославецким храмам деревни Шубинскую, Усовскую, Романьсково, Пронцевскую, Тураевскую, Костинскую и др.
В качестве основного текста при описании территории уезда мы будем использовать вариант грамоты № 1, как содержащий более полные и подробные сведения о владениях князя, многие из которых в официальном тексте были опущены. Далее мы перечислим все упоминаемые в духовной грамоте Михаила Андреевича верейского топонимы, определим их местонахождение по писцовым книгам более позднего времени и картам XVIII в., укажем на происходившие изменения названий (что покажет путь, которым была проведена локализация объектов). В некоторых случаях названия сел и деревень не менялись со временем, и локализация их затруднений не вызывала. Такие объекты приводятся без пояснений вышеназванного характера.
Все это позволяет определить с возможной степенью точности границы Ярославецкого уезда в конце XV в. и установить, какие известные по более ранним или более поздним источникам волости и станы входили в его состав. Итак, на упомянутую карту-схему (приложение 3) нанесены следующие объекты, названные в духовной грамоте верейско-белозерского князя Михаила Андреевича (номера топонимов ниже в тексте соответствуют номерам на карте-схеме):
1. Офонасьевское сельцо в Локне (в конце XVI столетия сельцо Офонасьевское стало просто “деревней Офонасово, Селино тож”, входившей в Суходровскую волость[228 - РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 539. Л. 445.]).
2. Сельцо Костинское (в конце XVI в. – “деревня, что было сельцо Костинское, а под ней прудишко” – в волости Гордошевичи[229 - Там же. Л. 664 об.]).
Оба сельца предназначались дочери верейского князя Анастасии, но не были отданы ей. Напомним, что вместо них княгиня должна была получить 300 руб. Это кажется для того времени значительной суммой.[230 - Суждение подтверждается сравнением с ценами на разные товары. По данным А.М. Колызина, цена одного холопа в конце XV – начале XVI в. составляла 2 рубля (160 г серебра), конь стоил 3 руб., “кафтан куней” – 4 руб., “шуба кунья” – 2 руб., “шуба белья” – 20 алтын, шлем – 20 алтын, кольчуга – 70 алтын, “серьги яхонты” – 10 руб. (См.: Колызин А.М. Торговля древней Москвы (XII – середина XV в.). М., 2001. С. 54, 57.)] Показательно сравнение со стоимостью подобных пожалований “по своей душе” Ивана Борисовича Рузского (1503 г.): в Кирилов и в Мартемьянов монастырь давал князь по 10 руб., в Рузские храмы – деревни и слободы стоимостью по 5 руб.[231 - ДДГ. № 88. С. 351–353.]
3. Село Ивановское “з деревнями” “въ Ярославце” предназначалось Троицкому Сергиеву монастырю. Компенсация за него должна была составить 80 руб.
В духовной грамоте Дмитрия Донского упоминается некое “село Ивановское Васильевича в Гремичах”.[232 - Там же. № 12. С. 34.] Возможно, это то же село, которое названо в духовной грамоте верейского князя “в Ярославце”. Волость Гремичи располагается вблизи города Ярославца, к северо-востоку от него. По писцовой книге уезда Ярославца Малого 1587/1588–1591/92 гг. известны два села Ивановских – одно (“Львовское тож”) в Прудцовской волости[233 - РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 539. Л. 359.] (вероятно, выделившейся из Гремичей и Сущова) и “село Скрыпорово Ивановское тож” Окологородного стана[234 - Там же. Д. 547. Л. 17.] (образовавшегося, по всей видимости, путем выделения части земель из волостей Гордошевичей и Гремичей). Оно и представляется, исходя из его расположения на местности (высокий берег реки, близость к городу, хорошие дороги, наличие пашни, сенных покосов и леса вокруг), более подходящим для отождествления с указанным в грамоте верейского князя. Положение другого села не так удачно: от реки оно удалено, также как от города. Тождество Ивановского села грамоты верейского князя селу “Ивановского Васильевича в Гремичах” духовной грамоты Дмитрия Донского доказать пока не удается. Возможно, это совершенно разные объекты. Предполагать их соответствие позволяет лишь сходство названий, ранние упоминания, понимание продолжительности и трудоемкости процесса освоения земель вокруг города. А также – предположение о богатстве и разработанности земель, принадлежавших в конце XIV в. Ивану Васильевичу Вельяминову, и тех, что в конце XV в. завещались Троицкому монастырю.
4. Село Якимовское передавалось московскому храму Михаила Архангела, и стоило, по мнению Михаила Андреевича, 100 руб. Месторасположение “пустоши что была деревня Якимова” удалось установить приблизительно лишь по межевым книгам 1685–1686 гг.[235 - РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 248. Л. 236.] Оно находилось в Гордошевской волости.[236 - Там же. Д. 539. Л. 700 об.]
5. Село Татаренки “в Заечкове” предназначалось “Пречистои к соборнои церкви на Москве” (компенсация – 60 руб.). Входило в XVI–XVII вв. в Заечковский стан.[237 - Там же. Л. 256 об.] Так же, как и все остальные известные по духовной верейского князя населенные пункты в Заячкове, село сохранилось до настоящего времени.
6. Село Богоявленское – к “Пречистои на Симаново в манастырь” (50 руб.). Расположение села не указано, но оно находится также в Заячкове, что известно и по приложенной к духовной грамоте отдельной данной на это село[238 - ДДГ. № 80к. С. 315.], и по писцовым книгам[239 - РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 539. Л. 163 об.] (другого Богоявленского в Ярославецком уезде не было).
7. Село Тарутинское – женскому Вознесенскому монастырю в Москве (50 руб.). Знаменитое село, прославившееся далеко за пределами России в 1812 году. Входило в Заечковский стан.[240 - РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 539. Л. 109.] Сохранилось до наших дней.
8. Деревня Нижнее – Свято-Алексеевскому женскому монастырю (20 руб.). Также входило в Заечковский стан[241 - Там же. Л. 115 об.] и сохранилось до сих пор.
9. Сельцо Кукеповское – Боровскому Пафнутьеву монастырю. В писцовой книге 1587/88–1591/92 гг. упоминается как “сельцо Кутепово” или “Кутеповское” в Гордошевской волости.[242 - Там же. Л. 692 об.]
Судя по всему, московские храмы (в частности, Архангельский собор и Успенский) получили вместо предназначавшихся им сел денежные компенсации, либо пожалования были у них тут же отобраны.[243 - См.: АРГ. С. 24, 51.] Но, во всяком случае, в утвержденном варианте духовной грамоты предусматривается либо передача монастырям и соборам сел, либо выплата им денежной компенсации.
Далее в грамоте следуют пожалования Ярославецким храмам. В XVI–XVII вв. все владения городских ярославецких церквей находились с Гордошевской волости.[244 - РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 539. Л. 647–735.]
10. Верейский князь завещал деревню Шубинскую Архангельскому собору в Ярославце. Деревня Шубинская в конце XVI в. стала “пустошью, что было селище Погорелое, что было селцо Шубино за архангельским протопопом с братьею”[245 - Там же. Л.714 об.]. Пустошь после исчезновения Архангельского собора принадлежала городской Спасской церкви. Позднее ее передали Николаевскому монастырю, и в первой половине XVIII в. она была заселена монастырскими крестьянами.[246 - См. об этом: И[еромонах] Л[еонид]. Указ. соч. М., 1903. С. 45.] Ставшая снова деревней, Шубинка локализуется по Генеральному плану Малоярославецкого уезда конца XVIII в.[247 - РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. Д. 1420.]
11. Архангельскому ярославецкому собору также отдавалась деревня Костинская, ставшая “пустошью Шадуевской, Костино тож” в XVI в.[248 - Там же. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 539. Л. 713.] и переданная затем Успенской церкви. Локализуется по картам екатерининского межевания.[249 - Там же. Ф. 1356. Оп. 1. Д. 1420.]
12. Никольской церкви досталась деревня Романьсково. Место деревни, ставшей “пустошью Раменской” в XVII в.[250 - Там же. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 248. Л. 354.], известно по межевым картам XVIIIв.[251 - Там же. Ф. 1356. Оп. 1. Д. 1420.]
13. Церкви Спаса Перображения принадлежала деревня Тураевская.[252 - Там же. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 539. Л. 714] Место пустоши известно также по межевым картам XVIII в.[253 - Там же. Ф. 1356. Оп. 1. Д. 1420.]
14. Егорьевскому храму досталась деревня Приньчаковская. В XVI в. такой деревни нет, но Егорьевскому храму в Ярославце на посаде принадлежала “пустошь, что было селище Пронцевское”[254 - Там же. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 539. Л. 713 об.]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70191925&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Готье Ю.В. Замосковный край в в. М., 1937.
2
Чернов С.З. Волок Ламский в XIV – первой половине XVI в. Структуры землевладения и формирование военно-служилой корпорации // Акты Московской Руси: микрорегиональные исследования. М., 1998. Т. 1; Он же. Происхождение вотчин XIV–XV вв. в районе Троице-Сергиева монастыря: Историческая география землевладения. Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1983; Он же. Комплексное исследование и охрана русского средневекового ландшафта: по материалам древнего Радонежского княжества. М., 1987; Он же. Укрепленные поселения XIII–XIV вв. северо-востока Московского княжества // Столичные и периферийные города Руси и России в средние века и раннее новое время (XI–XVIII вв.): Тез. докл. науч. конф. (М., 3–5 дек. 1996 г.). М., 1996. С. 136–145 и др.
3
Мазуров А.Б. Средневековая Коломна в XIV – первой половине XVI в. Комплексное исследование региональных аспектов становления единого русского государства. М., 2001.
4
Селин А.А. Историческая география Новгородской земли в XVI–XVII вв. Новгородский и Ладожский уезды Водской пятины. СПб., 2003.
5
ДДГ. № 17. С. 46.
6
АСЭИ. Т. 1. № 352. С. 258–259.
