28 дней
Алексей Забугорный
Каждый человек рано или поздно задается извечными вопросами: кто я? Для чего существую? В чем смысл моей жизни?Главный герой рассказа – молодой сотрудник крупной компании, изо дня в день вынужденный надевать маску и жить по навязанным правилам, которые идут вразрез с его собственным мироощущением. Внутренний протест и попытки не потерять себя в тисках корпоративной машины выливаются в отрицание системы и саморазрушение, за которыми кроются уязвимость и отсутствие внутренней точки опоры.Этот рассказ – о поиске, борьбе противоречий, ошибках, неудачах, надежде.
Алексей Забугорный
28 дней
«Another brick in the wall»
(Pink Floyd, «The Wall»)
«…Грустно собаке; она живет за счет одного рождения, как и я».
(А. Платонов, «Котлован»)
Утро
«Д-з-з-з-з… Время – просыпаться. Четыре – тридцать. Д-з-з-з-з… Время – просыпаться. Четыре – тридцать. Д-з-з-з-з…»
Не открывая глаз шарю по тумбочке, нахожу дребезжащую виброзвонком «сотку» и на полуслове пресекаю эту гнусную фразу: «Д-з-з-з-з… Вре…»
Тишина.
Кто-то прошаркал по коридору. Заворочался за фанерной стенкой сосед, тоже разбуженный этим кощунственным призывом.
«Издевательство: живого человека, к шести утра, на работу, да это… Да за это… На фиг, на фиг…» Прижимаюсь лицом к подушке и сознание тонет в темных, теплых водах сладкого забытья.
…Я стою посреди цветущего луга. Горячее солнце, будто вплавленное в янтарь, застыло в зените, венчая купол глубокого ультрамаринового неба. Воздух, неподвижный и будто бы густой, напоен пряным ароматом трав, дыханием лета, томной негой июльского полдня. Шмель, покрытый золотистой пыльцой, лениво перелетает с цветка на цветок. Юркая ящерица проворно взобралась на камень и замерла, подставив солнцу пестрые бока.
Через луг, босиком по желтой песчаной тропинке шагает карапуз лет четырех, ярко-рыжий, веснушчатый, с ведерком и сачком для ловли бабочек.
Там, куда он идет, за этим лугом, – там очень хорошо, там льется нежный, ласковый свет и – счастье – как вечность…
«Д-з-з-з-з… Время – просыпаться. Четыре – тридцать – пять… Д-з-з-з-з…»
…Я в темной, холодной комнате. Тумбочка у кровати. Фанерный потолок. Полоска света под дверью.
Отключаю будильник.
Не буду просыпаться. Делайте со мной, что хотите, но я не встану. Не нужно мне ни душа, ни завтраков ваших суррогатных; скажите только, что Завод взорвался, что море вышло из берегов и поглотило его. Что можно еще хоть немного поспать…
Лежу. Волны сна мягко покачивают, а где-то в мозгу уже проснулся Сотрудник и ухмыляется корпоративно: «Вставай, бедолага. Пора. Завод сам себя, знаешь ли, не построит».
– Ну и пусть, – говорю ему, – пусть не построит. Плевать. Уеду домой, буду вечерами сидеть на лавочке… с пивом.... Чтобы клены, фонарь и тень от листьев на асфальте.
Все же, страдая, выбрался из-под одеяла, уселся на край кровати и сгорбился, прикрыв глаза.
Вот так – каждое утро, день за днем, и с каждым разом – все меньше, и ближе, и тревожно от смутного чувства вины перед кем-то, за что-то упущенное, не сделанное, невозвратное…
А сколько-ж я спал-то? Часа четыре с половиной, наверное. Ведь договаривались вчера: по пиву – и все, и по домам…
Мысли спутались, в голове – гул, во рту – мерзкий привкус от выкуренных сигарет.
На столе сгрудились бутылки из-под «Балтики». Беру одну и кидаю в мусорное ведро. От удара ведро опрокинулось, бутылка вывалилась и закатилась под стол. Ногой отправляю ведро следом за бутылкой, достаю из шкафа зубную щетку, пасту и выползаю из комнаты.
Коридор уже наполнялся восставшими ото сна сотрудниками. Прошла, стыдливо потупившись, юная дева в шелковом халатике с вырезом. Прошаркал заросший щетиной усатый мужик с опухшим лицом. Где-то, за одной из дверей, бубнит телевизор.
Новый день восставал из пепла в тысячный раз.
В душевой над раковиной стоит человек в синей футболке. В его темных восточных глазах – глубокая скорбь, в руке – бритва. Заметив меня он вздохнул обреченно, и провел бритвой по горлу, снимая щетину. Человек этот – Руслан, мой друг, соработник и иногда – психотерапевт: один из немногих, благодаря кому я не сбрендил здесь окончательно.
– Нуте-с, коллега… – сказал я, открывая тюбик с пастой. – Что скажете?
– А ничего… Даже странно.
– Алкаш вы, батенька. А я – болею…
– Что-то вы, друже, совсем расклеились. А еще – спортсмен…
Глянул в зеркало: взгляд мутный, лицо помятое, мешки под глазами, спутанные патлы на плечах. Не брился неделю. Бороду, что ли, отрастить… Борода, говорят, мужественности придает.
– Совсем вы себя не жалеете, Витенька, – выговаривал я своему отражению, орудуя щеткой. – Распустились. Все пьете. А раньше-то…
На миг вспомнилось: острый, как нож, скальный гребень, покрытый снегом и льдом, над морем сияющих под солнцем облаков. Звон забиваемых крючьев разносится в разряженном воздухе…
– Не для меня это место, – оправдывалось отражение. – Все силы высосало, как упырь…
Я обернулся к Руслану: "Друг мой, почему нельзя, чтобы было хорошо без того, чтобы потом было плохо?
– За все надо платить, однако, – резонно ответил он. – Но за хорошее – больше..
Руслан собрал бритвенные принадлежности в пластиковую сумочку и направился к выходу. В дверях обернулся: «Володя, сменщик, звонил. На той неделе он заедет».
– А ты, значит, домой?
– Ага. Хотя… домой вообще не хочется. – Руслан с тоской огляделся: «и здесь – не хочется…»
***
Вернувшись в комнату, долго искал чистые носки и пропуск. В конце концов, пропуск нашел под кроватью, носки же надел грязные; чистые закончились.
Кое-как собрался, сальные волосы не стал собирать в хвост и пополз на остановку, шаркая стоптанными рабочими ботинками по мокрому асфальту. По пути купил в продуктовом ларьке упаковку китайской лапши: завтрак.
Одно и то же, одно и то же изо дня в день.
Сейчас построимся в шеренги, погрузимся в автобусы, чтобы через пол часа вывалиться из них заспанной массой, пройти вдоль заборов с рядами колючей проволоки, под мертвенным светом прожекторов, мимо плакатов, с которых улыбаются и показывают большие пальцы люди в касках, влиться в ворота проходной, расползтись по своим местам и до вечера твердой рукой устранять, исправлять, улучшать и смотреть в будущее соколиным взглядом потомственных пролетариев.
Все как всегда: как вчера, позавчера, и неделю назад, и завтра и вовеки веков: извечный «день сурка».
***
В огромном зале без окон, обшитым белым пластиком, в этот ранний час было почти безлюдно: светились экраны мнемосхем, из чрева пультов управления доносился монотонный гул, с потолка безразлично пялились лампы дневного света под матовыми плафонами. Ведущий инженер ночной смены сдавал вахту инженеру смены дневной. Еще один человек примостился у пульта, торопливо дописывая данные в вахтовом журнале. За столиком у входа сидел заспанный охранник с журналом регистрации входа-выхода. Отсюда, из «нервного центра» Завода, окружающий мир виден через экраны камер наружного наблюдения: люди, стоящие в курилке; люди, вяло бредущие в темноте через проходные; охранники проверяющие их металлоискателями; столбы отпарных колонн, увешанные гроздьями желтых огней, и пылающие в черном небе факела, которые освещают Завод трепетным, мутно-красным заревом.
Так: пройти мимо охранника. Не дышать. Поздороваться с ведущим инженером. С человеком у пульта – тоже. Залить лапшу кипятком из чайника…
Ничего интересного за ночь, как обычно, не произошло. Почтовый ящик пополнился лишь дежурными рассылками: “Daily Company News”; “Internet Security Tips”; “Executive Assistant”… Удалил все, не читая.
Ничего не хочется, только спать. Утомленный мозг подернулся мыслью и завис, мешая Маркеса с Платоновым: «Терпеливая тщетность Бытия».
Третья неделя вахты. Время, когда начинает казаться, что жизнь глумлива и бессмысленна. Каждый новый день рождается в муках, будто приходит в движение разлаженный, проржавевший механизм. По утрам колесо шестеренки страгивается с лязгом и скрежетом, сточенными зубьями упираясь в пазы, напрягаясь и стеная. Заедая на наростах ржавчины и хрипя, шаг за шагом толкает себя сквозь время, минута за минутой, час за часом, перетирая воспаленными деснами пресную похлебку бытия. День тянется бесконечно долго. Шестеренку наполняет сознание собственной ненужности и ничтожности в тисках огромного Завода. Исчезнешь – никто и не заметит. Так проходит еще один день в мире, где отдельно взятый человек становится все менее значим. Для сотрудника – день жизни. Для Завода – оборот шестеренки.
А этот день, между тем, только начинается. Настроение паршивое, нервы натянуты уже с утра, и до отбоя – пол суток.
В операторную вбежала Лера, переводчик ночной смены: волнистые локоны цвета воронова крыла, агатовые глаза, улыбка.
– Привет, Витенька! Приятного аппетита! – она чмокнула меня в щеку и положила пред клавиатурой половинку «Сникерса».
– Превед и тебе, Лерчик.
– Как вчера вечер прошел? Гуля-яли небось, редиски, а я тут, сижу, понимаешь, одна, всеми покинутая и забытая… Вот… – она коротко вздохнула и обиженно выпятила нижнюю губку.
– Ой, Лер… лучше бы я вчера помер.
– Опять за свое! Хватит уже тоску нагонять, пессимист, блин!
– Ладно, ладно, исправлюсь. Что там у тебя? Дали, поди, прикурить?
– Ой, и не говори! Всю ночь турбину пускали, носились, как сумасшедшие. Слушай, ты не обижайся, но я ночной отчет так и не успела перевести. Сделаешь, а? Только надо прямо сейчас, до собрания, чтобы дневная смена продолжила.
– ОК, you bet.
– Ну, ты не обижайся?
– Валерия, на Вас – никогда! Не волнуйся, сейчас сразу и начну.
– Ну, лана, мой хороший, тада я побежала. Не раскисай тут! – и она упорхнула из операторной. Мужики проводили ее долгими взглядами.
Молодец, Лерчик, – подумал я. – Наш Андрей в надежных руках.
Андрей – сменщик Руслана, и в недалеком будущем супруг Леры, человек душевный и позитивный, но увидев его впервые, – мрачного бородатого викинга в татуировках, – испытываешь вполне понятную робость.
