Хельга Торнхилл "Неприкасаемый"

Неприкасаемый
Хельга Торнхилл

Англия, 1880. Когда волей судьбы и покойного опекуна юная Офелия Лейтон отправляется в свой новый дом, она не знает, что ее ждет. Но еще загадочнее, чем ее будущность – новый покровитель. Слишком молодой, властный, невозмутимый, неприкосновенный и неприкасаемый для других. Но чем безупречнее человек снаружи, тем больше у него демонов. В чем же его уязвимость: в проклятии прошлого или чувстве, которого нельзя допустить? Чтобы остаться в живых, Офелии предстоит разгадать тайну «Портрета Дориана Грея» еще до того, как тот был написан.

Хельга Торнхилл

Неприкасаемый

Пролог. De profundis[1 - Названия частей заимствованы из латинских католических молитв и частей мессы.De profundis – «из глубины». Восходит к 129 псалму: De profundis clamavi ad te Domine («Из глубины воззвах к тебе, Господи»)]

Чем безупречнее человек снаружи, тем больше демонов у него внутри.

    Зигмунд Фрейд

Сквозь затканное туманом сознание пробивался женский голос, надломленный:

– Тишина давит. Темно, хоть глаз выколи. Каждый удар изнутри сотрясает все тело, словно сердце вот-вот выскочит из груди – или совсем остановится. Господи, дай только сил! Ногти впиваются в ладонь даже сквозь ткань перчатки. Священный костер Инквизиции, где ересь сгорает дотла. Что же предали мы пламени, что питается болью, как воздухом? Почти догорело. Неужели свободен? Неужели он будет жить?

Голосу вторил мужской – тихий, бесстрастный:

– Тишина давит. Темно, хоть глаз выколи. Боль, должно быть, так велика, что я перестал различать. Дышать разучился… Смотрю на клубы белесого дыма, и огонь выжигает из души клеймо чернокнижника. Пламени отдал половину себя… Одно слово живо во всех языках: аллилуйя!..

* * *

Вовремя остановив руку жены, Себастьян Ричардс спас костюм от неминуемой порчи.

– Эй, ты чего? Я вроде не заказывал черный кофе для брюк.

Он сам разлил напиток по кружкам и отставил кофейник на безопасное расстояние.

– Эм, все хорошо? Ты сегодня рассеянная: бекон и тосты спалила, меня чуть не ошпарила. Замечталась о чем-то? Уж явно не о стареющем муже…

– Да ну тебя, Сэб! – надулась в ответ миссис Ричардс. – Говорю же, просто не выспалась. Снилось что-то чудно?е. А расскажу, опять будешь смеяться!

– Смех продлевает жизнь, – Сэб шутливо прищурился. – Обещаю, не буду.

Усевшись на высокий табурет с другой стороны кухонной стойки, Эмма придвинула сахарницу.

– Да это даже не сон, а просто темнота, и два голоса: мужской и женский. Плохо помню, о чем они говорили. Костер Инквизиции, печать чернокнижника…

Она сделала глоток и поморщилась, поняв, что положила в чай пять ложек сахара.

– Фу!.. Их голоса будто шли сквозь меня. Будто я слышу их мысли. Это что-то значит, как думаешь?

– Что пора отменять подписку на «Нетфликс», – констатировал Сэб, листая новостную ленту. – Тьфу, котировки упали! Правда, ты постоянно смотришь какую-то дичь, еще твои книжки…

– Дурак, я, между прочим, серьезно! – обиделась Эмма и в сердцах осушила кружку до дна. – Сам хорош: спал, как убитый, пока я глаз сомкнуть не могла, а теперь издеваешься. Ты же знаешь, я верю в сны. Думаю, это знак – ничего просто так не бывает. Вдруг все было на самом деле, в прошлом? Инквизиция – как в «Фонтане»[2 - Фонтан (‘The Fountain’) – фильм Даррена Аронофски 2006 г.], ну, помнишь? Может, это про нас?

– Эмми, ты взрослая девочка, бакалавр искусств, мать семейства, а все про души и Инквизицию! Я фильм досмотрел еле-еле. Мало что может присниться? Люди накрутят себя, а потом по психологам бегают.

Себастьян бросил взгляд на часы.

– Черт, надо бежать! Перехватим по пути кофе? А то, при всей любви, к твоим сегодняшним кулинарным экспериментам я не готов.

– Конечно, это важнее! – взвилась Эмма. – Поесть, на работу, спешим! В телефоне своем вечно сидишь. Не помечтаешь с тобой, даже сон не расскажешь! Я, может, хочу понять кое-что… Впрочем, и правда пора.

Соскочив с табурета, Эмма хотела демонстративно пройти мимо Сэба, но тот успел поймать ее за талию и притянул к себе на колени.

– Миссис Р., каюсь, я дрянной невнимательный муж, но в гневе вы так хороши! Работа не убежит, если мы немножко задержимся и вместе досмотрим твой сон.

С этими словами Ричардс взвалил жену себе на плечо и понес в спальню. Эмма брыкалась и хохотала, но и не думала вырываться.

На работу оба явились довольные, голодные и с опозданием.

Часть первая. Kyrie[3 - Kyrie eleison (греч.) – Господи, помилуй.]

Глава 1

«Все тянутся бесконечные вереницы полей…

Подумать только, я впервые покинула дом на долгое время – может быть, навсегда. Теперь проходят передо мной один за другим, почти не сменяясь, пейзажи, а я вспоминаю добрые матушкины глаза в минуту нашего расставания. Она сказала, что это пойдет мне на пользу: представление ко двору, такая возможность!

Но ты, мой неизвестный читатель, недоумеваешь, потому пора мне объяснить причину письма. Великие сочинительницы начинают с события, в корне изменившего течение жизни героя. Моя история начинается так…

Батюшки не стало четыре года назад. Четыре долгих года прошло, а мне до сих пор непривычно засыпать без его сердечного благословения! Но не стану утомлять тебя отступлениями, читатель. При жизни был у него добрый и близкий друг, лорд Уильям Рэдклифф – мне почти незнакомый, но по рекомендациям папы, достойнейший человек. Граф Рэдклифф, несмотря на внушительное состояние, вел уединенную жизнь в эссекской сельской усадьбе. В прежнее время папа навещал его иногда, но сам граф жил затворником и почти ни у кого не бывал. И вот папы не стало, а лорд Рэдклифф, хотя был куда старше, остался.

Граф горевал о потере так же, как все мы, и в знак былой дружбы, решил взять под опеку меня, единственную дочь Сесилии и Эдварда Лейтон. Странная причуда: опека над девицей при живой матери! Семейство наше располагает достаточным, пусть и не баснословным, состоянием, и я должна признаться, что никогда ни в чем нужды не испытывала; впрочем, новый опекун поддерживал нас с матушкой и всячески поощрял мое образование. Он даже приехал к нам погостить, но черты его я вспоминаю не без труда. За время тех нескольких коротких визитов между нами не установилось родственной близости, и все же он позаботился обо мне как о собственной дочери.

На днях обрушилось на нас новое испытание: старого графа постигла папина участь. Лорду Рэдклиффу я за все благодарна и его смерть, безусловно, поразила меня, но не стану лукавить – на похоронах едва ли я пролила по нему много слез.

Покойный граф не оставил моей судьбы и после кончины. В завещании опеку надо мной он перепоручил единственному сыну, которого при жизни даже не упоминал: чудно? вдруг узнать, что у него есть наследник! Следуя воле усопшего, из Эссекса я обязана переехать в роскошную усадьбу близ Лондона, дабы новый граф ввел меня в свет и нашел мне достойного мужа…»

Карету сильно тряхнуло, и карандаш чиркнул через страницу, кончиком надрывая бумагу.

Писавшая нахмурилась, аккуратно выдрала испорченный лист из тетради и уселась удобнее, вопреки приличиям упершись ногами в заставленное коробками и узлами сиденье напротив. Все равно храпевшая под боком мисс Пиббоди не увидит! Ее и пушечным выстрелом не разбудишь, какая уж тряска! Последние строки аккуратно перенесены на чистый лист, и записки после недолгого размышления продолжаются:

«Граф Рэдклифф из Рэдклифф-Холла… Не могу назвать себя сельской дикаркой, но в столице я бывала лишь раз и знакомых там не имею. Удивительно думать, что отныне для меня все это станет привычным. Что должна я чувствовать, покидая родное имение, оставляя позади семью, друзей и милого Генри, который так трогательно объяснился мне перед отъездом?

Вот и причина моих скромных записок. Пока вывожу эти строки, я еду в нагруженном экипаже в таинственный дом, а за окном тянутся виды моей сельской Англии. В пути мы без малого сутки: хоть бы доехать до темноты!»

Карандаш остановился, поскреб в раздумье бумагу. Монотонность дороги навевала приятную негу, которой не портило даже сонное причмокивание компаньонки.

В голове девушки начали рождаться яркие образы, но она спохватилась и, удобнее взяв карандаш, вернулась к письму:

«…Сердце мое переполняют противоречивые чувства. Перед мысленным взором рождаются картины лучшей жизни, но я толком не знаю, куда еду и какому человеку вверена моя судьба».

Пиббоди издала булькающий звук, и писавшая согласилась, что выходит помпезно. Вымарала «неизвестность», «судьбу» заменила «будущностью». Уже лучше.

«В дороге я много думала о новом опекуне. Его имя – Дориан Рэдклифф, он один из богатейших дворян во всей Англии. Жила, казалось бы, не в глуши, а о такой важной персоне не слышала. Он, как и отец, ведет торговлю с колониями. Мне говорили, что дворянину не совестно вкладывать в предприятия средства, но при таком состоянии и доходе земель – разве не странно? Последние два года граф прожил в Индии, даже на похороны не приехал: не похоже, чтобы с лордом Уильямом его связывали теплые сыновние чувства. Как-то воспринял он новость о неожиданно свалившейся на его плечи опеке? Что если я стану ему обузой? Он ведь нестарый – лет сорок, должно быть. Чувствую себя совсем девочкой. Какой же ты, Дориан Рэдклифф? Но довольно гадать! Уже скоро подъедем к самым воротам».

Писавшая зевнула и снова уставилась в окно. Перед глазами пестрела зелень, а тело томилось от долгого пути. Хорошо, что они отказались от мысли ехать на поезде: суматоха на перроне, утерянный багаж и гомон попутчиков! Под цокот копыт явственнее вспоминались отрывки из романов, в которых героини совершают путешествие в новую жизнь. Вспомнив, что и миссис Радклифф[4 - Анна Радклифф (1764–1823) – английская писательница, одна из основательниц готического романа.], и Джейн Остин[5 - Джейн Остин (1775–1817) – английская писательница эпохи Регентства, автор так называемых романов нравов (http://citaty.info/tema/krasota).], и сестры Бронте[6 - Сёстры Бро?нте: Шарлотта, Эмили и Энн – английские писательницы 40-х и 50-х годов XIX века.] не гнушались пространных высокопарных описаний природы, путешественница снова взялась за карандаш:

«До чего упоительно смотреть на поля и проселки! Весна будет в этом году на загляденье зеленой: все кругом распускается, живет и дышит, тянется к солнцу. Никогда не перестану я удивляться, как славно устроен мир! Лучи льют на землю мягкое золото, но с наступлением вечера на западе воссияет пурпурная роза с лепестками из тончайших газовых облаков…»

Испещрив в подобном духе три страницы (на последней камеристка всхрапнула особенно одобрительно), писательница осталась вполне довольна собой.

На этом записи в книжечке в малиновом переплете с цветочным орнаментом обрывались. Отложив ее, мисс Офелия Лейтон еще раз сладко зевнула и потянулась. Ее разморило, и «скромные записки» остались дожидаться богатых событиями времен.

Вскоре, как предсказала Офелия, запад увенчала пурпурная роза, и облака утонули в багровом зареве. Последовав примеру камеристки, утомленная девушка откинула голову и прикорнула. Отблеск заката играл на ее дорожном пальто и неуместно кокетливой шляпке, из-под которой выбилась тонкая светлая прядка. Забыв о предстоящей встрече с опекуном, Офелия мирно дремала.

Мелкопоместная дворянка мисс Лейтон не стала бы героиней романа. Простая и миловидная, она не имела проницательности и трезвомыслия Джейн Эйр или Мэриан Голкомб[7 - Героиня романа Уилки Коллинза «Женщина в белом» (1859)]. Она не умела нести свое тело с грацией; большой рот не научился элегантной улыбке, а был ребячески смешлив и собирал в одном уголке неизящные складки. В сущности, как героиня она заслужила себе место лишь в собственном дневнике. Однако ее это сейчас не тревожило: провалившись в сон, она не заметила, как карета подъехала к графским угодьям.

Вопреки надеждам мисс Лейтон, до Рэдклифф-Холла добрались уже затемно. В пути она раз проснулась, но, удостоверившись, что от Пиббоди как от собеседницы проку не будет, провалилась опять, покуда густой бас кучера Джонатана не поднял ее из дремоты:

– Приехали, мисс!

Офелия выглянула из окна и во мраке с трудом различила огромные кованые ворота. Через несколько секунд они отворились, и экипаж покатился по хрустящему гравию. Справа и слева высились деревья, смыкая вершины в стрельчатый свод, и девушка провожала их взглядом, еще не до конца отойдя ото сна.

Наконец экипаж остановился перед помещичьим домом, и плотно сбитый, плечистый слуга помог гостье выбраться. Следом из кареты вытекла Хелен Пиббоди, тучная особа с нарядной брошью, которую она нацепила словно орден. Ногами она шевелила медленно, будто продолжала пребывать в царстве Морфея. Она разлепила глаза и хотела было зевнуть, но застыла с разинутым ртом при виде дома.

– Вот так роскошество! – высказала она свою первую за день мысль и, решив, что на этом довольно, опять замолчала.

Офелия же, хоть и рисовала в воображении, насколько чудесным может быть жилище графа, почувствовала себя совершенно не к месту перед этой мрачной громадой с каменными вазонами на крыше и пышным гербом на фронтоне. Ей вдруг стало совестно и за старый родительский экипаж, и за нелепую брошь камеристки и даже за свою любимую шляпку, но стыд быстро сменился суеверной тревогой. Ночной час и безлюдность придавали усадьбе сходство с угрюмой крепостью, и гостье мерещилось, будто садовые статуи таращатся на нее, как горгульи с соборных стен. Непроизвольно рука метнулась к груди, чтобы нащупать рубиновый крестик – драгоценный мамин подарок и оберег от всякого зла.

Вдруг парадная дверь распахнулась, и Офелия вздрогнула, надеясь увидеть закутанную в плащ фигуру хозяина. Но на крыльце появилась пожилая полноватая дама, которая, заметив обескураженную гостью, заулыбалась:

– Добро пожаловать в Рэдклифф-Холл, дорогая! Идемте скорее в дом: совсем продрогли на улице!

Ночная прохлада действительно давала о себе знать, и девушка с удовольствием последовала за благообразной дамой, бросив на прощанье взгляд Джонатану – бог знает, когда они свидятся снова! Пиббоди, немного проснувшись, поплелась за ними. По дороге провожатая представилась как родственница графа, миссис Элизабет Карлтон.

Проходя в полутьме по колоссальных размеров холлу, мисс Лейтон поразилась мерцанию хрусталя на люстре и мраморной лестницей, волной вздымавшейся к большому окну и там разбегавшейся в два ручейка. В отсутствии вкуса нового опекуна было не упрекнуть! Хелен Пиббоди тоже выразила восторг, гортанно и звучно.