Теперь вот еще военные. Интересно, у них есть оружие?
Поезд, собравшись с мыслями, толкнулся, и серый осенний вокзал, тетушки-торговки и электронный циферблат потянулись вправо.
– Ну чё, теперь можно? Медведь, дай-ка там.
Самый рослый, со шрамом под глазом, Диман, потянулся за спортивной сумкой. Медведь, его лучший друг, тряхнул ногой, и незашнурованный берец улетел под стол. Он наступил на рундук[3 - Рундук – большой ларь с поднимающейся крышкой; пространство для перевозки чемоданов в поезде.], ловко привстал и дернул с третьей полки сумку.
– Мадам, нам чайку, если можно! – крикнул в коридор Медведь, присаживаясь обратно.
– Тронуться не успели, чайку ему! Дай хоть билеты проверю, мне до чайка еще полчаса! – отозвалась с головы вагона проводница.
– Ну, минут двадцать у нас точно есть!
Медведь потянул молнию на сумке, и откидной стол начал преображаться. На него упали: ароматный сверток фольги, пакетик с яйцами, полбуханки хлеба, желтый кругляш из яйца «Киндер-сюрприз», наполненный солью. И одноразовые пластиковые стаканчики.
– Давай-ка, малой, как тебя, кстати, зовут? Разворачивай курицу, а мы серьезными вещами займемся. – И Диман выудил из-под стола прозрачную пластиковую бутылку из-под лимонада, но без этикеток.
– Меня зовут Коля. – Я с опаской посмотрел в эти прокопченные кострами загорелые лица. – Бабушка тут тоже положила картошку и пирог.
Десантники меня как будто уже и не слушали. Медведь, Диман и третий парень распределяли жидкость.
– Ты лимонад будешь? Давай налетай.
Так началась моя дорога.
* * *
Эти трое, огромные как глыбы, в затертых штанах цвета хаки, достались мне неожиданно – и так же неожиданно ураганом пронеслась вся поездка. Они рассказывали байки, громко смеялись и выходили покурить в тамбур. Почему у них такие клички, думал я. («Не клички, малой, а погоняла! Клички у собак!») Я не знаю; не уверен, что они и сами помнили, отчего так называли друг друга.
Но поезд отстукивал часы, а мы вчетвером покачивались в такт этому стуку. За окном стал моросить дождь, и струйки потекли по стеклу квадратного окна параллельно земле и проводам. Уже не снег – и то хорошо. Поезд проходил брошенные деревни, серые, с черными домами, с выпавшими ставнями и стальными антеннами на длинных жердях. Пролетали перроны с торговцами, развалы жирных шпал и железнодорожники в оранжевых жилетах с масляными пятнами.
Сижу и жую, размышлял я, а время несет меня от моего любимого двора, где Саня Проснев сейчас, наверное, пинает мяч в стену. Я уезжаю от любимой дачи, где клубника в этом году созреет без меня и некому будет мастерить чучело от ворон. Новые хозяева ведь не знают, какие они у нас наглые. Сосед-пенсионер дядя Аркадий теперь один сидит на крыльце своей одноэтажной избушки, потягивая иван-чай, а старый седой Кубик храпит у ног.
КАК СТРАШНО ПОДНИМАТЬСЯ В ВАГОН БЕЗ РОДИТЕЛЕЙ, ДУМАЛ Я; НАВЕРНОЕ, БАБУШКА ПЛАКАЛА, ПОЭТОМУ И УШЛА ТАК СКОРО С ПЕРРОНА, ПОЭТОМУ И ДОЖДЬ ИДЕТ – ДОМА ВЕДЬ НЕТ БОЛЬШЕ МЕНЯ И МОЕГО МЛАДШЕГО БРАТА, К ЧЕМУ ТАМ ХОРОШАЯ ПОГОДА.
А эти три коротко стриженных, словно вырубленных из куска горной породы парня похлопывали меня по плечу огромными ручищами и пододвигали курицу и лимонад. В какой-то момент, чтобы слезы не покатились по лицу, я попытался считать ржавые товарные вагоны и цистерны встречных поездов, но скоро голова закружилась, и счет потерялся.
– Бабка, а как ты на стрельбах уснул? Ну?
Бабка, третий десантник, долго смеялся.
С боковушки к нам подсел дед, у него оказались карты. В дурака я уже умел играть, и довольно неплохо. Чего тут не уметь – король бьет валета, валет сильнее десятки. Если козырь был крести, моя бабушка говорила: «Дураки на месте» – и смеялась, глядя на меня. Самое крутое – это две шестерки в конце оставить и в свой ход их открыть, оставить сопернику «на погоны».
Мы стали играть. Диман и Медведь разделись до тельняшек. Вагон наполнился теплом, стал слышен гомон, который, как старый транзистор сквозь помехи, пробивает себе громкость, рассеиваясь по разным частям пространства. Кто-то перелистывал кроссворды, поплевывая на пальцы, кто-то шаркал тапками в туалет, проводница гремела ложками.
– А ты, Колек, у нас игрок что надо, – прошамкал дед.
– У нас все во дворе играют. – Я гордо держал веер, стараясь не отворачивать рубашки.
БАБКА НЕ ЗАБЫВАЛ НАЛИВАТЬ, И ДЕСАНТНИКИ НЕСЛИСЬ В УВОЛЬНЕНИЕ С ТОЙ ЖЕ СКОРОСТЬЮ, С КОТОРОЙ Я НЕССЯ В НОВУЮ ЖИЗНЬ.
Позже, спустя много лет, я услышал, что какими бы случайными вам ни казались люди в соседних креслах кинозала, они не случайны. Они отражение нас самих, ответ на наши чаяния, доброта, которую заслужили, раздражение, которое несем в мир. В плацкартных вагонах поездов дальнего следования это волшебство работает с утроенной силой. Много раз я проверял это правило.
Бабку из армии не дождалась возлюбленная. Молчаливый, грузный, он не ходил курить на полустанках. Мял хлебный мякиш и, уткнувшись в кулак, смотрел в окно, как будто выискивая в лицах провожающих-встречающих людей кого-то знакомого. Ближе к вечеру я залез на верхнюю полку, и в окно мы стали смотреть уже вместе. Меня завораживали мотылявшиеся на ветру жестяные головы фонарей и кондукторы с флажками на переездах. Зачем они держат эти флажки, думал я, если машинист уже далеко впереди и не видит?
На всех вокзалах как будто работает один диктор; после короткой мелодии булькающим голосом объявляет отправление, и люди разных возрастов вдруг бегут обниматься и затаптывать окурки. Бабка поднимал мне наверх дольки апельсинов и, забирая кожуру, скидывал ее в пакетик под столом.
– Давай спускайся, сейчас Мишаня рыбу принесет, вон они, выторговывают.
Я спрыгнул на нижнюю полку. Ароматная рыбина «вошла» в вагон под неодобрение соседей. Да и кто, признаться, любит в духоте плацкартного еще и рыбину копченую нюхать. И, наверное, нас бы выгнали с ней, но десантники ехали домой после двух лет срочной службы, и не существовало той силы, что способна была отобрать у них душистых лещей.
Даже Бабка, печаль которого нарастала по мере приближения к дому, как будто ожил. У стола вдруг стало живо, по стене поползли отсветы вокзалов, а проводница включила освещение.
– Была такая байка, нам Пахом рассказывал. – Диман наливал новый стакан. – В тренировочный полет летит взвод десантуры, ребят двадцать. И один инструктор – старичок уже, дремлет постоянно, сидит на откидушке, лапы скрестит и сопит в усы. Тут вроде скука ведь, исследуем территорию, смотрим, как машина себя ведет, иллюминаторы, техника безопасности, салаги все. Там больше местность по карте читать учимся. Но есть одно «но», на которое обращают внимание все новобранцы: парашютов ровно двадцать.
– Ну это балабольство, парашют у каждого свой! – перебил Медведь. – У меня два прыжка. – Он пальцем показал на накидной ромбик на груди, с выбитой цифрой два.
– Это не прыжки, нет. На прыжки мы укладываем, тут просто пролет, ты слушай внимательно, Мишаня, – продолжал Диман. – И вот, пацаны к инструктору, мол, товарищ старший прапорщик, а почему парашютов двадцать, когда нас, мол, с вами двадцать один человек? «А я, пацаны, старый уже, мне парашют ни к чему, только купол казенный переводить». И дальше храпеть, голову в ворот прячет.
Ну, предыдущий призыв эту присказку услышал и решил над «куском» шуткануть. Бабка, давай-ка сюда свой черпак! – Диман снова налил по пятьдесят граммов. – Полет, крыло потряхивает, прапорщик спит. А погода еще выдалась прям сказка, облако идет, что пух. Ну ребята, тихой сапой, парашюты разобрали по одному, сидят ждут. Прапор дремлет.
Самолет отлетал свои круги, зашел на посадку, семь минут рулежки, и вот машина уже в отстойник встала, прапор дремлет. Взвод спустился с парашютами через плечо за борт, остается последний серж. Хватает его за лацкан и начинает трусить что есть силы: «Товарищ прапорщик, товарищ прапорщик! Прощайте, движок отказал, падаем, ребята десантировались, я последний, вы там богу от нас весточку! Словом, пусть вам пухом! Прощайте!» Разворачивается и с парашютом бегом клюку со всех ног. Так этот сонный старый дурак знаете что сделал? Хвост бугеля[4 - Бугель (жарг.) – зд.: страховочная веревка при десантировании.] ухватил и по башке сержу с размаху! Пока тот в недоумении хлопал глазами и макушку унять пытался, дед – рюкзак на плечи и в люк нырнул. Хорошо, пацаны внизу стояли, а то этот кретин все ребра бы себе об бетонку отщелкал.
Я засмеялся. Мне так захотелось стать десантником в этот момент, обязательно стану, решил. Смеялись и соседи с боковушки.
– И на губу потом? – Бабка закинул руки за голову.
– А я откуда знаю, почем купил, по том и продаю. Ты вот вечно пессимист, может, наоборот, командование парашюты обновило и докинуло один.
– Ну да, догнало и еще докинуло. Мне твой Пахом рассказывал, что половину парашютов на складе продали казахам, а в рюкзаки пеньку набили для объема и тряпок.
– Негативный ты, Бабка, ворчишь как… как дедка. Пойдем, Медведь, покурим.
И парни пошли в тамбур, а Бабка налил мне лимонада.
* * *
– Ты, Коля, их мат не слушай и сам не говори. Слова плохие, просто в армии иначе не получается разговаривать.
У меня мама – учитель русского языка, домой еду и думаю, как бы не выскочило что-то.
– Медведь сказал, тебя девушка не дождалась из армии?
Бабка оттолкнул блюдце с апельсинами и сдвинул брови.
– Не дождалась, да. А Миша наш – болтун. Ты если хочешь знать, я бы и сам ее бросил, – он потер лоб, – мне ненужны неопределившиеся, ветреные девчонки. Я приеду и семью заведу большую. Сейчас денег немного скоплю. У дяди парковка на сто двадцать машин – пока администратором там поработаю, место уже ждет. Найду себе красавицу, а Катя пускай и дальше на этого дебила Игоря слюни пускает.
– Игорь – это ее парень новый?
– Новый, старый. Скотина он, малой. Я ведь жениться позвал. Он знал. Там длинная история, эти пьяницы спать лягут – расскажу тебе, чтобы дров ты не наломал, когда подрастешь. Сам ведь тоже едешь душа не на месте, а?
– На месте. Я просто переезжаю, папа на новую работу устроился, мне в новую школу идти, а друзья все в старой остались.
– Дак ты, получается, все хвосты обрубил? – Бабка улыбнулся и налил мне лимонада. – Ладно, Колек, твои проблемы тоже немаленькие, но чем серьезнее человек, тем серьезнее проблему ему посылают, так что ты гордись.
– Я на поезде сам, в одиночку, впервые еду. Саня Про-снев, мой друг, мне с собой нож подарил, раскладной. Если вдруг цыгане или зэки беглые, в обиду себя не дам, так что не смотри, что я мал.
– ДАВАЙ ДОГОВОРИМСЯ ТОГДА, – ХЛОПНУЛ ПО КОЛЕНЯМ ДЕСАНТНИК, – ЕСЛИ У МЕНЯ ПРОБЛЕМЫ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ, А ЕСЛИ У ТЕБЯ – Я.
– Вдвоем-то выжить тут проще будет!
Он подмигнул, а дед на боковушке улыбнулся и крякнул. Мы пожали друг другу руки. Ну как пожали. Моя ладошка утонула в этой жилистой загорелой ручище.
* * *
Поезд тряхнуло.
– Круглое Поле. Стоянка тридцать пять минут, будут перецеплять на тепловоз. Далеко не расходимся. – Проводница ухватилась двумя руками за тряпичный мешок и вытянула его в тамбур.
– Ну что, прогуляемся, Колек?
И мы побрели по перрону станции Круглое Поле. Будучи пассажиром на незнакомой станции, ощущаешь необычную легкость. Не режет лямка сумки плечо, не давишься в толкотне, вдыхая табачный дым, не ищешь встречающих, не сдерживаешь слезы по провожающим. Ты тут случайно, но волею случая дано некоторое время осмотреться. Осмотреться здесь и вообще.
В темноте с фонарями шли железнодорожники, в щели, дверные прорехи свистел холодный весенний ветер, и мы глубже кутались в свою одежду, Бабка застегнул верхние пуговицы, а я втянул голову в ворот. Заспанные пассажиры, медленно шаркая тапками вдоль поезда, зажигали огоньки у лиц и с облегчением выпускали первое облачко. Вся Земля в тот момент остановилась на перроне перевести дыхание, и никому уже не нужен был ни свой двор, ни калитка, ни коробка с фотографиями, они остались где-то в далекой забытой глубине за сотни километров тайги, откуда ведет нитка – железная дорога. Пахнет углем, и дальний путь, казавшийся всего лишь десятком часов на билете и циферблате, превращается во вполне себе материальные версты, а уголь здесь – спутник горячей энергии, спутник тоски, на генетическом уровне закрепленной в наших сердцах.
И каким бы сильным ни был пассажир, выйдя на станции посреди леса, он вдруг обнаруживает, что стенка поезда совсем не толста, что прелая теплота лучше ночного мороза, что стакан чая – это не просто стакан чая, но еще и беседа, за которую не станет стыдно и которая может быть взаимно искренней без оглядки на статус собеседника.
Я шагал, стараясь не наступать на трещины в асфальте, то увеличивая, то уменьшая шаг. Бабка курил, не обращая внимания на меня, изредка сплевывал, как будто сцеживал, на рельсы.
– Хоть бы фонарей тут поболее повесили, темень.
Проводники у своих вагонов подносили к глазам билеты, подсвечивали фонарями и по одному, а то и группками впускали в теплоту раскрасневшихся новичков.
– Да, Колек, пропащая станция. Тут надо сходить, если сгинуть хочется. Смотри вон, дед еле тащит свой чемодан, бросил бы, дурак старый, куда ему.
Вдоль пандуса ковылял пожилой мужчина с кожаным чемоданом, одна сторона которого была ободрана – явно от того, что местами его тащили волоком. Дед напоминал скорее бомжа, нежели благополучного старика. Горбатый, прикрывавший ладонью оба глаза, в спортивных трико с белыми полосами. Непонятно к чему наглаженные на этих штанах стрелки совсем сбивали с толку.
И тут случилось, возможно, самое странное событие поездки. Из-за угла вышли двое парней и преградили «бомжу» дорогу. Завязался разговор, они указывали деду на чемодан, тот попятился.
– Баб… Рома, там старичок этот, что-то происходит там. – Я потянул десантника за рукав.
Бабка обернулся и шмыгнул носом.
– Пойдем пообщаемся.
* * *
Двое парней в спортивных костюмах и кепках подходили к деду все ближе. Тот, что повыше, пнул в сторону лежавшую под ногами бутылку.
– Алло, ребята, вы дедушке этому родственниками приходитесь?
Парни развернулись в нашу сторону. Теперь я мог их разглядеть. Низкий был сутул, в кожаных туфлях с тупыми квадратными носами. Он сплевывал шелуху от семечек и надменно задирал подбородок. Над бровью красовался глубокий, успевший давно зажить шрам. Второй же ловко подрасстегнул ворот олимпийки и закусил нижнюю губу. Выше Бабки на голову, одну руку он завел за спину, второй стал нервно постукивать по карману.
– Канеш, родственники, ты, мистер генерал, разве не видишь. Племяши. А что такое? Вы с сыночком мороженку купить не знаете где?
Низкорослый развернулся к Бабке и расставил ноги чуть шире плеч. Длинный отшагнул в сторону, явно намереваясь зайти нам за спину.
«Бомж» двумя руками ухватил чемодан и попятился в темноту.
СТАЛО ОЧЕНЬ СТРАШНО: Я ПОНЯЛ, ЧТО СЕЙЧАС БУДЕТ ДРАКА.
Саня Проснев про такое не говорил, но это ведь бандиты, раз они чемодан хотели у старика отобрать? Значит, дело – табак и пора пускать в ход тяжелую артиллерию.
– Деда не трогайте, у него и без нас жизнь не сахар, пусть идет себе, а нам разборки не нужны, ребята.
– Ну чё вписываешься, если не нужны.
Сутулый сделал шаг в мою сторону. Бабка потянул меня за ворот пальцем ближе к себе.
Напряжение достигло апогея, и я, как учил Саня Проснев, правой рукой выхватил из кармана свой складной ножик с зеленой ручкой, нажал кнопку, и лезвие со щелчком встало на свое законное место.
Сутулый опешил и остановился, длинный громко сплюнул.
– Мальчик, ты что тут с перышком делать собрался?
