– Итак, как ты себя чувствуешь?
Она вздыхает и прижимается к моей руке.
– Хммм… Знаешь, бывало и лучше, но, по крайней мере, теперь мы получим кое-какие ответы. В последнее время я действительно сама не своя.
– Это не так.
– Так. Скажи честно, как у меня дела?
– Ты просто другая. Менее общительная, менее уверенная. Это не просто забывчивость, это что-то еще. Ты была самым энергичным и решительным человеком, которого я знал. Ты выглядишь немного… потерянной.
– Я и чувствую себя потерянной. Это не значит, что у меня нет цели. Я нужна людям: Мэдди, папе. Но я лишилась уверенности в себе. Почему?
– Ну, с моей точки зрения, ты оставила свою работу, чтобы заботиться о близких, а та работа была твоей жизнью. Она придавала тебе уверенности и сил, а теперь все исчезло.
Она прижимается ко мне еще крепче, и я обнимаю ее, как ребенка. Я должен сказать, что испытываю к ней жалость, и мне кажется, что жалость – не самая привлекательная эмоция, которую можно испытывать к своему партнеру. Дорога угасающего уважения заканчивается тупиком жалости.
– Итак, что мы собираемся с этим делать?
– Я не знаю, Дэн.
– А я знаю. Профессор Сара Коллиер не из тех, кто легко сдается. Дорогая, тебе надо выбраться отсюда и ввязаться в кровавое приключение.
Она напрягается под моей рукой.
– Ну сколько можно? Ты снова о Женеве, да?
– Прошу, просто выслушай меня. Сегодня утром мне опять позвонили. Шиллеру не терпится получить твое одобрение.
– Ох, Дэн, они просто хотят использовать в пресс-релизе слова ”Нобелевский лауреат".
– И кто станет их винить? Я не понимаю, в чем проблема. Пятизвездочная поездка в Женеву с оплатой всех расходов для участия в конференции и продвижения некой по-настоящему новаторской технологии. То, что они там разрабатывают, изменит мир. Это будущее, и мы могли бы стать его частью. И я с удовольствием показал бы тебе Институт Шиллера. Он поражает меня каждый раз, когда я его посещаю.
– Почему бы тебе не поехать? Наслаждайся. Иди и занимайся тем, чем ты там занимаешься.
Я делаю паузу.
– Они хотят тебя, а не меня.
Неудобно это признавать.
– Забудь об этом, Дэниел. Я же не могу умчаться вальсировать в Швейцарию и оставить папу в том состоянии, в котором он находится, верно?
– Так или иначе, когда ты приходишь, он понятия не имеет, кто ты такая.
Проклятье, я немедленно жалею, что не могу взять свои слова обратно.
– Знаешь, Дэниел, иногда ты действительно можешь быть полным придурком.
Она начинает вставать, чтобы уйти, но я хватаю ее за руку.
– Только иногда? Мне лучше удается делать, нежели думать. Прости, любимая. Это могли бы быть по-настоящему веселые выходные, и, видит Бог, нам нужно расслабиться после нескольких последних лет. Потусоваться на лыжных склонах и вдоволь наесться сырным фондю. Разве это может не понравиться?
– Это медицинская конференция, Дэниел. Я думаю, есть предел тому, насколько это может быть весело.
– Я серьезно. Это было бы хорошо для нас. Это хорошо для меня. Для меня это была бы прекрасная возможность пообщаться с лучшими в мире.
В одно мгновение ее глаза темнеют, а лоб хмурится, словно по ее лицу пробежала туча.
– Ах, да. Я поняла. Это твой важный момент, но чтобы он свершился, ты по-прежнему в какой-то мере нуждаешься во мне?
Ого! Этот комментарий жалит, как удар хлыста.
– Нет, ты ошибаешься. Это не мой момент.
– Я устала, – заканчивает она мои мысли.
Мы всегда на одной волне. Я киваю и убираю прядь волос с ее лица.
– Ты даже не подумаешь об этом?
– Просто оставь это, Дэн, – она ставит стакан на кофейный столик и со скрипом поднимается с дивана. – Я иду спать.
Я теряю ее.
– Не надо так. Мне жаль. Послушай, я просто хотел, чтобы мы уехали куда-нибудь на выходные и немного повеселились, вот и все. Давай, присаживайся…
– Нет, Дэн. У меня был дерьмовый день, а ты сейчас делаешь его еще хуже. Я измотана и хочу спать, а не слушать, как ты, словно избалованный ребенок, твердишь одно и то же, пока не добьешься своего.
Она повышает голос; возглас непропорционален. Она слегка покачивается от выпитого вина и откидывается на спинку дивана.
– Ну, хватит. Давай уложим тебя в кровать.
– Я не ИНВАЛИД! – ярость в ее голосе словно бьёт меня по лицу. Слово "инвалид" повисает в воздухе между нами, и я чувствую, что мы оба думаем об одном и том же: "Пока".
Она молча направляется к лестнице. Я смотрю, как она уходит, а затем возвращаюсь на кухню, чтобы сполоснуть свой стакан. Пока я стою у раковины, голова идет кругом, гадая, что мы делаем, я возвращаюсь к отражению в кухонном окне. Я дерьмово выгляжу. Есть картина, которая навсегда запечатлелась у меня в памяти, – "Навуходоносор" Уильяма Блейка. На ней изображен великий правитель, потерявший рассудок и доведенный до своего рода животного безумия, ползающий на четвереньках, с налитыми кровью глазами и затравленным видом. Возможно, это из-за выпивки и стресса от общения с Сарой, но сейчас я вижу те самые глаза, смотрящие прямо на меня. У меня такой же взгляд, но я молюсь, чтобы моя судьба сложилась иначе. Я нахожусь на середине склона, но поднимусь ли по нему или спущусь, еще неизвестно.
ГЛАВА 3
ОТЧЕТ ЛАНДАУ
ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ ПОДПИСЧИКОВ – БЕЗ ВАС МЫ БЫ НЕ СПРАВИЛИСЬ
Ух ты! Когда я начинала писать для местной газеты "Гамильтон Газетт", я и подумать не могла, что однажды у меня будет такая огромная аудитория. Тогда я была мамой и домохозяйкой, регулярно публиковавшей в газете информацию об успехах любимой дочери, которой диагностировали аутизм. Я была полна решимости сделать все, что в моих силах, чтобы помочь ей и получить ответы от медицинского сообщества. Год спустя, после того как мой брак распался, я почувствовала, что мне больше некуда обратиться, и завела этот блог, чтобы рассказать вам правду о здравоохранении и фармацевтической промышленности. Я всегда буду очень благодарна за те первые дни; именно тогда это сообщество стало семьей. Те из вас, кто оставался со мной в блоге последнюю пару лет, будут рады узнать, что этот маленький торонтонский "паровозик, который смог" только что набрал десять миллионов подписчиков.
Я никогда не скрывала, кто я такая, и порой платила за это высокую цену. У меня нет псевдонима. Я та, за кого себя выдаю. Моя голова действительно высоко поднята над парапетом, и я готова к тому, что крупные фармацевтические компании обезглавят меня за то, что я хочу о них сказать. Я не облекаю свои взгляды в модную болтовню или громкие слова; я одна из вас. Говорю все как есть, простыми словами, чтобы мы все могли понять, что происходит, и что медицинское сообщество от вас скрывает.
ИТАК, КАКОГО Х… ЧТО ПРОИСХОДИТ?
Возможно, вы помните из предыдущей записи, что я изучала информацию об известной фармацевтической компании, которая повысила цену на один из своих спорных продуктов, Allergapen. Так уж получилось, что этот же фармацевтический гигант производит из орехов маслянистую чистящую жидкость для стерилизации и чистки больничного оборудования, которая до сих пор используется в Канаде. Доказано, что эта жидкость вызывает сильную аллергию на орехи у младенцев, а где лучше, чем в больнице, получить доступ к постоянному конвейеру новорожденных? Затем, та же компания продает нам Allergapen для противодействия анафилактическому иммунному ответу. О, и недавно они подняли цену на 400%. Видите что-нибудь безумное (извините) в этом конфликте интересов? Я отправила свой отчет канадскому правительству и до сих пор не получила ответа, но, проще говоря, я рискую быть привлеченной к ответственности за клевету. Я крошечная рыбка в огромном океане, НО я отказываюсь быть раздавленной и готова страдать от последствий. Разорите меня, вышлите из страны, отнимите у меня семью, но я буду говорить правду.
ФАНАТЕНИЕ
Итак, мою непревзойденную героиню и женщину-загадку профессора Сару Коллиер по-прежнему трудно застать на месте, но, возможно, моя ловчая сеть наконец-то сработала. Благодаря своей новаторской работе над вирусом Эбола профессор Коллиер спасла бесчисленное количество жизней и в 2021 году была удостоена Нобелевской премии по физиологии и медицине. Она, как известно, отказалась принять участие в церемонии, что сделало ее только более привлекательной в моих глазах. Любой, кто выступает против истеблишмента, получает от меня дополнительные очки за смелость, и те из вас, кто следит за моим блогом, поймут, как сильно я восхищаюсь этой обалденной женщиной. Я слишком много приставала, изливалась и заискивала перед ней, чтобы она считала меня честной. Шансы на это так же велики, как на то, что я восстановлю свое аннулированное канадское гражданство и воссоединюсь с дочерью, которую у меня украли. В БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ ЭТОГО НЕ ПРОИЗОЙДЕТ. Но я просто девушка, которая не может принять "нет" в качестве ответа. Я напористая. Я как собака с костью, и эту кость нужно обглодать.
Я обращаюсь с этими расспросами к профессору Коллиер, потому что я очень сильно хочу проникнуть в суть столь невероятного ума. И, возможно, мне просто повезло, потому что, по слухам, она принимает участие в широко разрекламированной Конференции Шиллера в Женеве – месте, где ваша покорная слуга будет присутствовать и предоставит вам всю самую свежую информацию от титанов швейцарского медицинского сообщества. Ходят слухи, что Институт Шиллера собирается объявить о чем-то сногсшибательном (в буквальном смысле), и я намерена оказаться на переднем крае, разобраться в этом дерьме и рассказать вам все начистоту. Я с нетерпением жду возможности заглянуть за кулисы и исследовать внутреннюю работу Института Шиллера, и если мне удастся взять интервью у моего кумира, которая стесняется прессы, это будет самой сладкой вишенкой на торте. Я обещаю, что не подведу своих подписчиков. А вы уже знаете, что я всегда выполняю свои обещания.
Заходите на Landauleaks.com в ближайшие дни. Я буду держать вас в курсе.
Терри Ландау
ГЛАВА 4
Дорога из Монтре в кантон Во сужается от автобана до узкой горной дороги. Восхождение заставляет сердце учащенно биться; захватывающий подъем в более разреженный, чистый воздух, который в конце концов закончится на вершине. Спуск, напротив, вызывает это неприятное ощущение внизу живота. В буквальном смысле падение после захватывающей высоты. Расположенный на полпути вверх по горной дороге, примерно в миле от Шато д'Экс, поворот без указателей огибает отвесный обрыв. Отрезанная от остального мира узким туннелем, вырубленным в горе, однопутная дорога выходит наружу и поднимается к двум огромным серым колоннам, обрамляющим прочные стальные ворота. Институт Шиллера – место строжайшей секретности. За безупречной сталью ворот заснеженная подъездная дорожка ведет вниз к белому строению, наполовину утопленному в скале. Бесшовные изгибы оштукатуренной внешней стены окружают зеркальный стеклянный шестиугольник, который отражает пейзаж, что делает его практически невидимым со всех сторон. Скрытое хрустальное королевство, полное мечтаний и идей и предвещающее будущее.
Глядя на свои замерзшие владения, профессор Мориц Шиллер пододвигает свое инвалидное кресло Meyra Orbit поближе к стеклянной стене, чтобы увидеть, как черный внедорожник сворачивает на подъездную дорожку. Он наблюдает, как открывается дверца машины, и видит, как из нее выходит знакомая фигура Хелен Алдер. Мориц очарован Хелен. У нее уверенная походка, как у спортсменки, находящейся на пике своей формы. Когда она выходит из машины, ее глаза поднимаются на него поверх мехового воротника ее дизайнерского пуховика до колен, и он улыбается в знак признательности.
В течение нескольких лет агрессивный подход Хелен к связям с общественностью удерживал Институт Шиллера в центре внимания. В последнее время семейный бизнес Морица переоценил свои возможности, финансируя столько неудачных проектов, что и не сосчитать. Всегда старается быть в авангарде, но часто блуждает по тропам, ведущим в пропасть. В результате глубокие карманы Института Шиллера постепенно опустошаются; и достичь дна – это не вариант.
Когда Хелен входит в фойе, она смотрит на Морица сквозь бесконечные панели из ячеистого стекла. Институт Шиллера – это место абсолютной прозрачности: все на виду, скрывать нечего. Хелен научилась принимать телефонные звонки с непроницаемым лицом и разговаривать как чревовещатель. Она игрок-одиночка; ей нравится держать карты поближе к себе… Это непросто, когда имеется постоянный наблюдатель, заглядывающий тебе через плечо. Это новая территория для Морица Шиллера, которым восхищаются и которому подчиняются все, кроме Хелен. Войдя через главную дверь, она без всякого выражения поворачивается к Яну Пейджеру, охраннику за стойкой, зная, что ее изображение будет сохранено для потомков. Ее лицо сканируется, и бронированная дверь из пуленепробиваемого стекла позволяет ей войти.
– Ну? – спрашивает Мориц с порога своего кабинета, словно генерал, требующий новости с линии фронта.
– Мы почти заполучили её, – она бросает эти слова через плечо, проходя мимо него по коридору к своему кабинету, на ходу снимая пуховик. Он ускоряется в ногу с ней.
– Отлично! Как мы можем это гарантировать?
– Она крепкий орешек, но её присутствие будет стоить всех усилий. Я уже близко, особенно теперь, когда её муж в нашей команде. Помашешь чем-нибудь блестящим перед Дэниелом Коллиером, и он, как сорока, бросится, чтобы схватить это.
– Мне нужно знать, приедет ли она. Я не могу позволить себе еще одно унижение. Сама знаешь, как трудно собрать всех известных людей вместе. Их ежедневники расписаны на годы вперед.
Они добираются до офиса Хелен, где на стеклянном столе царит хаос из бумаг, записок и технической документации. Хелен откидывается на спинку стула и снимает свои покрытые снегом походные ботинки от Прада. Она завязывает свои светлые волосы длиной до плеч в конский хвост, затем подтягивается к своему столу и обращает свой взгляд на экран компьютера.
– Мориц, расслабься, я же сказала, что заполучу её, но это дело деликатное.
Её тон пренебрежителен, и под аккуратно подстриженной бородкой его подбородок раздраженно выпячивается вперед.
– Хелен, Сара Коллиер была твоей идеей. Мы спланировали всё мероприятие с учетом одобрения одной-единственной знаменитости из мира науки, а она даже не невролог. У нас могло бы быть сколько угодно выдающихся ученых, но ты захотела её. Почему?
– Потому что ее нельзя купить. Да, она не невролог, но на данный момент она самый известный в мире ученый, и одобрение ею нового продукта будет пуленепробиваемым. Это именно то, что нам нужно. И скажи мне вот что: я когда-нибудь тебя подводила? – Хелен поднимает голову от экрана, смотрит в глаза и сверкает уверенной улыбкой. – Мориц, позволь мне разобраться с этим по-своему.
Она поворачивается к нему спиной и роется в своей сумке, однако он видит её лицо в бесконечных отражениях граненого стакана и на нем выражение, которое у непоколебимой Хелен Алдер можно бывает очень редко. В этот момент она не уверена. Он видит множество граней сомнения.
– Что это? Что тебя беспокоит, Хелен?
Она теряет терпение и поворачивается, чтобы ответить, но затем замолкает. Её лицо смягчается, когда она смотрит на старика. На первых порах их знакомства с Морицем она предполагала, что свое исследование он проводил для личной реабилитации, но чем больше она узнавала о его мире, тем больше понимала, что это нечто более значительное. У него не было детей, и он хотел что-то оставить после себя. Хотел, чтобы имя Шиллера звучало эхом во времени.
– Не волнуйся, я заполучу её для тебя. И она будет так же поражена тем, чего ты достиг, как и все мы.
Краем глаза поверх макушки Морица Хелен видит, как что-то двигается. Быстрая вспышка в коридоре за одной из бетонных колонн. Она устремляет взгляд в точку, находящуюся в паре метров от открытой двери её кабинета. Её мысли мечутся.
– Хелен, просто убедись, что у тебя все получится. Если будет провал, то будущее института повиснет на волоске.
Ее внимание возвращается к колонне, и ее подозрения подтверждаются. Это седые волосы того, кто прячется; того, кто подслушивает. Она точно знает, кто это. Она не позволяла себе доверять этому человеку, и её инстинкты не подвели. Она решает закончить разговор до того, как будет передана какая-либо конфиденциальная информация.
– Я делаю все, что в моих силах, Мориц, – она берет телефон и начинает просматривать сообщения. – Мне нужно сделать несколько звонков. Можно?
Она снова улыбается и на этот раз прилагает особые усилия, чтобы улыбка коснулась ее глаз.
– Хелен, я доверяю это тебе. Все в твоих руках. Не теряй мяч.
На данный момент Мориц удовлетворен. Он резко поворачивает свое кресло, совершая бесшумный пируэт, и направляется к своему кабинету, чтобы вернуться на место у руля института. Она смотрит, как он скользит прочь по коридору, а затем ее взгляд возвращается к бетонной колонне. Подслушивающий исчез. Хелен опускает взгляд на свою левую руку. По тыльной стороне ее большого пальца, там, где она порвала кожу указательным пальцем, стекает кровь. Она подносит его к губам, ощущая привкус железа и укрепляясь в своей решимости.
ГЛАВА 5
САРА
Я вхожу в Хартфорд-Гарденс через приемную и дружелюбно киваю Хассану, сидящему за стойкой. Он впускает меня через бронированную дверь, и в лицо ударяет запах дезинфицирующего средства. У меня есть связка ключей от папиной двери, и я вхожу в квартиру номер шесть.
– Папа? Это я, это Сара.
Ответа нет, но я слышу, как в соседней комнате играет его любимое "Классик FM". Мое появление, похоже, было идеально приурочено к маршу смерти Дарта Вейдера из "Звездных войн". Сурово!
Я подарила папе колонку с Алексой на Рождество и подключила его к сервису подписки, чтобы он мог просто попросить любую музыку, какую захочет. Интересно то, что я могу войти в систему и посмотреть, о чем он разговаривал с Алексой. Он часто спрашивает о дне и дате. "Алекса играет в Beach Boys" заставила меня улыбнуться, а про "Даму в красном" даже излишне говорить, но потом несколько раз всплыл вопрос "Кто такая Сара?". Забавно видеть это в письменном виде, причем неоднократно: "Алекса, кто такая Сара?" Алекса изо всех сил старалась ответить на этот вопрос за него. Были предложены разные Сары, но "Время прощаться" Сары Брайтман получило наивысшую оценку: пророчески и слегка пугающе. Несколько недель назад я решила, что отвечать на вопрос "Кто такая Сара?" – моя обязанность. Кто такая Сара, определю я. Я напомню своему отцу, кто я такая, и если я не смогу воскресить старые воспоминания, то, по крайней мере, мы сможем создать несколько новых.
– Папа? Это Сара.
(Я, черт возьми, буду продолжать произносить свое имя.) Бросив сумку на кухонную столешницу, я убрала в холодильник вкусности, которые купила в "Маркс и Спенсер".
– Я принесла тебе кое-какие угощения. Хочешь чашечку чая?
По-прежнему никакого ответа. Я смотрю на маленькое патио. День меркнет, и сырость после Ночи Костров уже опускается, оставляя на стекле конденсат. Я вижу гирлянды светодиодов, установленные мной вокруг забора, мерцающие в сумерках, как крошечные подвешенные светлячки. Мой отец стоит в саду с бамбуковой опорой для поддержки растений в руке. Его руки элегантно скользят вверх и вниз, из стороны в сторону, голова и тело двигаются в идеальной синхронности с музыкой. Он дирижирует оркестром.
Некоторое время я стою и наблюдаю, как загипнотизированная. Кажется, он знает каждый нюанс этой партитуры, и на это приятно смотреть. Прядь седых волос и борода, которую он решил отрастить, придавали ему богоподобный вид. Мой отец когда-то был крупным мужчиной, сильным, надежным, крепким. Он съежился, но, наблюдая за тем, как он двигает своей бамбуковой дубинкой, он выглядит могущественным, почти неземным. Может быть, в нем действительно есть проблеск Всемогущества. Я оставляю его работать с оркестром и ставлю чайник, наблюдая за ним через стекло, за подвешенными солнечными светлячками, похожими на зрителей с мерцающими вдали факелами. Я передумываю, открываю холодильник и нахожу недопитую бутылку Шабли. Совсем другое дело! Когда музыка заканчивается, я выскальзываю в сад, вкладываю бокал вина в руку отца и целую его в щеку. Его кристально-голубые глаза, которые всегда были его самой яркой чертой, пристально смотрят на меня в сумерках.
– Все в порядке, папочка?
Мы потягиваем вино и улыбаемся друг другу. Я обнимаю его и кладу голову ему на плечо, и мы покачиваемся вместе полуобнявшись под вальс Брамса, который сейчас звучит. Он все еще пахнет папой. Запах кожи моих родителей – это мое первое воспоминание. Я до сих пор чувствую запах маминых персиково-мягких щек: пудры, хлеба и теплого солодового молока. От папиной щеки всегда пахло кожаными автомобильными сиденьями, сигаретами и ирисками. Я чувствую запах воспоминаний, вызванный его заросшим щетиной лицом. Это по-прустовски во всех возможных смыслах.
– Холодновато.
Я смотрю вниз и вижу, что папа без брюк и босиком. Я и не заметила, что на нем только длинная рубашка и боксерские шорты, а ноги такие грязные, словно он бродил по цветочной клумбе.
– Давай отведем тебя внутрь.
Я усаживаю его в кресло и укрываю ноги одеялом. Затем я приношу с кухни тазик с теплой водой, чтобы отмыть его грязные ноги, и мы вместе допиваем вино. Я вижу его тарелку с наполовину съеденным ужином. Хорошо: он поел.
– Ну, как прошла твоя неделя, любимая? Ты, наверное, измотана, весь день на ногах.
