Шумерскую цитадель.
—
Прости же меня, Луна,
Запутал той жрицы хмель,
И мой поворот не туда —
Рубить мировую ель.
—
Мне, в общем, она не нужна.
Самум иссушающий вей
И вход заноси навсегда
В Асгард, Элизий, Хельхейм!
—
Себя бы я в жертву принёс,
И сердце бы подал ей.
В полях ныне зреет овёс,
Внутри задыхается зверь.
—
Иштар, я б с тобой рос,
Божественным близнецом.
И что, что я бывший рос?
Мы все, всё равно чернозём.
—
А значит Диана не в сердце моём
И вой мой не к ней обращён!
Sit tibi terra levis 26-23-ТЕ
Ничтожный демон. Ангел был
Когда-то над моей постелью,
А ныне смерть тревожной тенью,
Стоит там, в ожиданьи крыл.
Изрешечённых и сгоревших —
Гиены кругом шёл вторым
Мой адский злобный Серафим,
Знававший знамя лисье тлевшим.
А что знал я, лисий сатир?
Веселье пошлое пирами евший,
И ныне от него умерший,
Познав всю жизнь чрез песни лир.
Сим есть природа злых сатир,
Что составляет жизнь на тех,
Кто за чредой декад и вех
Да не в себе увидят мир.
А что в себе? Да, был там Рим,
Да только где же он теперь?
Где славный, вострый дикий зверь?
Там нынче притаился мим.
Что в клетке из незримых стен,
Что были созданы самим
Собой. Собой самим,
Грех именнён, явив рефрен.
Я был так слеп, я был так нем…
Последний вой мой на Луну,
Напомнит клыка остроту,
Напомнит жизнь в сплетеньи вен.
More majorum 27-23-ТЕ
Меня искушает сухое вино,
И тело меня искушает Евы.
Я помню себя, как героя кино,
Я помню себя, в поводке, надменным.
Я помню себя другим человеком,
И помню, как пережил гибель сестры.
И с виду я демон и детище тьмы —
Внутри же – обычный душевный калека.
И рос я без света, ребёнок зимы.
Я вырос и вдруг запылала планета:
– Выбери друг, на чьей стороне ты!
Иль с нами не хочешь узреть конец света?
Иль с нами не хочешь, пьянещего лета,
Вкушая дары, отдать вечность любви?
– Простите, родные, наложено вето,
На действия, что ведут к первой крови!
Я точно не знаю, что прячу внутри,
И точно не верю уколам снаружи.
Давай же, скорей, разберись, если сдюжишь:
Там лис, таурин, эстроген, червяки?
Я культ воздвигаю, не видя ни зги!
И в нём восхваляю свои же грехи:
Животное, брат, многолюб, монохром,
Антихрист и лжец, Гоморра, Содом.
И есть у меня вроде собственный дом:
В нём хаос, бардак и личное лихо!
В нём многое, кажется, можно сломать,
Да только б потом не забыть где был выход!
Pater? Noster? 28-23-ТЕ
Сердце бьёт: за ударом – удар
И картинка сменяет картинку.
Столь пьянящий и сладкий нектар,
Свёл с ума непокорного динго.
—
В одну реку, привёл косый яр,
Ну а вывел – другим человеком.
Дуализм здесь под стать древним грекам:
«Сколь уродлив ты будешь, коль стар?»
—
Счастье – есть, под охраной засеков,
Берегись, коли хочешь достать!
За преградой их колющих веток
Погибает порою вся стать..
—
В мире жёстких, смертельных гашеток,
В мире подлых, смертельных задач,
Не узришь своих будущих деток,
Коли сам выбираешь кем стать.
—
Понимающий голос здесь редок,
Пусть и нас здесь тьма тьмущая – рать!
Выбор есть: из шарфов и горжеток,
Только нам здесь нельзя выбирать!
—
Я вдруг вспомнил то дьявольско лето,
Когда слог мой слетел с языка:
«Знаешь, я сам, навроде, монеты —
Есть другая, моя, сторона..»
Vox Dei 29-23-ТЕ
Я над битвой, как туча серею —
До того был ужасен мой вид.
Что ты скажешь войны корифею,
Самый верный, покорный гоплит?
О чём скажешь ты горному богу?
И зачем преклоняешь свой стан?
Прикоснулся к запретному рогу —
Посмотри же, теперь, кем ты стал!
Ты на бурном потоке пирогу
Оседлай, словно скифы коня.
Лишь тогда ты поймёшь, пусть немного:
Очень сложно здесь пасть за себя!
Очень сложно и смерть то нелепа,
Будто море ты выпил из рога.
Коль чиста твоя белая тога,
Значит сдался на откуп врага!
Я прощаю тебя, все мы дети —
Предаём, ожидая наград.
Только нету и смерти нелепей,
Чем им шкуру отдать на наряд!
Vox populi 30-23-ТЕ
От широкой груди, расставляю свои безымянные плечи
И мой голос немой, воздуха прихватив,
И мой голос не мой, будто гриф
Свежей мыслью точит, свежей речи.
Мной любим остров Крит, я в нём вечен,
Как бык в лабиринтах ума.
Ах расскажет мне кто, где кума?
А то сам я до боли беспечен.
И забыл, потерял где она.
И её, может, не было вовсе?
Я по юности бытовал в РОВСе,
Там иные носил имена.
И иные носил я доспехи,
Мне на лоб – перевёрнутый крестик.
Может скажет мне кто, кто был крестник?
Я сменил неприкаянны вехи.
И как поезда адского чехи,
Я в стране, оклевётанной солнцем,
Я под танком, с пакетом, гонгконцем,
Раздуваю лёгкого мехи.
И кричу, укрываясь в фурсьюте:
Что, сынок, помогли твои ляхи?
Мой Фалькон развивает махи,
