Кокон
Марат Шакиров
«Кокон» – первый роман малоизвестного булгарского писателя Марата Шакирова.Этот текст – темное роуд-муви про неудачника, заснувшего пьяным на обочине в обнимку с наивной мечтой. Дешевое, но дико съедобное шоу про конфликт друзей-предпринимателей, пустившихся на поиски обезумевшего ученого – единственного, кто способен вытащить технологии виртуальной реальности за рамки медийных трендов и буквально изменить с их помощью границы воспринимаемой нами реальности. Этот текст – неловкая притча. Попытка нащупать свободу воли в чужой иллюзии. Движение света обратно в пустоту. И лучи его польются на лица слабых, и согреют голодных, и рассеются в далеких зеленых полях, и никогда не вспомнят, как молоды и наивны были, как любили и голосили по утрам в ожидании чуда нового дня. Аминь.
Марат Шакиров
Кокон
Первая глава
Пора готовиться.
Остановился на вытоптанном газоне у входа в нужный продуктовый маг. Раньше такие называли «минимаркетами» – сейчас даже текстовый редактор не знает этого слова. Заглушил двигатель, но оставил кондиционер и музыку. Играет поток поп-панка, парни поют про подростковые мечты и красивых девчонок в купальниках, поют про бунт, даже не догадываясь, что гонорары за эти самые песни этот самый бунт окончательно уничтожат. А может, как раз догадываясь.
Вышел на улицу. Еще рано, нет и семи. Довольно светло, довольно тепло. Деревня понемногу оживает, где-то вдалеке за заборами лениво лают собаки, но людей на песчаных тропинках пока не видно. Сбегал в кусты, то есть в чей-то забор, справил нужду. Достал из походной сумки литровую бутылку воды, зубную пасту, щетку. Почистил зубы, глядя в зеркало заднего вида, сплюнул на землю. Умыл лицо, шею, руки. Осмотрелся – никого. Снял футболку, ополоснул грудь и подмышки остатками воды.
Взялся за машину. Это вышло импульсивно и прямо сейчас совсем не нужно. Но все же так проще прожить ближайший час – занимая себя мелкими делами, занимая руки и глаза, внимание и мысли. Так вот. Я протер сиденье, торпеду и приборную панель влажными салфетками, вытряхнул коврики. Перебрал барахло в багажнике. Открыл все двери и включил кондиционер на максимальный обдув на шестнадцати градусах – чтобы выплюнуть все запахи моего маленького путешествия, весь пепел, вонь табачного дыма, сосисок в тесте, кислого кофе с заправок, чипсов со вкусом паприки и жареных семечек.
Закончил. Выдохнул. Закурил.
В восемь мне нужно войти в этот самый магазин через боковую дверь. Дверь для посетителей откроется в девять. У меня будет час, чтобы встретиться с Лалой Петровной, местной знахаркой, прикидывающейся продавщицей колбасы, хлеба и разливного пива. У Лалы Петровны будет час, чтобы снять многовековую порчу, которая гасила мой горящий от рождения ум и смяла в грязный ком мою пластилиновую душу.
Потушил окурок и воткнул в щели переполненной урны. На двери несколько рекламных растяжек. Стандартные пепси, сухари, чипсы. Стандартная покосившаяся «Ирина» над входом. Сел в машину, закрыл окна, вернул кондиционер на двадцать градусов, покликал песни, поменял поп-панк на русский рок, поменял русский рок на кельтский фолк, поменял фолк на скучный джаз. Как ни странно, чем быстрее темп звучащей из колонок музыки, тем медленнее течет время. И наоборот. Поэтому джаз – лучший способ скоротать самые нудные минуты в жизни.
Итак, я приехал к местной знахарке, в самую дальнюю из многочисленных деревушек Адыгеи. Приехал потому, что давно, очень давно очень плохо себя чувствую. И что это вообще значит – себя? Тело вроде не болит. Голова соображает. Сопли иногда текут, да. Но я хожу на работу, плачу налоги, не буяню, но иногда буяню, когда выпью; иногда влюбляюсь, иногда мечтаю, но часто разочаровываюсь, но ведь это значит, что я живу. А еще это значит, что я все время на что-то надеюсь.
Мои тридцатиплюслетние друзья говорят, что пора жениться. Некоторые говорят, что жениться не надо никогда, потому что надо трахаться, ибо в этом природа пацана. Кто-то уверен, что все дело в карьерной стагнации, или нехватке отдыха, или сна, или здорового образа жизни. А может, пандемия подсадила нас на удобный диван и киноподписки, сломав естественный дофаминовый цикл. Или зумеры убили шансы нашего поколения на счастье тем, что слишком быстро научились жить самостоятельно. А может, всё проще – может, я просто дурак, который не хочет рутинно трудиться, ценить вот этот каждый божий день или заводить семью просто потому, что так работает эволюция нашего вида.
Так. Надо собраться. Кажется, я просто нервничаю перед ритуалом. Можно еще покурить. Времени остается немного. Пожалуй, посижу с закрытыми глазами, подышу. Все-таки через час лог ошибок моей психики лишится сотен тысяч строк, и потребуется исследовать новую сборку себя. Новую. Сборку. Себя. Фак. Восторг.
*
Внутри дешевая отделка, подсохший хлеб на полках, много пепси, сухарей, чипсов. Мало пива и сигарет, почти нет овощей и фруктов. В жужжащем стеклянном холодильнике греются желтоватые куски говяжьей вырезки и скукоженные цыплята. Лала Петровна сидит за прилавком, я сижу напротив. Она улыбается. Улыбается искренне, смотрит мне прямо в глаза, поправляет свою прическу-кокон, постоянно трогает малахитовую брошь на блузке и легонько трясет головой – ведь это всегда вызывает доверие у тех, кто младше, да.
Мы разговариваем. Ведем светские беседы о погоде, о том, как я добрался из Москвы до Адыгеи, о качестве южных дорог, южных людей и южного сервиса. Я рассказываю, что двадцать часов за рулем немного утомили меня. Знахарка охает и сообщает, что это я зря, ведь она может сделать все то же через сотовый.
– Милый, ты бы фотографию мне на вацап прислал, я бы с ней и поработала! – уверяет Лала Петровна.
– Да я как-то не думал о таком, – отвечаю. – Ну… может, так оно лучше выйдет – с глазу на глаз. – Начинаю говорить сложнее обычного – и в итоге глупо.
– Может. Если так веришь, – улыбается Лала Петровна.
Сука, самое ужасное, что могут сделать психологи, экстрасенсы или народные целители, – сказать, что все в твоей голове, что любой результат возникает как плод твоей веры. Эдак ведь всё самовнушение подыхает. Медики, тестируя новые лекарства на контрольных группах, никогда не сообщают правду пациентам, принимающим плацебо. Как мое подсознание будет делать свою работу, если я постоянно буду мешать ему своими сомнениями? А ведь я буду. Я буду думать о каждом своем гребаном шаге, оценивать его. Это магия сработала? Это я сам дал огня? Это мой внутренний бог проснулся или нейронные связи перестроились и теперь работают по-новому? А самое страшное здесь то, что я искреннее и много буду думать о том, как теперь устроены мои нейронные связи, до какой степени это все управляемо и какое влияние рефлексия оказывает на результат работы моей психики. Говоря по правде, я совсем не хотел в этом разбираться. Я хотел получить возможность снова ходить на работу без усилий, тусоваться по пятницам, летать на самолетах трезвым и втыкать в комедии с Адамом Сэндлером.
– Ну, с чем пришел? Или только привычки бросать? – с ходу попадает эта теплая, сухощавая женщина, похожая на бабушку твоего друга.
– А почему вы думаете, что еще что-то есть?
– А ты сутки на другой конец страны из-за одних сигарет ехал? – улыбнулась знахарка и поправила темно-красный платок на голове. – Чтобы сигареты с горькой оставить, надо просто потерпеть. А не можешь потерпеть – значит, что-то мешает.
Я ненадолго закрыл глаза, чтобы дать им отдохнуть, а заодно собраться с мыслями. Она не так уж проста, несмотря на весь этот маскарад.
– Давай-давай, говори-ка, у меня времени нет, – торопит.
– Ладно. Как бы так конкретнее… В общем. Знакомая девчонка недавно сказала, что я с порчей хожу. Я ей признался, что пару последних лет как будто не в своем теле, чувствую себя разобранным на детали. Как будто меня или… или вот эту какую-то думающую, сознающую часть меня вынули из моего тела, а потом обратно засунули. А они друг друга не индетинфи… не склеились, в общем. И вот она говорит…
– Стой-стой, – прервала меня знахарка. – Хватит. Все это знаю, вижу. Я разберусь сейчас, а потом еще поговорим, еще расскажешь. Слушай внимательно, сейчас я буду кодировать тебя, судьбу твою от порченых заклятий. Сиди тихо и делай то, что я говорю.
Она повернула меня к входной двери и попросила завязать платок поверх глаз. Обычный белый платок, через который комната просвечивает. Начала что-то шептать. Кажется, зажглась спичка. Потом запахло обыкновенной восковой свечой. Лала Петровна сказала, что я должен молчать, ни в коем случае не снимать повязку, и глаз не открывать, потому что сорок духов мне их спалят, если заметят. Но, главное, я должен полностью раствориться в сизой темноте и исчезнуть из блеклого пространства торговых прилавков и шума холодильников. Я закрыл глаза под повязкой.
Тут входная дверь скрипнула, и кто-то вошел. Кто-то хриплый и очень медленный. Попросил пива и пачку донного табаку. Похрипел немного в благодарность, подышал рядом со мной, помучил мою знахарку поиском мелочи, пересчитыванием. Через несколько минут дверь скрипнула еще раз, и снова стало тихо.
Голова чуть закипела, но тишина успокаивала и напряжение спадало. Я попытался сосредоточиться на пульсации тепла в ладонях. Ладони и правда горят. Наливаются тяжелой кровью, стонут. Мне нельзя двигать руками, и поэтому кажется, что они стали чугунными, они тянутся к земле, и тянут за собой плечи, а дальше голову, и все тело как будто прибивает к полу. Но я держусь. Я думаю о том, что у меня появилась цель. И эта цель находится вне простого комфорта, вне удобств, развлечений, красоты, она находится в поле возможностей и потенциалов. Она должна помочь мне обрести собственное дао без красных знамен, без радужных растяжек, чек-листов, успешных походов и других символов радиоактивного мира, описанного в политических шоу или трендовых подкастах. Моя цель – пиздатая версия меня.
Шею резко обожгло. Я дернулся, стал чесать место ожога, но старая сильная рука остановила меня и приказала терпеть. Туда же упала другая пара капель воска. Все как в старом добром голливудском кино – просветление через боль. Потерплю.
*
Не так я представлял себе эту встречу. Ой, не так.
Моя фантазия рисовала мне картины банальные, но яркие – вокруг комната с разным ритуальным тряпьем, в центре комнаты обязательный стеклянный шар, пахнет жжеными оленьими рогами (это как, интересно?), и напротив сидит очаровательная она – цыганка из фильмов Кустурицы, с большими глазами и тяжелыми волосами, уже не молодая, но все еще голодная до жизни, до колдовских танцев с такими вот наивными гостями.
Моя фантазия рисовала и картины скверные – там я сижу на грязном полу в землянке, много лет не мытая и давно ослепшая затворница кудахчет на плохом русском свои заклятья, мне страшно, мне хочется сбежать, но ее воля держит меня на месте, а свежий отвар из мухоморов прибивает отекшие чугунные ноги к земле.
В реальности я как будто попал на безумное свидание вслепую. Она могла оказаться моделью, могла – уродиной. А оказалась вахтершей.
– А теперь, милый, подними ладони к лицу, плюнь на них и разотри, – прервала мои мысли знахарка.
– В смысле… Зачем?
– Затем. Плюй давай.
Я потянулся к повязке на глазах, но знахарка шлепнула меня по ладоням.
Черт, ненавижу делать странные вещи. Ну, потянулся, ну, плюнул, растер. Сижу, жду.
Знахарка начала еле слышно читать молитву. Сначала я почти не разбирал слов, потом сосредоточился и стал вылавливать отдельные фразы, отдельные куски. Кажется, она обращалась к небу: «…славься большое, и сильное, нависающее, пророческое, славься камень земной, здрав буде, купол небесный…» Чем дольше я вслушивался в ее бормотание, тем отчетливее представлял, как эта сухая женщина истончается, отдает свою энергию и силу куда-то наверх – сначала тонкой светлой струйкой, потом ярким пылающим потоком огня. Мои пальцы похолодели, голова закружилась, я почувствовал нити пота, как они тянутся с затылка под лопатки. Я понял, что старуха связала меня своими колдовскими сетями и проткнула иголкой самое мое естество – проткнула, и из него медленно вытекает накопленный яд.
*
Я заметил, что дрожу.
– Дыши-дыши, милок. Поплакай, если хочется. Поплакай, подыши еще. Все сойдется тогда, все сбудется. Потрогай лицо, – сказала она, и я это сделал. – Чувствуешь – липко стало? Потри лицо, – сказала она, и я это сделал. – Посмотри, сколько выходит из тебя. Все выходит, все это лишнее, все ненужное наружу идет. Пусть так, отпусти его. Поплакай, – сказала она, и я почувствовал, что по моим щекам текут слезы.
Я начал глубже дышать. Дышать в ответ ее бормотанию. Глубокий вдох, еще глубже, несколько коротких. Снова глубокий вдох, снова глубже, и еще несколько коротких. Господи, как же это хорошо! Как славно. Просто так дышать, и просто так потеть, и просто так плакать. И каждый миг посвящать себе, концентрироваться только на себе, не думать о лишней ответственности, о комфорте окружающих, телефонных звонках, расписании встреч, неотвеченных сообщениях, прогнозе погоды, балансе на карте, подборе удобной обуви, одежды, друзей, партнерш, коллег, мест, баров, ресторанов, автомобилей, фильмов, стримов, смыслов, масок и теней. Просто концентрироваться на том, как ты дышишь, как бьется твое сердце, как потеют твои пальцы, как информация течет по узким ложбинам твоего внимания… Да, именно так! И так может быть всегда, так может быть всегда, когда ты захочешь управлять входящим потоком вместо того, чтобы он направлял твою волю.
– Снимай повязку. Готово, – сказала знахарка. Я открыл глаза.
– Уффф, – я шумно выдохнул.
– Дальше все просто. Помнишь, говорил, что тебя будто с тела вынули и потом назад положили? И ты как будто чужой тут получился?
– Кхм… вообще хорошее сравнение. Если вспомнить тот же фильм. Ну про чужого, вы смотрели? То есть как будто меня как паразита подсадили в это тело, – я судорожно засмеялся своей находке. – Хотя тогда должны были паразита в меня…
– Погоди-погоди, не беги. Я хочу услышать. Ты чувствовал, что себе не принадлежал, так это было?
– Получается, так.
– А я тебя сшила всего, соединила.
– Как это?
– А ты слушай теперь себя, слушай, и всё поймешь, всё заметишь теперь, – на этой фразе она встала и начала рыться в своей сумке, давая мне понять, что сеанс окончен.
– Погодите, – я немного напрягся. – Ну, может, расскажете хоть немного, что это было? Что дальше будет?
– Дальше всё будет хорошо, – широко улыбнулась бабка. – На тебе порчи были, вредил ты кому-то. Себе тоже вредил, и это сняла. Не будешь теперь курить эти палочки вонючие, сивухой травиться, не будешь страдать. Радоваться сможешь, жить наконец начнешь.
Я замер на секунду, не зная, что сказать. Я хотел до нее доебаться с миллионом вопросов: правда ли всё, что она говорит, как эти заклятья работают, придется ли мне добирать результат силой воли и не станет ли мне снова худо, кому нахрен потребовалось меня проклинать и почему вообще в нашем техномире вся эта мистическая патока еще течет? Я хотел от нее матчасти, но понимал, что никакой матчасти тут быть не может.
– Спасибо вам, – все, что смог выговорить. – Давайте расплачусь. Столько, верно? – протянул ей пятитысячную купюру.
– Пусть будет столько, – она деланно отвернулась. – Но вообще это стоит семь.
Я выдохнул, великодушно протянул ей еще одну пятерку и встал с табурета. Старуха остановила меня жестом, улыбнулась и сказала, что обязана выдать сдачу. Порылась в своей сумочке, достала тысячу, улыбнулась еще раз и сказала, что больше нет. Я сделал вид, что признателен и вообще не стоило, но, так и быть, возьму. Отряхнулся, расправил плечи, пошел к выходу.
– Погоди, милок, – остановила меня знахарка. – Посиди пять минут, я первая уйду. Тут скоро хозяйка придет, она же продавщица. У нас уговор – не пересекаться. Посиди, подыши, подумай. Только имей в виду. Ты договор заключил. Покуришь свои сигареты или выпьешь – считай, разорвал. Тогда духи за тобой придут, и вернутся все порчи, что я прогнала, и страдания за ними придут, и считай, что не лечился вовсе. Если поймешь, что невмоготу, – ты мне позвони, я кодировку сниму. А иначе, – она скрестила указательные пальцы и посмотрела на меня так строго, что я вспомнил себя буйным школьником на допросе директора и вжался в стул.
*
Все пять минут я сидел и думал о том, как плотно и вкусно буду дальше жить свою жизнь. Представлял, что куплю маленький круглый столик на балкон, ножом размечу там участки для красивой упаковки длинных спичек, круглой глубокой пепельницы из цельного куска лакированного дерева, небольшой и обязательно целиком металлической гильотины, а в самом центре будет стоять компактный хьюмидор, и там внутри будут кубинские сигары, и только кубинские, никакой доминиканы, только кубинские и обязательно с черепами на тубусах и упаковках, чтобы все время помнить о смерти. И выкрашу размеченные участки стола акрилом в разные цвета, и добавлю туда тонкой вязи, и получится такой мавританский курительный столик, и каждую пятницу я буду неспешным знатоком жизни, с сигарой в зубах и китайским успокаивающим чаем в кружке, и, может, это уподобление дедушке Черчиллю вознесет меня до самых высоких разреженных слоев атмосферы, где плотность долбоебов почти нулевая, а плотность мысли такая, что ее можно жрать.
Я думал об этом, и думал о том, могу ли я курить сигары, закодировавшись от сигарет; могу ли я в принципе мечтать о любых формах курения, и вообще об удовольствиях, раз уж бабка загадала мне успехов и побед; ведь именно этого я хотел, и за этим приехал, и, может, мне стоит сосредоточиться наконец на важном; но все же у меня есть двадцать часов обратного пути, и надо бы где-то поспать, и, видимо, отложить все думы на свежую голову, а вот эта тяжелая немытая может позволить себе простую ностальгию по табачку, по виски, по всем тем низким удовольствиям, что сломали меня однажды и заставили приехать в самую дальнюю деревню Адыгеи, чтобы вновь вспомнить, что я такое без приятного и близкого сердцу дурмана.
Я встал со стула и пошел к выходу. Включил телефон. Надо посмотреть какие-нибудь гостиницы в этих местах. Поспать часов восемь перед обратной поездкой. Как раз в ночь домчу без пробок. Может, заеду куда-нибудь типа Ростова, поем раков.
Я вышел на улицу и замер. Вместо колес моей черной, чуть царапаной старой бэхи стоят кирпичи. Те самые, что в девяностые подпирали все дворовые брошенные тачки. Двери машины открыты. Я подбежал к машине, заглянул внутрь. Нет ни сумки, ни пакета с разной дорожной едой, ни – вот это смешно – сигарет. Ключом открыл бардачок – документы на месте. Хотя бы. Сунул паспорт и свидетельство о регистрации в карманы шорт.
Пошел обратно к магазину. Входная дверь все еще закрыта. Боковая заперта. Стучусь. Ничего. Никого. Кричу. Ничего. Сука. Старая сука. Она точно знала, что все так и будет. Она точно в сговоре с теми, кто раздел мое авто. И как же хочется курить. И это единственный магазин на весь поселок. Уже десятый час, а продавщица еще не пришла. Бросил так бросил, ха.
Я сел на бетонную площадку у входа в магаз. Достал телефон, отключил авиарежим. Много пропущенных. Все с одного номера. Перезваниваю.
– Серег, прикинь че случилось! – начал я.
– Стой-стой, – перебил Серега. – Давай при встрече, а сейчас срочно в Москву – Плевин нашелся.
– В смысле – нашелся?
– В прямом. Он тут в деревушке живет, местные видели, надо ехать, узнавать.
– Надо, да, – я начал прокручивать в голове варианты.
