Константин Бондарь "От Ефросина к «Лавру». Очерки по древней и новой словесности"

От Ефросина к «Лавру». Очерки по древней и новой словесности
Константин Бондарь

«От Ефросина к „Лавру“» – сборник очерков о памятниках древнерусской книжности, периодике, беллетристике XVIII–XXI вв., писателях и филологах. Портреты литераторов и ученых и наблюдения над средневековыми и современными текстами составляют предмет книги.

От Ефросина к «Лавру»

Очерки по древней и новой словесности

Константин Бондарь

Памяти отца,

Виталия Михайловича Бондаря

(1947 – 2023)

© Константин Бондарь, 2024

ISBN 978-5-0062-1398-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

«От Ефросина к „Лавру“» – обозначение литературного пространства, в котором действуют наши герои, а также хронологии очерков: от древнерусской книжности до современной литературы. Между древней и новой словесностью нет непроницаемых границ, как нет их в работе филологов, берущихся за темы в той и другой области. Средневековые авторы иногда оказываются остро актуальными, а современные писатели обращаются к древнерусским сюжетам.

Окончив филологический факультет Харьковского университета в 1994 г., я остаюсь в профессии тридцать лет, меняя сферы деятельности, исследовательские области, университеты, города и страны. Так, интерес к средневековой книжности, пробудившийся на лекциях Н. В. Бойко, Ю. А. Исиченко, В. А. Маринчака, К. С. Осиповой, в семинаре Е. Ф. Широкорад, вылился в дипломную работу по житийным чудесам, затем в магистерскую и кандидатскую диссертации по еврейско-славянским языковым и литературным контактам. Этот же интерес привел меня в отдел редких изданий и рукописей Харьковской государственной научной библиотеки им. В. Г. Короленко, в школу книговедения и документоведения И. Я. Лосиевского.

Кирилло-белозерский книжник Ефросин, парадоксы «Повести о Дракуле», следы еврейских источников в древнерусской письменности, фигуры филологов-древников А. П. Кадлубовского, Вс. И. Срезневского и Н. К. Гудзия составляют предмет первой части книги.

Вторая ее часть относится к поискам темы для докторской, когда под влиянием моего научного руководителя Л. Г. Фризмана я увлекся источниковедением русской литературы нового времени. Докторская в конце концов так и не была написана, зато появились публикуемые здесь заметки о творчестве Екатерины II, В. Ф. Одоевского, В. А. Якимова, И. Н. Явленского, И. П. Хрущова, Е. Г. Водолазкина.

Написанные в 2008—2018 и отредактированные в 2020—2023 гг., эти статьи и эссе появились на свет как рассказ о непрерывности книжной традиции, преемственности поколений ученых, важности филологической работы. Время показало, что нет ничего раз и навсегда изученного и понятого: история литературы пишется на наших глазах. Путь от книгописца Ефросина к роману Водолазкина охватывает сотни лет, но кто знает, не находились ли кельи средневекового книжника и героя «Лавра» в Кирилло-Белозерском монастыре по соседству?..

Древнерусская книжность

Смех и «глумы» книгописца Ефросина

XV век был веком русского Предвозрождения во всех областях духовной жизни и, в частности, в литературе, что выразилось в появлении светской повести, интересе к античности, трансформации исторического и агиографического повествования, расширении круга тем и сюжетов, усилении литературной занимательности[1 - Лурье Я. С. Элементы Возрождения на Руси в конце XV—начале XVI вв. // Литература эпохи Возрождения и проблемы всемирной литературы. М.: Наука, 1967. С. 183—211; Лурье Я. С. Русские современники Возрождения. Л.: Наука, 1988. 159 с.]. Появляются новые произведения, а также переработки уже известных, записи бытовавших устно рассказов, отдельные мотивы, свидетельствующие о преодолении средневековой этикетности и монументализма, допускающие стилистическую сниженность, противоречивость образов, пародийные и сатирические приемы. Книжники были носителями той смеховой культуры, которая связывает Древнюю Русь с Россией Нового времени и образует одну из важнейших черт русской литературы.

Одним из выдающихся книжников этого времени был кирилло-белозерский монах и писец Ефросин, хорошо известный в научной традиции[2 - Лурье Я. С. Литературная и культурно-просветительская деятельность Ефросина в конце XV в. // ТОДРЛ. 1961. Т. 17. С. 130—168; Каган-Тарковская М. Д. Энциклопедические сборники XV в. и круг интересов книгописца Ефросина // Русская и грузинская средневековые литературы. Л.: Наука, 1979. С. 192—199.] Новейшая работа о Ефросине принадлежит А. Г. Боброву[3 - Бобров А. Г. Ефросин Белозерский в поисках рая. СПб.: Алетейя, 2023. 270 с.].

Обратимся к элементам иронии и сатиры как неотъемлемым чертам неповторимой авторской манеры книгописца. Их можно обнаружить в произведениях, так или иначе связанных с фольклором; также привносит ироничный подтекст и авторская обработка литературных источников. Прежде всего, необходимо отметить самоиронию, свойственную, впрочем, и другим пишущим современникам Ефросина (о себе книжник говорит: «грешный поп Ефросин» (приписка к Синаксарю), в другом месте указывает: «азъ Ефросин грешнои, сего во зборе не чти, ни многим являи» (приписка к «Сказанию о двенадцати пятниць»). Понимая, что он делает и чем рискует, Ефросин поместил в своих сборниках все апокрифы, указанные в им же старательно переписанном Индексе отреченных книг. Указывая, что «иде же есть скомрашии речи и пустошная беседа, ту гнев божии и пагуба души, а бесом радость», Ефросин переписывает Слово св. Ефрема «О русалиях рекше о скомрасех» и скоморошьи диалоги вроде «Слова о женах добрых и о злых».

Книжник создает свою редакцию Палеи, в которой отказывается от присущей этому жанру богословской полемики с иудаизмом (например, отмечает лаконично «сътвори богъ рече небо и землю и прочая», вместо пространного «сътвори богъ рече небо и землю, въпрошаю же азъ тебе о жидовине почто моиси и от ангел не нача писати…»). Подобным образом поступает он со Сказанием о Соломоне и Китоврасе, которое становится у него очень кратким текстом «О Китоврасе от Палеи», где опущены все перипетии этого апокрифического сюжета, а при первом же разговоре с царем легендарный монстр «все переломал и поскочил на свою волю»[4 - Lur’e J. S. Une lеgende inconnue de Salomon et Kitovras dans un manuscrit du 15 si?cle // Revue des еtudes slaves. 1964. Т. 43. P. 7—11.]. Рассказ о Ноевом ковчеге из Толковой Палеи излагается Ефросином по другому памятнику – Исторической Палее, с определенными дополнениями (проникший в ковчег дьявол обернулся мышью и начал грызть дерево, а Бог наслал на него кота и кошку, «и оттоле почаша быти коты», сообщает Ефросин).

Обрабатывая текст сербской «Александрии», Ефросин оставляет мотив неудачной попытки Александра Македонского получить бессмертие и включает «Слово о рахманех», живущих в блаженной нищете и отказывающихся от благодеяний всемогущего царя. История библейского Самсона «модернизируется» им введением памятных ему «татар» вместо филистимлян как противников судьи-богатыря.

Работая с фольклорными сюжетами, Ефросин создает собственные редакции при помощи деталей. Так, сказка о пропавшем дворе превращается в Чудо митрополита Киприана, наказавшего нечестивых хозяев: по его слову исчезает дом вместе с двором, и остается только столб от ворот с забытыми на нем рукавицами митрополита[5 - Каган М. Д. Чудо митрополита Киприана (Еще один фольклорный мотив в сборнике XV в. книгописца Ефросина) // ТОДРЛ. 1981. Т. 36. С. 234—238.].

Кирилло-Белозерский монастырь

Один из первых памятников «хмельного цикла», повествующих о незадачливых пьяницах и пагубности возлияний, «Слово о Хмеле», имеет у Ефросина смеховой характер: кичливый Хмель, обращаясь к человеку, предостерегает его, описывая бедственную участь любителей хмельного, что как будто соответствует традициям учительного красноречия, но имеет иронический оттенок; зачин Слова пародирует ветхозаветные пророчества («Тако глаголет Хмель…»). В другом месте в описании пророчеств у книжника наряду с пророками фигурируют «кур» (петух) и глиняный горшок. Ефросин был любителем парадоксальных притч-загадок, например, «рече внук бабе: баба, положи мя у себе. И рече ему баба: како ми тебе положити? А ты мя родил». Этот диалог с разгадкой (Христос и земля) читается также в одной из редакций апокрифической «Беседы трех святителей»[6 - Каган-Тарковская М. Д. Энциклопедические сборники XV в. и круг интересов книгописца Ефросина… С. 192.].

Но, пожалуй, ни один текст из ефросиновских сборников не может соперничать в противоречивости и парадоксальности с «Повестью о Дракуле». И хотя наш книжник не является ее автором (им был его современник, один из главных сподвижников Ивана III, сановник и еретик Федор Курицын), повесть дважды тщательно переписана Ефросином, причем именно его перу принадлежит старейший список[7 - Повесть о Дракуле / Иссл. и подг. текстов Я. С. Лурье. М., Л.: Наука, 1964. 212 с.].

Таким образом, с именем скромного книгописца связан ряд новых текстов древнерусской книжности, резко индивидуальная авторская позиция в доавторскую, по сути, эпоху литературы, своеобразная рефлексия по поводу слова и своего отношения к власти над словом.

«Повесть о Дракуле» как полемический текст

Один из крупнейших исследователей темы «жидовствующих» и личности книжника Ефросина Я. С. Лурье в одной из своих работ связал деятельность знаменитого книгописца с «борьбой против глумов и смеха» в современной ему литературе, исходившей от провластных церковных иерархов и идеологов. В статьях сборников, принадлежащих перу Ефросина, заметна как официальная позиция, так и следы другого, иногда противоположного отношения к предписанным канонам. Ефросин писал в эпоху исключительного явления русской истории, «новгородско-московской» ереси, и потому включение его в «околоеретический» контекст представляется вполне обоснованным.

Не стоит забывать, что полемика еретиков и их противников, явная и подспудная, велась вокруг авторитетных, освященных традицией концептов, которые, соответственно, либо ревностно охранялись и превозносились, либо подвергались сомнению или осмеянию. Учитывая это, можно еще раз вспомнить оппозицию «каноническое – еретическое» в идеологии Московского княжества последней трети XV в. Взгляды еретиков соперничали с набиравшей силу доктриной «иосифлянства», обоснованной в самом начале XVI в. игуменом Волоколамского монастыря Иосифом Волоцким[8 - Алексеев А. И. Сочинения Иосифа Волоцкого в контексте полемики 1480 – 1510-х гг. СПб.: РНБ, 2010.]. Иосифляне полагали, что власть церкви выше великокняжеской, что церковь должна быть богатой и пользоваться всеми земными благами и активно участвовать в государственных делах. Внутри корпорации богословов им противостояли последователи и ученики Нила Сорского, «нестяжатели», ратовавшие за аскетический идеал раннего христианства и невмешательство церкви в светские дела. В какой-то мере их доводы были близки несколькими годами ранее еретикам-«жидовствующим», отрицавшим монашество, дуализм светской и духовной власти, догматическое давление и злоупотребления церковных иерархов.

Под этим углом зрения взглянем на некоторые историко-литературные факты эпохи Ефросина. «Повесть о Дракуле» – одно из самых необычных произведений средневековой литературы, связанное с истоками русской беллетристики. В переломную эпоху истории России светская повесть зарождается в среде образованной прослойки интеллектуалов-книжников. Старейший список, по которому мы ниже цитируем памятник, – Кирилловский 1490—1491 гг., принадлежит Ефросину, а предполагаемый и наиболее вероятный автор повести – всесильный дьяк Ивана III Федор Курицын, глава московского кружка еретиков. Он не мог написать ее раньше, чем прибыл в Москву после продолжительной поездки в Венгрию в 1485 г., а в колофоне Кирилловской рукописи указывается, что данный список является вторым у писца, и предыдущий был написан за пять лет до этого; таким образом, «Повесть о Дракуле» стала известна Ефросину чуть ли не сразу после ее создания.

Текст повести изучался несколькими поколениями филологов. Предметом внимания ученых становились необычная композиция, мозаичная и на первый взгляд несвязная; поэтика (вместо обычного для древнерусской литературы прямолинейного дидактизма – косвенное и неявное выражение моральных уроков) и, особенно, идеология повести – проблема «грозной» власти и ее допустимых пределов. Не затрагивался лишь вопрос об имплицитной полемичности повести и о художественном выражении этой полемичности, которое, на наш взгляд, заключается в сатирической перекодировке, «выворачивании мира наизнанку», как называли смеховые приемы русских книжников соавторы известной книги «Смех в Древней Руси»[9 - Лихачёв Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л.: Наука, 1984.].

Итак, дьяк Курицын был главой московского кружка вольнодумцев (ему покровительствовал сам великий князь), а официальной линией власти вскоре станет «иосифлянство», тогда только формировавшееся. Ниже попробуем показать на конкретных примерах вольнодумную полемичность автора, сопоставляя факты из текста повести и писаний иосифлян.

Влад Цепеш, прототип Дракулы

Скрытая полемичность обнаруживается, например, уже в отношении к сильной светской власти. Еретики не только не были ее противниками, но и довольно близко стояли к ней, особенно участники московского курицынского кружка: среди поклонников сановного еретика была даже невестка великого князя Елена Стефановна. Иосиф Волоцкий писал о Курицыне: «Того бо державный во всем послушаше».

Иосиф Волоцкий:

«Аще ли же есть царь, над человеки царьствуя, над собою же имат царствующа страсти и грехи, сребролюбие и гнев, лукавьство и неправду, гордость и ярость, злейши же всех – неверие и хулу, таковой царь не божий слуга, но диаволь, и не царь, но мучитель. И ты убо таковаго царя или князя да не послушаеши, на нечестие и лукавьство приводяща тя, аще мучит, аще смертию претить!»

«Повесть о Дракуле»:

«И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет живъ. Аще ль велики боляринъ, иль священник, иль инок, или просты, аще и велико богатьство им?л бы кто, не может искупитись от смерти, и толико грозенъ бысть».

А «духовный наследник» еретиков – книжник XVI в. Иван Пересветов словно развивает этот пассаж: «Но без таковыя грозы немочно в царство правды ввести» («Сказание о Мегмет-салтане»).

Иными словами, говоря об одном и том же – об общественных и личных пороках – богослов и светский писатель видят вещи в разной перспективе: подданные не должны подчиняться власти неправедного царя / царь может и обязан искоренять пороки подданных.

А вот как повесть толкует одну из важнейших ценностей русского средневекового сознания – любовь к нищим. Дорога она и иосифлянству:

Иосиф проповедует «нищелюбие»: «Беседуя нищему, да не оскръбиши его», «алчнаго накръми, жаднаго напои, яко же сам господь повеле, нагаго одежди, странна введи, болнаго посети, к темници доиди, и виждь беду их и, аще что требуют, подайждь им, и поскорби, и въздохни, и прослезися с ними».

«Повесть о Дракуле»:

Пусти по всей земли свое вел?ние, да кто старъ, иль немощенъ, иль чимъ вреденъ, или нищъ, вси да приидут к нему. И собрашась бесчисленое множество нищих и странных к нему, чающе от него великиа милости. Он же повел? собрати вс?х во едину храмину велику и повел? дати имъ ясти и пити доволно; они ж ядше и возвеселишась. Он же сам приде к нимъ и глагола имъ: «Что еще требуете?» Они же вси отв?щаша: «В?дает, государю, Богъ и твое величество, как тя Богъ вразумит». Он же глагола к ним: «Хощете ли, да сотворю вас беспечалны на сем св?т?, и ничим не нужни будете?» Они же, чающе от него велико н?что, и глаголаша вси: «Хощемъ, государю». Он же повел? заперети храм и зажещи огнем, и вси ту изгор?ша. И глаголаше к боляром своимъ: «Да в?сте, что учиних тако: первое, да не стужают людем и никтоже да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии; второе, свободих ихъ, да не стражут никтоже от них на семъ св?т? от нищеты иль от недуга».

Поведение Дракулы в повести выглядит как злая пародия на совет Иосифа Волоцкого.

И наконец непосредственно о «глумах» (насмешках, шутках, забавах):

Иосиф Волоцкий осуждал «глумы» и насмешливое отношение к жизни: «Да будет ти горько неполезных повестей послушание!» Ср. замечание И. П. Еремина: «Смех в древнерусской литературе был бы неуместен, да он здесь никогда и не звучал».

А вот как шутит Дракула: Приидоша к нему н?когда от турьскаго [царя] поклисарие и, егда внидоша к нему и поклонишась по своему обычаю, а капъ своих з главъ не сняша. Он же вопроси их: «Что ради такову срамоту ми учинисте?» Они же отв?щаша: «Таковъ обычай нашь, государь, и земля наша им?ет». Он же глагола имъ: «И азъ хощу вашего закона потвердити, да кр?пко стоите». И повел? имъ гвоздиемъ малым жел?зным ко главам прибити капы и отпусти ихъ, рекъ имъ: «Шедше, скажите государю вашему: онъ навыкъ от вас ту срамоту терп?ти, мы же не навыкохом, да не посылает своего обычая ко иным государемъ, кои не хотят его им?ти, но у себе его да держит».

Именно эта яркая особенность Дракулы – мрачная и неожиданная шутливость – в соединении с жестокостью придает его образу индивидуальность и объемность.

Другой пример шутовского поведения, укладывающийся в рамки «выворачивания мира наизнанку»: «царь же, услышав от посла своего, что Дракула хощет приити к нему на службу, и посла его почести и одари много… Дракула же поиде, събрався съ вс?м воиньством, и приставове царстии с нимъ, и велию честь ему воздаваху. Он же преиде по земли его яко 5 дни, и внезапу вернуся, и начат пл?нити градове и села, и множьство много попл?ни и изс?че, овых на колие сажаху турков, а иных на полы прес?кая и жжигая, и до ссущих младенець… „Шедше, пов?сте царю вашему, якоже вид?сте: сколко могох, толико есмь ему послужил. И будет ему угодна моя служба, и азъ еще хощу ему тако служити, какова ми есть сила“. Царь же ничтоже ему не може учинити, но срамом поб?женъ бысть»[10 - Сказание о Дракуле воеводе… С. 434.].

Далее, следуя логике «смены личины», присущей скоморохам или юродивым, повествователь в «Повести о Дракуле» попеременно представляет двух монахов, как бы олицетворяющих «иосифлянскую» и «нестяжательскую» доктрины:

Единою ж приидоша к нему от Угорскыя земли два латинска мниха милостыни ради. Он же повел? их развести разно, и призва к себ? единого от них, и показа ему округ двора множьство бесчисленое людей на кол?хъ и на колес?х, и вопроси его: «Добро ли тако сътворих, и како ти суть, иже на колии?» Он же глагола: «Ни, государю, зло чиниши, без милости казниши; подобает государю милостиву быти. А ти же на кольи мученици суть»…

Он же призвавъ перваго и глагола к нему: «Да почто ты из монастыря и ис келии своея ходиши по великым государемъ, не зная ничтоже? А нын? самъ еси глаголалъ, яко ти мученици суть, азъ и тебе хощу мученика учинити, да и ты с ними будеши мученикъ». И повел? его на колъ посадити.

Призвав же и другаго и вопроси его тако же. Он же отв?ща: «Ты, государь, от Бога поставленъ еси лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати. А ти лихо творили, по своимъ д?ломъ въсприали»…

Другому повел? дати 50 дукатъ злата, глаголя: «Ты еси разуменъ муж». И повел? его на воз? с почестиемъ отвести и до Угорскыя земли.