– В Москву ехать? Мне?
– Ну, не мне же…
– А когда?
– Когда подготовят документы. Возможно, на следующей неделе… Ты нашему комсомольскому вождю понравься сначала. Звони ему, он ждет.
Николай позвонил, и первый секретарь обкома ВЛКСМ назначил ему встречу на девять часов утра. Говорить об этом Перелыгину нужно. Ведь вместе работать. Если зам редактора тоже уйдет, то на его место, естественно, сядет Перелыгин. Тут вопроса нет. Говоря о том, что ему завтра в обком к первому, Анохин знал, что Перелыгин непременно спросит, зачем он туда идет. И Алексей спросил:
– А чего тебе от него надо: Он ничего не может. Без команды партии он пальцем не шевельнет.
– Алеша, ты знаешь, они хотят к вам непременно со стороны редактора посадить…
– Откуда ты знаешь? – похолодел, напрягся Перелыгин.
– Климанов предложил мне. За тем и вызывал.
– Тебе?! – ахнул Перелыгин, сразу трезвея, но тут же вспомнил утренний урок и с усилием сделал свое лицо изумленным и радостным: – Ну, ты жох!
– Я еще не согласился… Я сказал, зачем на стороне искать, когда свои кадры есть, назвал тебя…
Но Алексей будто не слышал этих слов, продолжал восклицать, стараясь казаться восхищенным, хотя сердце ныло, ныло. Прощай мечты! Прощай заветное кресло!
– Ну, жох! А дипломат какой хитрющий, – повернулся он к девчатам, словно приглашая восхититься вместе с ним действиями Анохина. – Даже другу не сказал… Зря, мог бы пролететь. Надо было посоветоваться, я лучше знаю расстановку сил. Знаю, кто есть кто, и кто на что способен. Через кого ты действовал? Через Климанова?.. Вообще-то правильно, он человек жесткий, сейчас в силе, с ним считаются…
– Да, не действовал я совсем! Я от тебя только узнал, что ваш редактор ушел…
– Брось, отец! Сейчас-то не темни, – сдерживая раздражение с деревянной улыбкой, перебил Алексей. – Так в наше время не бывает. Ни с того, ни с сего никто ничего не предложит. Подготовочка нужна. Обработка. Давайте выпьем, – поднял он рюмку, – за нового редактора! – Он потянулся через стол к Анохину. Тот быстро поднял навстречу свою рюмку. – Я рад, отец! Ей-Богу, рад. Лучшего варианта придумать трудно. Это здорово! Надеюсь, друга ты не забудешь. Бросишь кусочек от своих щедрот…
Неловко себя чувствовал Анохин. Неудобно было и Зине. Она знала, что Николай ничего не предпринимал, а то бы он с ней непременно поделился. А Люба с интересом переводила взгляд с Перелыгина на Анохина. Алексей хвастался ей, что скоро станет редактором, говорил, что он единственный претендент. Конкурентов нет. А его так лихо обошел друг.
– Я еще не согласился, – твердо повторил Анохин и выпил, подхватил вилкой кусочек помидора и, морщась, добавил: – Не решил, нужно ли мне это…
Зина с тревогой слушала его. Она уже переиначила в мыслях свое будущее, видела себя в Тамбове.
Перелыгин запил водку сухим вином и добродушным голосом заговорил:
– Отец, кто же удачу от себя отталкивает? Нелогично.
– Конечно! – не утерпела, поддержала его Зина. – Откажешься, больше не предложат. Пригласят третьего. И не ты, ни Алексей не получат.
– Верно, мать… Сядет дурак, и мне жизни не будет.
– Уговорили, – засмеялся Анохин. – Соглашаюсь только при условии: ты будешь моим замом.
– Во жизнь, а, девки! – захохотал Перелыгин. – Утром он ко мне в замы набивался, а вечером меня тянет.
– Вот и верь поговорке: утро вечера мудренее, – подхватил Анохин.
– О, это великолепный тост! – воскликнул Перелыгин, хватаясь за бутылку. – Девочки, вперед! Выпьем за то, чтобы утро всегда было вечера мудренее!
– Не гони. Вся ночь впереди, – попыталась удержать его Люба.
– Поехали! – будто не услышал Перелыгин. И снова вином запил.
Хмелел он неожиданно быстро, качался, когда шел танцевать, натыкался на стулья, а танцуя, откровенно дурачился. Зина с тревогой смотрела на него, опасалась скандала.
– Может, пора, – шепнула она Анохину.
– Алеша, – обратился Николай к Перелыгину, когда вернулись за стол. – Зина опасается, как бы нас в общежитие не пустили. Сам знаешь, какие там вахтеры.
– А ко мне? – пьяно пробормотал Алексей. – Мы же договорились…
– В другой раз, – уверенно ответил Анохин, догадавшись, что ни задерживаться в ресторане, ни тянуть к себе Перелыгин не собирается. – У нас еще много дней впереди, – положил он свою руку на широкую ладонь друга.
Вечер теплый, ласковый. Ни ветерка. Матово освещали фонари улицу, сквер напротив ресторана, в конце которого светлела на фоне темного неба освещенная прожекторами высокая фигура Ленина. Прошлись немного мимо памятника, мимо желтых колонн кинотеатра «Родина», попрощались на остановке. Люба неподалеку жила, на улице Сакко и Ванцетти, а общежитие пединститута в другой стороне, ехать нужно.
Зина с Николаем помахали из троллейбуса руками. Алексей стоял на тротуаре позади Любы, держался за ее плечи своими лапищами. Был он какой-то растрепанный, нелепый, как побитый лев, а Люба, бодрая, махала им, вытянув вперед руку, с таким видом, словно прощалась с милыми гостями, которые принесли ей столько радостных минут.
– Быстро он сегодня захмелел, – сказала Зина, когда троллейбус тронулся и покатил по площади Ленина.
– Он же весь вечер водку с вином мешал… Да, и расстроил я его. Если бы точно знать, что его сделают редактором, я бы отказался. Он взял бы меня замом.
– Откажешься, а не ты не станешь, ни он, – горячо повторила, возразила Зина и прижалась щекой к его плечу. – Дует…
– Закрыть? – потянулся Николай к окну.
– Не надо, мне хорошо…
А Перелыгин с Любой молча постояли немного, глядя вслед троллейбусу. Он по-прежнему держал ее за плечи сзади.
– Лихо он тебя бортанул, – усмехнулась Люба.
– Рано радуется. Он еще не обошел меня… Утро вечера мудренее, – совершенно трезво проговорил Перелыгин.
Люба с удивлением подняла голову, взглянула на него через плечо. Она тоже считала, что Алексей пьян.
– Ты молодец… Я думала, ты раскис, тряпка… И помни, он с тобой не считался, плевал на тебя. Станет редактором, непременно выживет из редакции… будешь локти кусать…
– Любисток, – поцеловал ее в затылок Перелыгин, – я о тебе думал хуже.
– Чудак, – засмеялась она нежно, – кто еще о тебе так заботится, а?
– Пошли, – решительно обнял он ее за плечи и повернул в сторону улицы Сакко и Ванцетти. – Утро вечера мудренее, но и вечер терять не стоит.
«Нужно действовать, действовать!» – думал он, вспоминая домашний телефон бывшего редактора газеты. Последние цифры два-двадцать шесть он помнил хорошо, а в первых двух сомневался, то ли тридцать семь, то ли тридцать девять.
Проводил Любу, чмокнул в щеку, буркнул:
– Прости!
– Действуй, действуй, может, такой шанс судьба никогда не подбросит.
Она постояла у ворот своего старого деревянного дома, глядя, как он решительным шагом удаляется, Люба поняла, что сегодня она стала значить для Алексея больше, чем любовница, и почти уверена была: если Алексей сумеет обойти Анохина, он не бросит ее. Ведь честным путем обойти он не сможет, значит, будет искать опору, чтобы оправдывать себя, и она станет ему этой опорой. Как и что будет делать Алексей, она не знала, да и не думала об этом. Его дело. Понимала, что связи с большими людьми Тамбова у него есть. Многим выгодно посадить в кресло главного редактора газеты своего человека, поддержит при случае. Особенно выгодно иметь человека обязанного бывшему редактору, чтобы новый человек не обрубил все концы, которые он завязал. Алексей оглянулся в последний раз, прощаясь, и завернул за угол. Нырнул в первую же телефонную будку, набрал номер и сразу попал к бывшему редактору.
– Я не разбудил?
– Еще одиннадцати нет… А чего ты такой… взъерошенный?
– Точно. Угадал, – нервно засмеялся Перелыгин. – Есть из-за чего взъерошиться! Я узнал, что у меня конкурент появился. Завтра с ним встречается Кузя (так они звали первого секретаря обкома комсомола), даст добро и все!
– Кузя за тебя. Это я точно знаю… А откуда он появился? Молодой?
– Из Уварово. Некий Анохин, – зло усмехнулся Перелыгин.
– Анохин? Дружок твой? – удивился бывший редактор.
– Однокурсник, – буркнул Алексей.
– Он в комсомоле работал?
– Если только в школе.
– Это чепуха. Аргумент в нашу пользу. Еще что?
– Я знаю только одно, газету, которую ты по зернышку собирал, он за месяц развалит.
– Ну и потерпи этот месяц, – пошутил бывший редактор. – Развалит, выгоним, посадим тебя, снова соберешь. Честь тебе и хвала.
– Не жалко газеты?
– Ну ладно, ладно! Позвоню я завтра Кузе. Теперь не я от него, а он от меня зависит.
– И с утра, с утра надо, а то поздно…
– Успеем.
8. Первая ночь
Чтобы попасть в общежитие, Зина и Николай проделали обычный маневр: Зина вошла первой, а Анохин подождал у входа, когда появится кто-нибудь из ребят, живущих здесь, и рядышком с ним с беспечным видом, будто и он студент, прошел мимо старушки вахтера.
Зина жила с двумя студентками. Обе они были в комнате. Зина включила чайник, пошла стаканы мыть, а Анохин направился к своему знакомому, у которого он не раз ночевал, договариваться о ночлеге. Но знакомого студента не оказалось на месте, уехал домой. Парень, живший с ним, указал на свободную кровать: ночуй, не помешаешь. Студент был белобрысый, с узким длинным лицом, губастый, и, видно, невозмутимый, спокойный. Анохин почувствовал к нему доверие и заговорил, смущаясь своей наглости:
– Слушай, друг… Понимаешь, я сегодня заявку в загс подал…
– С Зинкой? – заинтересовался парень.
– Ну да, вот видишь… ты знаешь… пойми правильно…
– Ночевать, что ли, с ней здесь хочешь?
– Ну да.
– Не пойдет она.
– Мы же заявку подали… почти муж-жена…
– Ну, это ваше дело… Бери ключи…
Студент ушел, а Николай с бьющимся сердцем взлетел на третий этаж, к Зине.
– Устроился?
Николай показал ключи.
– Я один в комнате.
Он опасался, что она не пойдет, постесняется подруг. Но она торопливо, с волнением, возбужденно, словно боялась куда-то опоздать, выпила чашку чая и поднялась.
– Девочки, мы пошли…
Анохин отодвинул свою чашку и вскочил.
По коридору она шла впереди. Он, покачиваясь, следом. Перед глазами у него плыло, словно пил он сейчас не чай, а спирт. Сердце радостно и тревожно ныло.
Когда он закрыл дверь на ключ и повернулся к ней, она положила ему руки на плечи и долго вглядывалась в его лицо, удерживая от объятий. Потом неожиданно всхлипнула и ткнулась лбом в его грудь.
– Ты что?
– Я люблю тебя, – прошептала она.
Он легонько поднял ее голову пальцами за подбородок и потянулся губами к ее губам. Она закрыла глаза. Он прижимал к себе Зину, не чувствуя ни ее ни своего тела, не понимал, где находится, что с ним происходит. Он то ли падал с огромной высоты, то ли летел, то ли плыл, взлетая на гребень волны и ухая вниз. Очнулся, когда она отстранилась и тихонько прошептала:
– Мы сейчас упадем.
Он засмеялся:
– Меня ноги не держат.
– Иди сюда, – подвела она его к кровати и села на краешек.
Ночь пролетела мгновенно. Осталось от нее ощущение нестерпимого счастья, да кое-какие подробности: всю ночь виден был в открытое окно фонарь, его выгнутый железный горб – стоял он, отвернувшись, и смотрел вниз, словно потерял что-то под деревьями и теперь внимательно высматривал, искал. И казалось, на всю ночь застряла между пятиэтажными домами напротив, над темной верхушкой дерева бледная половинка луны, похожая на тонкий прозрачный ломоть арбуза.
