Ольга Юрьевна Морозова "Чернокнижник"

Когда стемнело, и дом погрузился в сон, Савва зашел за Надин. Она ждала его одетой. Они спустились и сели в коляску, запряженную гнедой кобылой. Савва сам занял место кучера.

Заброшенная церковь произвела на Надин гнетущее впечатление. Их появление вспугнуло стаю ворон, и они с противным карканьем поднялись в воздух. Надин невольно вздрогнула. Савва крепко держал ее за руку, словно боялся, что она передумает и уйдет. На самом деле такая мысль и правда промелькнула у Надин, но она не хотела показывать Савве, что испугана. «Это игра, – убеждала она себя, – просто игра…»

Вороны кружили над полуразрушенной церковью черной тучей. Надин и Савва прошли внутрь. Там все было покрыто паутиной, в воздухе витал запах тлена. Надин стало холодно и страшно, она задрожала. В ответ Савва только еще крепче сжал ее руку.

– Ты не должна бояться, – прошептал он, – скоро мы станем самыми могущественными людьми на всем белом свете.

Надин с трудом подавила смешок, ей показалось, что игра зашла слишком далеко. Но Савва явно не был склонен шутить. Он подвел Надин к алтарю, и ее изумленным глазам предстало ложе, покрытое черным покрывалом. Отвечая на немой вопрос, Савва произнес:

– Это для тебя, моя милая… не правда ли, оно прекрасно? – Савва нежно провел рукой по черному покрывалу, и Надин снова усомнилась в его нормальности. Любопытство сменилось страхом, но Надин старалась не подавать виду. Теперь она явно увидела, что Савва не играл, и пришла в ужас. Надин огляделась по сторонам. Дверь в церковь, через которую они с Саввой прошли, висела на одной петле и скрипела, раскачиваемая ветром, который свободно гулял в заброшенном прихожанами Божьем храме. Окна были выбиты и затянуты мерзкой паутиной, алтарь полуразрушен, пол в некоторых местах провалился и зиял черными дырами. Надин содрогнулась. Как могла она согласиться участвовать в этом отвратительном действе! Как мог Савва уговорить ее?! Теперь Надин плохо это понимала. Она попыталась вырвать руку у Саввы, но он удержал ее.

– Не нужно этого делать, милая Надин…– произнес он почти угрожающе.

– Мне зябко, – Надин поежилась, в подтверждение своих слов, – что ты собираешься делать?

– Мы, дорогая моя, мы собираемся делать… выпей вина и согрейся!– Савва достал откуда-то из-под полы своего черного плаща бутылочку и дал ее Надин.

Надин послушно выпила. Вино имело странный, терпкий привкус. Надин поперхнулась и прикрыла рот рукой. У нее закружилась голова. Словно сквозь вату она услышала голос Саввы:

– Раздевайся, дорогая Надин… я хочу тебя… ты будешь моей прямо здесь…

Надин начала послушно расстегивать платье. Она совершенно не собиралась этого делать, потому что в церкви было очень холодно, а самое главное, она совершенно не хотела осквернять храм, хотя бы и такой, но руки сами начали лихорадочно дергать пуговицы, почти вырывая их с корнем. Надин не чувствовала своего тела, оказалось, что оно живет отдельной от нее жизнью. Слово «грех» звенело в ушах Надин, как набат.

Она стояла перед Саввой совершенно обнаженной, даже не пытаясь прикрыться. Несмотря на холод снаружи, она испытывала нестерпимый жар изнутри, ее снедало желание… она готова была броситься на Савву и отдаться ему… да что там Савва, она готова была отдаться первому встречному, лишь бы унять пожар, полыхающий у нее в нутре. Надин казалось, что ее лоно сейчас вспыхнет, если не вберет в себя то, что ему положено… если сию же минуту оно не примет напряженную мужскую плоть…

Но Савва без особенного интереса окинул взглядом ее трепещущее тело и велел ей лечь на ложе. Надин послушно улеглась и раздвинула ноги. Савва провел рукой по внутренней стороне ее обнаженного бедра и вдруг засунул пальцы в ее промежность. Надин хотела застонать от удовольствия, но не смогла исторгнуть ни звука. Савва вынул пальцы, вытер их о полы своего плаща, вытащил книгу и начал бормотать что-то на непонятном Надин языке. Надин попыталась вслушаться в его бессвязную речь, но так и не смогла сосредоточиться, она страстно желала только одного – совокупления.

Речь Саввы стала быстрой, он начал выкрикивать отдельные слова, взгляд его остекленел… вдруг он выхватил откуда-то длинный узкий кинжал и с остервенением вонзил его в грудь Надин… потом что-то произнес и снова вонзил кинжал в нежную розовую плоть…

Надин даже не успела охнуть… последнее, что уловило ее угасающее сознание, был торжествующий вопль Саввы и жуткая, нечеловеческая боль в сердце…

Савва прочитал заклинание и опустил взор на распростертое на черном покрывале белое тело Надин. Белое, залитое красной кровью тело… Савву затрясло. Он наклонился и лизнул языком теплую кровь… потом жадно приник к ране и стал лакать льющуюся кровь как собака. Напившись, он воздел руки к небу и возопил:

– Отец!!! Я сделал все, что ты велел!!! Ответь мне!!!

Зловещая тишина стояла в воздухе, Савва рухнул на грязный пол без сознания.

И вдруг, лежа на холодном полу, заляпанном нечистотами, он услышал голос… Голос что-то говорил, но Савва не мог разобрать что… голос гремел, он был страшен, но Саввой овладело полное безразличие. Вдруг он почувствовал, как его глаза вылезли из орбит и самостоятельно разместились в пространстве. Его глазные яблоки смотрели прямо на своего хозяина, потом развернулись и уплыли в пустоту… странно, но Савва при этом отнюдь не утратил зрение…

Потом Савву начало рвать, его буквально выкручивало наизнанку, тело содрогалось в ужасных конвульсиях, Савва испытывал нестерпимую боль, он закричал, и исторг из себя свою собственную глотку… с губами. Губы усмехнулись и тоже скрылись в черноте, окружавшей Савву…

Потом от туловища отделилась голова, как будто ее отрезали очень острой бритвой… но она не упала, а поплыла по воздуху, лишенная губ и глаз, с зияющими на их местах черными дырами.

Савва испытывал адские мучения, но по каким-то неведомым причинам видел и ощущал все, что с ним происходит…

Потом из обезглавленного тела будто кто-то резким рывком вырвал сердце… сердце билось и трепыхалось, с него капала кровь… с груди свешивались куски кожи… и вот сердце тоже исчезло в бездонном черном сумраке.

Потом от исковерканного тела с ужасным хрустом отделились руки…

Савва чувствовал теперь только боль, он весь был болью, сплошной кровавой раной, месивом из костей и мяса… он хотел зарыдать, из-за того, что был так жестоко обманут, но у него не было глаз…

Свечка, горевшая у алтаря, упала на пол, задев край покрывала… оно вспыхнуло, огонь пополз вверх, подгоняемый ветром, лизнул руку Надин… скоро все ложе уже полыхало, как гигантский костер.

Но огню этого было мало. Он подкрался к телу Саввы, распростертому на полу, и вцепился в край его черного плаща. Потом весело запрыгал по полу, пожирая на своем пути старые прогнившие конструкции.

Через несколько минут вся церковь уже пылала, хороня под собой тайну происшедшего здесь святотатства.

То, что церковь полыхает, заметили не сразу. Она находилась на отшибе, далеко от деревни, к тому же была ночь. Уже под утро кто-то из крестьян заметил столбик дыма и отправил мальчишку посмотреть, что случилось и не горит ли лес? Мальчишка вскоре прибежал, запыхавшись, и доложил, что сгорела старая церковь. Мужик махнул рукой, мол туда ей и дорога… да и никто особенно не горевал по этому поводу – среди местного народа давно ходили слухи, что старую церковь давно облюбовала нечисть для своих забав…

Первым исчезновение Саввы и Надин заметил старик Евдокимыч. Когда к полудню барин с барыней не вышли из своих комнат, он забил тревогу. Их поискали, но нигде не нашли. Никто не знал, куда они делись. Дворовая девка Малашка вспомнила, что видела, как стемнело барин и барыня сели в повозку и уехали, а более она ничего не знала. Евдокимыч умолял ее вспомнить еще хоть что-то, но Малашка упрямо качала головой, и старик отстал. Чего зазря девку пытать? Неужто ей за повозкой нужно гнаться было?

Вызвали урядника, тот расспросил дворовых, но ничего путного не узнал. Дело открыли, но поиск в окрестностях ничего не дал. Савву и Надин искали несколько месяцев, но безрезультатно. Тогда решено было отдать имение наследникам, если таковые найдутся.

Единственным наследником имения оказалась теща Саввы, матушка Надин, Дарья Спиридоновна. Она приехала в имение, чтобы доживать тут свои дни, как она выразилась, и скорбеть о пропавших – Савве и Наденьке.

Тут прожила она остаток отмеренных ей лет и тихо скончалась в 1914 году. Похоронили ее на местном кладбище. О Савве и Надин никто больше ничего не слышал, а начавшиеся впоследствии события и вовсе стерли память о них даже у тех, кто их знал.

1

988-1999 год, Россия

.

Молодой человек сидел за кухонным столом в грязной коммуналке и пил кефир. Его равнодушный взгляд блуждал по заляпанным жирными пятнами стенам, по давно немытым стеклам, в конце концов опустился на пол, по которому полз огромный черный таракан. Молодой человек хотел раздавить его, но потом передумал и убрал ногу. Таракан внушал ему чувство уважения, потому что не боялся ползти по враждебной территории прямо средь белого дня.

Молодой человек допил кефир и уставился в желтый, в разводах потолок. Жилище было хоть и паршивым, но своим. Он давно хотел остаться один. Эту занюханную коммуналку он получил от государства, как выходец из детского дома. Конечно, ему полагалась отдельная квартира, о чем был прекрасно осведомлен. Просто в данном случае это было не принципиально. Молодой человек начал негромко насвистывать.

Его мать была шлюхой. Ее изнасиловали, и она родила его. Смешно! Шлюху – и изнасиловали! Вспоминая это, молодой человек всегда смеялся. А может, она и не была шлюхой? Но, во всяком случае, с головой у нее было не в порядке, это можно было сказать совершенно точно. Пару раз она приходила в детский дом, рыдала, обещала забрать его домой, но естественно, не выполнила обещания. Но он не расстроился, он никогда не считал ее своей настоящей матерью. А потом ему сказали, что она умерла, кажется, ее убили. Он даже был этому рад, потому что не хотел видеть ее опухшего с глубокого похмелья лица и пьяного раскаяния. Он не проронил ни слезинки, узнав это. Она была противна ему, противна до глубины души, поэтому ее преждевременная смерть нисколько его не расстроила.

А потом он вырос и покинул стены детского дома, тоже впрочем, не особенно жалея об этом. Поселился в коммуналке, поступил на завод, вступил в комсомол. Никто не мог сказать о нем ни единого дурного слова. Никто ничего не знал о нем, кроме сухих сведений официальной биографии. Он не стремился раскрывать душу, хотя на контакт шел легко.

Но сам он знал о себе все. Он знал, кто он. Он знал, кто его Отец. Он знал, что он хочет. Он знал, что он не один, и что он должен найти куски своей собственной плоти, своих братьев и сестер. Так велел его Отец, а значит, он найдет их, чего бы это ему не стоило.

Он помнил, как давно он привел в заброшенную церковь девушку, убил ее, а потом напился теплой крови. И все это потому, что так хотел его Отец. Он обещал ему за это неограниченную власть. А потом он валялся на полу и от него со страшной болью отделились глаза, глотка, сердце и руки… в нем еще остался отголосок той нечеловеческой боли, которую ему довелось пережить тогда… сладкой боли, боли для Отца и во имя Отца… он думал, что Отец оставил его останки гнить на грязном полу… но даже такая жертва не испугала его тогда… он готов был отдать жизнь за Отца…

Но ОН не хотел брать его жизнь. ОН поднял его из небытия, где он, раздавленный и жалкий пребывал, и поместил в брюхо непотребной шлюхи… но и этому он был рад…

А потом он появился на свет. Вылез из немытого чрева, как червяк из подземелья и закричал… шлюха исполнила свою роль и больше была не нужна. Он понял это сразу, как освободился из ее вонючего нутра. Потом был детский дом. Отец испытывал его на прочность.

А потом Отец велел ему найти куски своей плоти… ибо как можно жить без глаз? Без глотки? Без рук? Без сердца? Отец сказал, что разделил их, потому что в одиночку никто не может пользоваться безграничной властью. Безусловно, он прав. Он понял это только сейчас. Понял великий замысел Отца. Не случайно он выбрал ему в матери грязную шлюху, ибо у него не могло быть матери, только Отец. Молодой человек улыбнулся.

В детдоме ему дали имя Ник, Никита. Он не возражал, пусть будет так, тем более, что имя ему нравилось.

Ник окинул взглядом кухню. Мерзкое местечко, но ничего, скоро все изменится. А пока нужно найти глаза и руки.

Его размышления прервал сосед по коммуналке, слесарь из ЖЭКа дядя Миша. По случаю выходного он был в стельку пьян. Дядя Миша плюхнулся на соседний стул и икнул. Ник брезгливо поморщился, встал и собрался уходить. Дядя Миша его раздражал.

– Ну как дела, сынок? – Дядя Миша изобразил искреннюю заинтересованность.

Ник не удостоил его ответом. Дядя Миша махнул рукой, открыл холодильник, достал бутылку водки, поставил ее на стол и налил в стакан. Смачно крякнув, выпил. Очевидно, пить одному было скучно, поэтому дядя Миша обретя после принятой на грудь дозы прыть, подскочил к Нику и схватил его за руку:

– Может, составишь компанию, сынок? Выпей рюмочку со старым человеком! Не побрезгуй, соседушка!– От него разило перегаром и гнилым нутром.

Ник медленно развернулся и заглянул ему прямо в глаза. От этого взгляда дядя Миша поежился, его кураж несколько ослабел, но не пропал. Он смотрел на Ника, наивно хлопая выцветшими глазками. Очевидно, чувство самосохранения его окончательно покинуло.

Ник не сдержался, его обычное хладнокровие отказало ему. Он взял дядю Мишу за горло холодными пальцами и сжал. Глаза у дяди Миши вылезли из орбит. Он хотел что-то сказать, но только хватал ртом воздух, будто рыба, выброшенная на берег. Ник не ослаблял хватку. Медленно, четко произнося каждое слово, он сказал:

– Если ты еще раз, дерьмо, заговоришь со мной… если ты откроешь свой поганый рот… я отправлю тебя туда, где тебе самое место… тебе понятно?!

Дядя Миша изобразил кивок. Ник отпустил его. Дядя Миша схватился за горло и захрипел. Ник, не обращая на его больше внимания, удалился к себе в комнату, где у него царил идеальный порядок, несмотря на разруху снаружи. Дядя Миша сел на стул и оторопело уставился на бутылку.

– Ну зачем так, сынок…– прошептал он, потирая горло, – не дурак, понимаю… так бы сразу и сказал, что ни-ни… – дрожащей рукой она налил себе стакан водки и залпом его выпил. Потом, шатаясь, встал и направился в свою комнату, от греха подальше. Початую бутылку и стакан он захватил с собой.

Ник ругал себя за несдержанность. Как он мог так поступить? Старый идиот может пожаловаться на него или просто сболтнуть кому-то и тогда прощай его безупречная репутация. Нет, безусловно, вряд ли кто поверит, что такой положительный молодой человек мог оскорбить старика, но… это вечное «но»… кому-то западет в душу, кто-то при случае может вспомнить это неожиданное проявление жестокости, вспышку ярости… думая об этом Ник пребывал в скверном настроении. Он не может подвести Отца, не может допустить, чтобы их великая цель отодвинулась даже на мгновение по его собственной глупости. А это могло означать только одно – ошибки нужно исправлять. Но исправлять с умом. И снова круг замкнулся – ему нужны руки. Он не может пачкать свои. Тут Ник усмехнулся. Каламбур. А чьи это руки? Его, разумеется. Только их нужно найти, найти как можно быстрее. Ник задумался. С чего начать поиск? Это был сложный вопрос. Как он узнает их? Ник потер серебряное кольцо у себя на пальце и улыбнулся про себя. Он узнает их. Они должны иметь метку – точно такое же кольцо.

Ему вдруг мучительно захотелось выпить, хотя он почти не пил. Зная наперед, что ничего не бывает просто так, Ник поспешно оделся и вышел. Из соседней комнаты доносился могучий храп дяди Миши.

Ник дошел до ближайшего кафе с многозначительным названием «Рандеву» и уселся за дальний столик, чтобы понаблюдать за обстановкой. Посетителей было немного, в зале царил полумрак. Ник заказал рюмку коньяку и нарезку из колбасы. Лениво потягивая коньяк, он осматривал полупустой зал, прикидывая, не зря ли он сюда столь поспешно явился.

В кафе зашел парень, окинул оценивающим взглядом зал, и направился прямо к Нику. Ник почувствовал вибрацию на кончиках пальцев, и понял, что пришел сюда не зря. Как вообще можно было напрягаться по такому пустяковому поводу? Конечно Отец придумал, как устроить так, чтобы он как можно быстрее нашел руки. И именно в тот момент, когда они ему нужны. Он улыбнулся парню. То расцвел ответной улыбкой и спросил разрешения присесть рядом. Ник решил его проверить.

– Садись. А ты всегда садишься к незнакомым людям за столики? Здесь полно свободных мест.

– Нет. Но сегодня чертовски не хочется пить одному… моя подруга ушла к другому… бросила меня, если можно так выразиться. Так разрешишь присесть?

– Я же сказал, что да. Мне тоже сегодня грустно, так что буду даже рад.

Парень сел на соседний стул.

– Что пьешь?

– Коньяк. – Ник взялся за рюмку, потому что не хотел, чтобы парень заметил дрожь его пальцев.

– Я тоже возьму коньячку. Тебя как зовут? Я Петька, мент. – Парень засмеялся. – А ты кто?

– Я Ник, на заводе работаю, учусь на вечернем.

– Классно! Как тебе на заводе? Я терпеть не могу от звонка до звонка… ну, брат, за знакомство! – Петька опрокинул в рот рюмку и выдохнул воздух.

Когда он взялся за рюмку, Нику бросилась в глаза наколка у него на указательном пальце. Он взял Петьку за руку, чтобы рассмотреть то, что было там выколото и испытал легкий шок – на указательном пальце Петьки красовалось его кольцо, то самое кольцо, которое ему подарил Отец, чтобы узнать свою плоть.

– Хорошая работа, – Ник отпустил Петькину руку, – в темноте можно принять за настоящее.

– Нравится? – Петька раздулся от гордости. – В журнале увидел, не смог удержаться. На настоящее бабок не хватает. Не заработал. Еще по рюмахе накинем?

– Как скажешь.– Ник позвал официанта и заказал еще коньяку.

Петька напился быстро. Он много говорил, смеялся и жестикулировал. Речь его изобиловала сальными шутками и нецензурными выражениями. Ник молча слушал его, стараясь не перебивать. Его собственные Руки не очень импонировали ему, но это были его Руки, и с этим ничего нельзя было поделать.

Увидев, что Петька накачался так, что вряд ли дойдет до дома, он попросил официанта вызвать такси, и они вдвоем погрузили его туда. Недовольный таксист заворчал было, что они испачкают ему всю машину, но Ник так посмотрел на него, что таксист замолчал и больше не проронил ни слова до самого дома Ника и даже помог ему затащить тело Петьки в комнату. Ник заплатил ему сверх счетчика, потому что ценил помощь. Он знал, что любые услуги должны оплачиваться сполна, иначе тебе могут предъявить счет в самый неподходящий для тебя момент. Ник не хотел иметь неоплаченных долгов.

В своей комнате он бережно положил Петьку на кровать, а сам сел в кресло и включил телевизор.

Петька проснулся через пару часов совершенно трезвый и сел на кровати.

– Эй! – Он протер глаза и обнаружил сидящего в кресле Ника. – Ты кто?

– Твой брат, – спокойно сообщил ему Ник.

– Мой брат?! У меня нет братьев. Сирота. Мать-шалава в детстве бросила, а государство подобрало.

– Меня тоже. У нас один Отец. ОН хотел, чтобы я нашел тебя, ты мне нужен.

– Один отец? Откуда ты знаешь?

Вместо ответа Ник взял Петьку за руку и показал ему на кольцо.

– Откуда это у тебя? Вчера ты сказал, что из журнала…

Петька смутился.

– Я наврал. Я не знаю, откуда. Оно было всегда. Я всегда его помню. Не могу вспомнить, кто колол… мамаша до пяти лет меня по притонам таскала, наверно ее дружки подшутили, не знаю… я тот период вообще не помню, уж извини, брат маленький был. – Петька усмехнулся, но усмешка та была горькой. Он помнил, конечно помнил, хотя и был совсем крохой…

Он помнил, что сидел в углу на куче мусора в вонючей хате, которую даже квартирой язык назвать не поворачивался, и играл с бутылкой. Его мамаша, вдрызг пьяная, обжималась с очередным хахалем-собутыльником. Петька помнил ее булькающий смех, ее пьяные всхлипывания, когда собутыльник лапал ее грязными руками… они совершенно не обращали на него внимания, распаленные похотью и водкой.

Ему было холодно, сначала он плакал, а потом перестал, потому что его плач ровным счетом никого не беспокоил… ему было очень одиноко, он хотел умереть, он хотел, чтобы было тепло, он не хотел слышать этих мерзких хлюпающих звуков и стонов… а потом вдруг его окружила Тьма… Тьма была плотной, туда не проникал не единый луч света. Сначала он испугался, но Тьма была такой миролюбивой, она успокоила его, что бояться нечего. Стало очень холодно, а потом тепло, и он расслабился… даже наделал в штанишки… но Тьма не стала его ругать, не стала смеяться над ним… она обняла его, и он приник к ней, будто к матери… Тьма поцеловала его, а потом его пронзила ужасная боль… болела рука, а точнее указательный палец… он заплакал, забился в истерике, но Тьма была беспощадна… а потом боль прошла и он уснул… а когда проснулся, Тьма отступила, а на его пальце красовалось это кольцо…

Мать и ее хахаля нашли бездыханными – отравились водкой или наркотиками, а он очутился в детском доме.

После этого случая Тьма являлась ему еще несколько раз. Она всегда была дружелюбно настроена, что-то ласково шептала ему на ухо… что-то очень важное, но он всегда забывал, что именно… всегда хотел вспомнить, но никогда не мог. И вот сейчас его осенило – Тьма хотела сообщить ему, что он должен встретить Ника… Да, да, именно Ника, сейчас он это отчетливо вспомнил. Вспомнил, и вздохнул с облегчением. Наконец-то! Теперь Тьма может быть спокойна, он выполнил ее волю. Только нужно проверить, не ошибся ли он. Но Ник словно прочитал его мысли.

– Смотри! – Ник протянул Петьке руку и показал свое кольцо.

– Ух ты! У тебя настоящее? Красотень! – Петька погладил кольцо.

– Настоящее. Его дал мне мой Отец. Чтобы я нашел всех вас.

– Так мы не одни? Слушай, сушняк замучил… дай хлебнуть, а то погибну, и вообще расскажи все поподробней, и если все правда, мы это дело запьем, то есть отметим.

Ник вышел в кухню, достал из холодильника бутылку, забытую дядей Мишей и налил немного в стакан, а потом вернулся в комнату и отдал стакан Петьке. Тот залпом его выпил. Посидел немного, потом вопросительно уставился на Ника.

– Это все? Не маловато будет?

– Нет, – отрезал Ник так, что Петька замолчал и съежился на кровати.