– Тут недалеко, как раз успеете.
Оба мужика зашли в калитку, оставив Жанну Петровну снаружи.
Она услышала, как в замке провернули ключом. Кто-то посмотрел в глазок и сказал:
– Стоит еще.
– Пусть стоит, – ответил другой голос, – стоять не возбраняется.
Жанна Петровна услышала, как их шаги, скрипя по песку, удаляются, удаляются, и вот, стало совершенно тихо.
Ей вдруг стало зябко и одиноко. Она обернулась. На противоположной стороне реки был виден длинный дощатый барак, с надписью «Рай» по всей стене. Гавкала привязанная собачка, но ее лай, из-за ветра, долетал гораздо позже изображения. Через речку был перекинут подвесной мостик с прогнившим настилом. На одном из канатов сидела огромная ворона, канаты под ней прогнулись и скрипели, все сооружение слегка покачивалось. Надо было идти.
Крымские мотивы
Когда холодно и не знаешь, будет ли завтра, вспоминаешь тепло. А так как память не имеет редактора, то и воспоминания скачут безо всяких жанров и драматургии.
Однажды, очень давно, три жизни тому назад, я был в Крыму, отдыхал в своем любимом месте, небольшой бухточке под названием Новый Свет.
Через неделю, как водится, с моего московского лица сошла городская трупная синева, я основательно обгорел, руки перестали трястись, суставы болеть, а глаз дергаться. То есть плоть моя уже не разлагалась, и я уже не был похож на благородного столичного зомби. Я даже немного одурел от прилива здоровья, свободного графика, солнца и вкуса морской соли на губах. В моем мозге выключились те отделы, что отвечали за ежедневное «как жить дальше», он перестал булькать, загустел и стал обычным студнем курортника. И тогда я стал, наконец, обращать внимание на окружающих.
Наблюдать бесплатно за людьми в неестественных условиях летнего расслабона – мое любимое занятие. Люди на курортах совершенно другие, чем в обычной жизни. Они мне даже нравятся.
Набережная там небольшая, примерно полтора километра. По ней хорошо гулять туда-сюда босиком, в одних плавках, по привычке делая вид, что тебе «куда-то срочно надо». А когда вся гуляющая толпа делает вид, что им «куда-то надо», это забавно. Туалеты теперь платные, и одичавшие на природе курортники справляют нужду прямо под кустами магнолий и в газонах.
Проходя мимо летнего кафе, я ощутил холодную волну ненависти и презрения. Осмотревшись, я увидел классическую картину.
На фоне хамоватых чаек и обвисших от безветрия тюлевых кружевных занавесок, за столиком сидела девушка лет сорока, являя собой миру картину «Барышня-Хемингуэй», или «Девушка с ноутбуком и чашечкой капучино». Она изредка печатала что-то одним прозрачным пальчиком, а в перерывах презирала и ненавидела проходящих мимо мужчин.
Не знаю, что являлось генератором изливаемой ненависти. Голодное детство, трехгодичное рабство в гареме кастрированного султана или встреча с альфонсом-геем, обокравшим ее семью, – но потоки были ощутимы и действенны. Мужчины подсознательно обходили ее столик стороной, на что указывала с утра протоптанная на газоне с филюкциями тропинка.
Я тоже обошел ее стороной и, зайдя в кафешку с другой стороны, сделал вид, что хочу что-то заказать. Присев за соседний столик, я извернулся и, потребовав у официантки стакан лимонада, заглянул через плечо барышни в ее ноутбук. Что я ожидал там увидеть? Не знаю, но мне срочно надо было понять, кто она. Чтобы знать.
Раскрою секрет – в моем мире я бог и мне все должно быть ясно про персонажей, населяющих мой мир. Потому что если я потеряю контроль, они выйдут из схемы, и мне снова придется включать Везувий или устраивать Потоп, а это хлопотно.
Я ожидал увидеть сайты с вязаными кофточками, схемы с ценами на недвижимость, ровные столбики печальных стихов, в общем, все что угодно, только не то, что я увидел.
На экране монитора был текст, забитый в так называемую «американку». (Форму записи для сценариев фильмов и сериалов.)
Вы понимаете, уйти я уже не мог и щелкнул пальцами. Довольная, как хунвейбин, съевший воробья, официантка принесла лимонад, а Барышня сунула сигаретку в рот, беспомощно похлопала себя по кармашкам и посмотрела в мою сторону, сквозь меня. Я встал, подошел к ее столику и, достав из воздуха бенгальский факел, протянул ей. Опалив нарисованные бровки, она прикурила. Я заговорил, тем самым разрешая ей излить душу. Она и излила.
Оказалось, она редактор с украинского телеканала. – Вы же понимаете, – рассказала она, – сценаристы все дерьмовые, и даже тут, на отдыхе, она вынуждена не покладая рук исправлять и править сценарии. – А они об этом знают? – спросил я. – Может, просто указать на ошибки, сами исправят? – Ну, что вы! Исправят они. Там только деньги в голове и амбиции. Мы уже пробовали так работать, теперь все делаем сами. Никто пока не возмущался. – Вон оно как, – сказал я и добавил на всякий случай: – Хорошо, что я токарь, не знаю всего этого.
Далее в разговоре я выяснил, что сама она в детстве закончила педагогический, а потом трехнедельные курсы редакторов и вот уже седьмой год работает на Канале.
Барышня осталась довольна нашей беседой. Она четко дала мне понять, что она из мира элиты и поговорить со мной для нее было – как почесать за ухом бродячего пса. Она была прекрасна.
Уходя и оплатив счет за лимонад, я также понял, чем была довольна официантка. Оказалось, мой щелчок пальцами стоил 50 рублей. – Традиция, – притворяясь печальной, сказала официантка, и я не стал ее нарушать.
А я потом шел по набережной и краснел, что ничего не знаю про мир токарей и был близок к провалу. Всего один вопрос с ее стороны про мою работу, и я, нелепо промямлив, что «точу напильником железку» сел бы в лужу. На этот раз обошлось, барышня-редактор была сильно увлечена собой, но теперь я знаю, спускаясь на Землю, надо все-таки быть умнее и четко выбирать себе легенды.
Синдром курортника
Слышали о таком? Это когда после пары недель беспробудного экспресс-отдыха, вдруг, встречаешь в неожиданном месте «знакомое лицо». Ты не помнишь, кто это, но лицо такое до боли родное, что оставив сомнения, ты бежишь навстречу этому человеку и обнимаешь его и, пытаясь вспомнить (да кто же это такой, черт возьми?!!!), приобняв, спрашиваешь: – Ну, как ты? Какими судьбами тут? – по его слезам и объятьям ты понимаешь, что он тоже тебя узнал, и начинается нелепый, повергающий своей изощренностью любого дипломата, диалог, когда каждый пытается выяснить, кто перед ним, и при этом не показать, что сам тебя не помнит.
И только вернувшись домой и рассматривая сделанные на отдыхе фотографии, ты вспоминаешь, что видел каждый день это лицо в метро или в маршрутке, по дороге на работу. Таким же образом этот человек может оказаться полицейским, оштрафовавшим тебя с помощью волшебного жезла в темном переулке, кассиром, обхамившим тебя в супермаркете, или собачником из ближайшего парка, на которого ты как-то кричал из-за собачьих какашек: «ДовелиСтрану». Обычно, встретившись потом с этим человеком в городе, в его естественной среде обитания, мы уже не здороваемся.
До следующего курорта.
Отчет селянина о путешествии в Москву
Как я и обещал, мы с сыном съездили на прогулку в столицу. До центра мы так и не доехали. В городе было объявлено чрезвычайное положение, центр перекрыли тяжелой транспортной техникой, а в полутемных переулках стояли автобусы, набитые полицейскими и гуляющими рядом тихими мужчинами строгого неподкупного вида. Когда мы пытались где-нибудь приткнуть нашу машину, мужчины грозили нам пальчиком, словно расшалившимся детям, и показывали, что ехать нам надо выше, куда-то в небо.
Попетляв вокруг часика полтора, мы заехали в пустынные дворы Сухаревки и, согнав сидящего на бордюре кота, притулились на свободном пятачке за булочной имени Басова. Кот, судя по его морде, явно запомнил номера нашей машины и, отойдя немного, сел наблюдать. Мы вылезли из машины и пошли пешком в сторону ближайшего метро. Из подземки вышли уже на Пушкинской.
Что меня сразу же порадовало, так это турникеты, через которые надо было пройти, чтобы оказаться на Тверской. В турникетах стояли полицейские и делали входящим «обнимашки». Мне попался очень замерзший и худой (одни ребра) юноша-полицейский. Он обнял меня, погладил по спине, и, трясясь, прижался ко мне всем телом, пытаясь хоть немного согреться. Настроение мое сразу улучшилось. Я понял, что растроган и тоже погладил его по спине. Юноша зарделся, всхлипнул и с неохотой отпустил меня. До этого момента мне казалось, что москвичи не любят приезжих. И даже плитка, покрывающая все вокруг, уже не казалась такой мерзкой. Я заметил, что не только мне нравится эта новая московская традиция, некоторые мужчины и женщины перелезали через ограждение и снова становились в очередь, на «обнимашки». Но обнимали не всех, только красивых, как я. Товарищ, который шел со мной, пожаловался, что перелезал дважды и проходил в разные турникеты, но его так и не обняли. Я не стал говорить ему правды и ответил, что, скорее всего, у него не такой печальный вид, как у меня и других приезжих.
На Тверской бурлили людские потоки. Течения и человеческие водовороты были непредсказуемы, и все гуляющие постоянно делали сэлфи, глупо путались в направлении и тут же, забывая, куда шли ранее, уверенно текли в противоположную сторону. Я впервые осознал, что это маниакальное пристрастие, и тоже сделал несколько снимков. Они перед вами.
А по всей Тверской, прямо на проезжей части, расположились лотки с сосисками и переносные театры. В принципе, все то, что и нужно людям для полноты жизни. В одном таком театре шла бесконечная пьеса про Анну Каренину и Паровоз, в другом, судя по актерам и актрисам, катающимся по сцене в телогрейках с номерами, что-то эротическое про Зону и Шаламова, в третьем нелепого вида человек в картонной короне скармливал гигантскую Руку из папье-маше такой же гигантской Голове. (Позже мы выяснили, что вскоре тут намечается уже пятый смертельный поединок Руслана и Головы и ее, видимо, подкармливали перед смертью.) Полутораметровый Руслан с жестяным мечом в одной руке и хотдогом в другой топтался рядом. Среди гуляющих сновали Пушкины разных мастей и размеров, стихами предлагали с ними сфотографироваться, «а то не успеете», пели, потрясывая бубнами шаманского вида, Деды Морозы и плясали печенежского вида девушки, одетые подтаявшими Снегурками.
Оказавшись возле здания Думы, мы попали в ее магическую ауру и стали гадать, какие бы еще придумать налоги, но не успели, подталкиваемые толпой, мы вышли к Большому театру.
Сыну все понравилось, особенно Долгорукий, пытающийся одной рукой разогнать безумные толпы селфинистов, и летающие в небе у Большого Театра бесплатные полураздетые тетки – как мне объяснили две веселые горожанки, это была реклама банка #Уралдуракзолотоалмаз и в небе колбасились две ипотечницы, истязаемые за долги.
Прогулявшись и насмотревшись на столичные чудеса, мы проголодались, и, вернувшись на Сухаревку, я повел своего товарища и сына в самое главное место «моей тайной Москвы», в чебуречную. Там мы примерно на полчаса провалились в СССР 80-х годов. По крайней мере, нам так показалось. Цены и бабки, вытирающие грязными тряпками столы, были те же, что и при Брежневе. А чебуреки такие же вкусные, как в детстве. Выйдя оттуда, товарищ сказал, что теперь он точно продаст всю свою недвижимость в Испании и переедет в Москву, поближе к чебуречной.
Вернувшись к машине, мы обнаружили кота. Заплатив ему за охрану специально прихваченной сосиской, мы сели в машину и вернулись домой. Вот.
Единственное, что меня теперь тревожит, это сын, который уверен, что в Москве такое каждый день. Надо бы свозить его еще разок, но в будни.
2022
Ближе к вечеру солнышко неудержимо клонится к горизонту. А потом, с шипением и бульканьем, погружается в мировой Океан и, уже там, под водой, постепенно остывая, плывет к другому краю земли, чтобы снова вынырнуть, взлететь и раскалиться на воздухе.
В этот момент, на закате, тени уплотняются и всякие сущности, не выносящие свет, проявляются и вылезают из мира Нави, чтобы веселиться и властвовать, а уставшие за день люди засыпают, оставляют свои тела и во снах отправляются в путешествия по другим мирам и реальностям.
Всё бы так и оставалось, если бы не контролеры из высшего мира Прави, внимательно наблюдающие за балансом Яви и Нави.
Но это в моей вселенной. У вас всё по-другому.
Про Толика
Анатолий, а попросту Толик, начинающий режиссер. Недавно закончил ВГИК. Среди всех других Толиков, получивших в тот год диплом, он самый перспективный. По крайней мере, так ему сказала одна барышня с киноведческого факультета, и Толик ей верил. Не может же человек, изучивший все фильмы Бергмана, врать? Да еще и в одной постели.
Мы видим Анатолия, он молод и весел. Потому что вокруг много друзей, любимой работы и каждый день в голове пульсируют планы на «завтра». Громадные планы не менее громадного Завтра.
Толик сидит в ресторане, на Тверской, Ест япона-супчик и рассеянно смотрит сквозь стекло на бомжа, который, встав на карачки, пытается отодрать от асфальта заледеневшую монетку. Дышит на нее, скребет почерневшими когтями… Но Толику не до бомжа. У него в расписании три встречи в разных концах города и свидание с любимой, которая уже второй день ждет подарка. Друзья, знакомя Толика с продюсерами, представляют его как «молодого талантливого режиссера» с двумя фильмами и тремя фестивалями за спиной.
Толик энергичен. Про таких, как он, и говорят, что сперматозоид, из которого он произошел, был не только самым активным, но и убил всех остальных. В разговоре он никогда не делает паузы и всегда начинает свою речь со слов «а давайте». Причем часто он и сам не знает, чем закончится фраза, и когда она, несмотря ни на что, обретает хоть какой-то смысл, лицо его озаряется восторгом.
Толик, если говорить о человеке как о животном, красивый самец. Он уже знает, что холеные женщины под полтинник обычно всегда продюсеры. Они пытаются раздеть его глазами и намекают на «постоянную работу» и большое будущее, если он будет с ними. Толика везде проводят в обход общей очереди. На него завистливо смотрят из очереди другие Толики, менее удачливые. Любимая девушка, получив в подарок норковую шубку, укрепляется в своих чувствах и стремительно выходит за Толика замуж.
Позже, видимо из-за этого казуса под музыку Мендельсона, что-то происходит наверху. В небе искрит и замыкает. У Толика начинаются обломы. Все чаще и чаще. При этом Толик остается тем же «молодым талантливым режиссером». Но женщины уже понимают, что свободное место занято – у него есть любимая, а значит, они получили отказ (читай, пощечину), интерес их потерян, и Анатолию предлагают пройти в общую очередь. Но предлагают еще по-доброму, с улыбкой, намекая на возможный адюльтер, ибо красив, собака, не то что тот, другой Толик. Толик и предположить не мог, что все в этом мире решают женщины. Этот секрет ему не рассказывали.
Толик избирателен, он отказывается от многих текущих, проходных работ, у него впереди «большое кино», и ему некогда размениваться на рекламки и сериалы. Это не его, это для других Толиков, попроще. Его, это всемирная слава, красная дорожка в Каннах и сундук с золотыми фигурками – его задача собрать внукам полный комплект для шахматных партий.
Толик по-прежнему весел и иногда богат. На него все еще сваливаются деньги. Его сценарии покупают, его внимательно слушают, а его советы воплощают (как ему кажется) менее удачливые друзья. Толик, не размышляя, дает в долг, помогает неудачникам, которыми считает всех, кроме себя, и тратит деньги на всякие глупые, но веселые вещи. У него много хороших, настоящих друзей.
Следующая ступень. Оказавшись впервые в трудной финансовой ситуации, Анатолий берется за клип. Потом за еще один. И вдруг осознает, что из-за этих халтурок «большое кино» от него все дальше. Мир вокруг начинает рушиться. Его призрачное Большое Кино, не выдержав измены, на грани полного и бесповоротного умирания. У жены порвалась шубка, она хочет дачу и ребенка, ее запросы растут, и он, со своей уверенностью в себе, не успевает за ними. Толик идет туда, где ему когда-то предлагали рекламки и сериалы, но там его помнят и отворачиваются. – Вы, Анатолий, белый лебедь, а тут грязная работа, она не для вас.
Толик ходит по студиям, продюсерам. Предлагает снять свой сценарий, ему все еще кивают иногда, но он понимает, что холеные женщины-продюсеры тоже понимают – этот Толик уже сделал свой выбор. Его все еще ставят в очередь, но в самый конец, за другими, совсем старыми Толиками. Обещают подумать, что на женском языке обозначает, что думать нужно было именно ему, а не им. И снимать ему так никто и не дает. А на его спине начинают проступать следы от многочисленных пинков.
Проходит несколько лет. Ни работы, ни денег, ни оптимизма у Толика уже нет. Шубка жены истлела, ребенок вечно голоден и в соплях. Жена продает на Авито туфли, купленные ею для красной Канской дорожки, чтобы купить ему сигарет – Он такой ранимый…. Толик все еще пытается делать «благополучный вид», но дается это все труднее. Его начинают спрашивать, «а чего же вы столько лет не снимали?». Толик пытается отвечать «так вы же и не давали», а ему в ответ «ну, так пошли бы пару тройку сериалов сняли, чего сидеть-то?».
Толику приходит на ум аналогия с арабским скакуном, про которого забыли и несколько лет держали запертым в стойле, а потом вспомнили и выпустили на беговую дорожку. И он не побежал, не смог. Мышцы атрофировались. Но это никого не волнует. – Так ты же скакун? Ну, беги!.. Толику нравится сравнивать себя со скакуном, потому что, даже внутри себя, осликом ему быть неприятно.
Чтобы остаться на прежнем уровне «беспечного бытия», Анатолий начинает занимать у друзей. Поначалу дают охотно. Искренне считая, что у Толика временные трудности и завтра все наладится. Еще бы, вид у него по-прежнему благополучный. Но «завтра» у него у же почти нет и отдавать с каждым разом все труднее, хотя пока, через пот, слезы и душевную кровь, удается. Друзей становится гораздо меньше, уже хватает полутора рук, чтобы их сосчитать.
И вот, наступает новый период. Денег уже нет от слова «совсем», организм Толика разваливается, и он понимает, что его не возьмут даже на стройку, плиточником. Больная спина не позволит. Сын подрос, смотрит с презрением, ему не о чем рассказывать в школе, когда спрашивают, чем занимается твой папа? Жена молча плачет по ночам и, когда он не видит, перебирает лоскутки, оставшиеся от шубы. А когда узнает, что завтра в гости приедут его друзья, она бежит в ломбард и закладывает серьги. Те самые серьги. И к приходу друзей в доме снова есть еда: – «Муж прибедняется, у нас все хорошо». Гости довольны: – «Ну, вот, Анатолий, а ты жаловался. А помнишь Толика, который курсом старше учился? Вот там совсем беда». Они и представить не могут, как все на самом деле. Толик понимает, что это шоу только для него, и хочет повеситься, но тут подходит сын и обнимает его. Просто так. Потом подходит собака и пронзительно смотрит в глаза: – У меня и так никого нет, кроме тебя. Если ты свалишь, то мне не жить. – И Толик понимает, что вешаться рано.
Так у Анатолия происходит регресс. Постепенно выпадают зубы, начинает скакать давление, приходит в негодность машина и одежда. Исправить все это можно за деньги, но их нет. А воровать или отнимать по ночам у прохожих Толик не хочет и не умеет, не то воспитание. Возможно, что и неправильное. Те жалкие подачки от сердобольных друзей становятся все меньше и меньше. Толик уже не в силах их возвращать, и оставшиеся друзья это понимают. Эти деньги подобны каплям спиртного, выжатым из бутылки в похмельное утро. Рассасываются на опухшем от жажды языке, не успевая попасть в горло. И по сути ничего не меняют, только оттягивают неизбежный финал. Количество друзей стремительно сокращается. Теперь их можно пересчитать на одной руке и даже оставались лишние, не испачканные ложной дружбой, пальцы. Еще бы, Толик может их понять. Кому охота быть другом неудачнику? А вдруг он помощи попросит?
И вдруг, неожиданно, появляется шанс. Анатолию предлагают серьезный большой проект. – Толик! Твой сценарий великолепен! Надо только сделать «вот это и вот это» и немного подождать. – Мы тебе скоро перезвоним, не отчаивайся! Теперь все будет хорошо. Голубоглазые нимфы с голыми безволосыми ляжками, красные тротуары в Каннах и бриллиантовые пальмы на Адриатическом побережье, все это в один миг проносится перед его глазами. Он почти счастлив.
Но, получив желаемое, люди пропадают. Не отвечают на звонки и письма, исчезают из соцсетей. Толику не хочется верить в плохое, но время идет. Он находит хитрый способ и с чужого телефона выходит на связь:
– Как там у вас дела? Куда вы пропали? – а в ответ: – О, старик! Хорошо, что ты позвонил! Мы тебя потеряли. Нужна была твоя подпись, и никто не знал, как тебя найти, а надо было срочно!
– Как же так?!!
– Поэтому, извини, твой проект переделали и отдали другому Толику. Не пропадай больше, договорились? Все будет хорошо, присылай, что у тебя еще есть, мы ждем! Пока-пока!
А потом, еще через несколько лет, само Время вносит правки в драматургию жизни Анатолия. И если мы повернем голову в его сторону, увидим такую сцену: Замерзший и голодный, в полуистлевших обносках, Анатолий пытается отодрать от асфальта заледеневшую монетку. Монетка примерзла, он встает на карачки и дышит на нее, скребет почерневшими когтями… Неожиданно Толик замечает, как из окна ресторана на него рассеянно смотрит какой-то самодовольный хлыщ. И Толик мгновенно, как от удара молнией, понимает про него все-все-все. Понимает, что у этого хлыща в расписании три встречи в разных концах города и свидание с любимой, которая второй день ждет подарка. Так и не отодрав монетку, Толик, сгорбившись, уходит.
А теперь он сидит в подвале жилого многоквартирного дома, возле теплой дружелюбной трубы центрального отопления. Сидит с найденной на рынке луковицей в руках и думает. О чем же?
Давайте аккуратно, пилочкой для ногтей, вскроем его хрупкий череп и посмотрим-послушаем, чего там?
– Ждать хуже всего. Особенно когда поверил. И когда все сроки прошли. И не ждать невозможно, иначе нет смысла вообще. Ни в словах, ни в обещаниях, ни в людях. Особенно тяжело, когда не знаешь, что в реальности происходит. И происходит ли, но тебе ничего не говорят, думая, что и так все понятно. Но и это еще не все. Страшнее всего, когда сам, поверив обещаниям, перекладываешь их на тех, кто от тебя зависит и все еще верит тебе. Пока верит. То ли дело лук. Посадил луковицу в чашку с водой и ждешь, когда вырастет. Но здесь хотя бы видно, как росточек вылезает и с каждым днем увеличивается. И слышно, как луковица воду лакает. И ясно, что ты уже вроде как и не один. Да, так намного проще…
Полнолуние
Сегодня стою дома, у окна, тайно перечитываю книжку, пока сын не видит. Про лягушку-путешественницу, оказывается, совсем не помню, чем там дело кончилось.
Вдруг стук за окном. Да такой сильный, словно ожившие коллекторы ломятся. Хотя день, не видно еще полнолуния.
Слышу, железом по железу херачат. Под такую фонограмму сразу представляешь себе взвод спецназа, где один, самый толстый, тараном в железную дверь колотит, а остальные друг друга щитами «прикрывают».
Положил книжку, пошел, выглянул.
Оказывается это собака Робин пытается калитку открыть, все листы железные, как линолеум румынский разворотил – видимо, кто-то неосторожный мимо с сучкой прошел.
Я говорю:
– Что ж ты творишь? У меня даже таблеток для инфаркта нет, – а он:
– Пап, ну там такая девочка, такая… Эх… Старый ты, козел, не понимаешь!
Потом сын пришел, хмурый. Сказал, что хочет кысю Тутсу на соседнюю улицу отнести, там он котенка видел, их срочно познакомить надо. А то будет всю жизнь одинокая, как он.
А вечером я на небо глянул, и правда, полнолуние. В глаза Робину посмотрел, а там… вот, правда, лучше бы спецназ с коллекторами-зомби ломился. В них хоть стрельнуть можно, гантелей, перед смертью.
Так что книжку я так и не дочитал, не знаю, чем там про лягушку кончилось, может, съели ее где-нибудь во Франции, она же на Юга через Париж летела? А что, мои знакомые бизнесмены все так делают. А мне некогда, мне надо калитку танковыми плитами обшивать.
Солдатик
Вчера, разбирая хлам, нашел в коробке солдатика из своего детства. Отдал сыну.
…Сейчас уже и не вспомню, куда тогда подевались остальные, но тогда, в восемь лет, у меня оставалось только два железных солдатика.
Не оловянных, а именно железных. Оловянные, это как в сказке у Андерсена, и они совсем другие, с буклями и в треуголках – это я уже много позже узнал. А во времена моего детства у самых крутых пацанов были целые наборы таких, именно железных солдатиков. Наших, советских. Там был командир с пистолетом и десяток рядовых. Их как раз хватало, чтобы победить в войне.
Так вот, у меня были именно рядовые. Они стояли по стойке «смирно» и ждали приказа защитить Родину, даже ценой своей жизни. Одного из рядовых я с помощью волшебного пластилина произвел в Командиры. У него появилась кокарда, погоны и медали за храбрость. Для генеральских лампасов красного пластилина не было, и мы, посовещавшись в Ставке, ограничились званием Главного Полковника. Второй солдатик, рядовой, был его единственной и непобедимой Армией. Он тоже был не прост. Так как у меня еще оставался кусочек пластилина, я сделал его разведчиком – подводником. И назвал его Товарищем Ихтиандром. Устройства рыбьих жабер я тогда не понимал, и поэтому солдату достались глубоководный шлем, ласты и два баллона с питательной газовой смесью, рассчитанной на полугодичное погружение.
Стоя с Командиром на возвышении, мы наблюдали, как наши войска, в лице героического подводника-разведчика, преодолевают глубокие реки и моря. Реками назначались ручьи, а морями и океанами глубокие, покрытые ряской лужи с пиявками и лягушками.
