– Не бьют.
– Значит своего почуяли, крысенята.
– Не дядька их со мной говорил, да спрашивал чей я. Я сказал, Федюнька Ховрин-Захарьин, а он покрутил головой и разрешил стоять, а мальцам заказал меня тремать.
– Федюнька, говоришь? Вот ты мне, Федюнька, и задал задачу. Что делать с тобой таким? Аристотелем-Пифагором? Учить тебя уже не чему, а к делу приставлять пока рано. Покажу тебе и расскажу про казначейские хитрости, но это день-два, а дальше что? То, что ты тут написал, впору государю Ивану Васильевичу нести, но как он поймёт, если сказать, что это перемога внука моего. Хе-хе! Девятилетнего… Хе-хе!
– А вы не говорите, деда, – скривился я. – Сперва не говорите, а когда прочитает, скажите. Или вообще… Передайте вместе с вашей челобитной. Прошу, де, государь, рассмотреть сии новшества в учёте… Ну, вы поняли, да, деда?
– Понял-понял, но лгать царю я не стану. Не любит он кривды. Коли узнает, когда потом, веры мне не будет. На доверии царском и держится наш род. Не было у нас никого, кто бы царей обманул. Ни здесь, ни в Византии. Да и в торговле вера к нам высокая. На том и стоим.
Глава 2.
– Понимаю, деда. Тогда я не знаю, – пожал плачами я.
– Хоть что-то он не знает, – проворчал казначей его величества. – Ладно ты поработал, отдыхай пока. Можешь погулять по усадьбе, но далеко не уходи. Пошлю служку своего к государевым рындам, разузнать, где государь. Навроде в палатах быть должон. Спиной мается два дни. Испрошу а-у-д-и-ен-ци-и. Тьфу, прости Господи! Как ингличане повадились к государю нашему наезжать, так он стал требовать от слуг своих словеса иноземные употре, прости Господи, блять.
– Что со спиной?
– Стреляет в поясе.
– Понятно. Я тут похожу. В кузню загляну. Не погонит меня кузнец?
– Скажи, я дозволил, но к огню не лезь. Да и вообще, внутрь не заходи. Не любят оне. Всё! Побёг я сначала в казну, а потом во дворец.
– А сразу во дворец нельзя?
– Не по чину мне с рындами якшаться. Служку пошлю, разузнает.
Он чинно «побёг», выйдя из ставшей мне родной светёлки, а я положил подушку на её законное место и растянулся на лежанке.
– Может ну её, эту прогулку? – подумал я. – Вздремнуть бы…
Спина гудела от стояния у кафедры.
– Надо сделать нормальный письменный стол и кресло удобное, – продолжил я размышлять. – Помню, когда-то я мечтал поставить себе старинное бюро в кабинет. В кабинет? Какой кабинет? Нет у меня никакого кабинета. Или есть? Помню большие окна с прозрачными стёклами. Где это было? И большой стол со складывающейся крышкой и ящичками для перьев, чернил и бумаги.
Я понял, что задремал и резко дёрнулся. Нельзя спать. Надо выйти на двор. Зачем? Ах, да… Прострел!
С трудом сделав усилие, чтобы раскрыть глаза, я увидел не широкие прозрачные стёкла окон, а высокое удлинённое окно со слюдяными оконцами, вставленными в деревянные перемычки. Я в который уже раз за эту неделю сделал попытку что-то разглядеть через полупрозрачную пластину.
– Хрен там, называется, – подумал я, недовольно скривившись, и одёрнул себя. – А чем я, собственно, недоволен? В моём доме – в нашей спаленке на четверых – точно такие же окна. Узкие и совсем даже непрозрачные. И где я мог видеть широкие и прозрачные, как воздух? Только во сне, конечно, усмехнулся я и протёр кулаками глаза, успевшие за короткий сон слипнуться.
Всё хватит тут рассиживаться.
Схватив с кафедры пустую склянку, в которой ещё недавно были чернила, я заткнул её деревянной пробкой, сунул запазуху полотняной рубахи, опоясанной тонким кожаным ремешком, завязанным на хитрый узелок, и выбежал под июньское солнышко.
* * *
– Ну-ка… Если двадцать пять копеек раздать пятерым э-э-э опричным воям, сколько будет у каждого?
Я посмотрел на царя снисходительно, но удержался от того же в голосе.
– Пять, государь. Это просто, – сказал я.
Иван Васильевич уже некоторое время экзаменовал меня, но дальше таблицы умножения на «пять», почему-то озадачить меня не решался.
– Можно я сам себе придумаю задачу, государь. Похоже, вы меня жалеете.
Царь посмотрел на нахмурившегося Михаила Головина и, увидев, что тот кивнул, пожал плечами и сказал:
– Давай сам.
– Казна выдала сотнику для выдачи награды за сражение пятьсот копеек.
– Новгородских? Мало что-то… Что за сражение такое? Ежели сотня конная, то не меньше пяти тысяч.
Я улыбнулся.
– Пусть будет пять тысяч. Однако после сражения в сотне осталось э-э-э тридцать два всадника. Вопрос… Сколько денег у сотника если он «новгородки» поменял на «московки»?
– Хм… Мудрёно, – улыбнулся царь. – И сколько? Хотя нет. Расскажи, как считать будешь? Снова без счёта костьми? Только умом?
Я тоже улыбнулся.
– Да, государь. Начнём. Каждому конному воину за сражение полагалось по пятьдесят копеек, потому что пятьдесят тысяч мы делим на сотню. Правильно?
– Давай-давай, – подмигнул мне царь.
Похоже моя игра ему нравилась.
– Вот… Но конных осталось только тридцать два, поэтому пятьдесят умножаем на тридцать два.
– Что делаем? Умножаем? Это как? – сделал «стойку», подавшись вперёд, царь и тут же ойкнул.
– Э-э-э… Значит берём тридцать три раза.
– А-а-а… Так бы и говорил, – прокряхтел Иван Васильевич, морщась от боли. – Вот лихоманка бисова! Прости, Господи!
– Значит выдал сотник одну тысячу шестьсот копеек. Вычитаем их из пяти тысяч и получаем три тысячи четыреста «новгородок». Делим их пополам и получаем одну тысячу семьсот «московок». Как-то так, великий государь.
– Силё-ё-ён, ты брат. Значит ты всю «пифагорову таблицу» знаешь?
– Всю? – удивился я. – Всю её никто не знает. Она бесконечная. А до десяти знаю. Но в том то и дело, что слишком она неудобная для счёта, ведь не упомнишь всё умножение.
– Не упомнишь. Так для того счёт костями есть, – хмыкнул царь.
– А ты, государь, считаешь сам большие цифры?
Иван Васильевич смутился.
– Не особо. То не надобно мне.
– Во-о-о-т, – развёл я руками. – На костях посчитал, и буквами записал. Не ладно так.
– А как надо? – спросил царь и покачал головой. – Вот вы греки… Горазды на выдумки. Он у тебя, Михал Петрович, точно – Пифагор. Сказывай далее, отрок.
Я подошёл к счётной доске, специально принесённой для экзамена, и написал: BI.B=ДК.
– Вот – двенадцать помножить на два, получится – двадцать и четыре. Без костного счёта не посчитать. А если записать индийскими цифрами, то всё станет просто и поятно.
Я написал: 12.2=24.
– Это – десятки, это – единицы. На это указывает порядок расстановки.
Царь смотрел на доску ничего не понимая, а вот дед заинтересовался.
– Ну-ка, ну-ка, – проговорил он. – Эту цифирь я знаю. Приходил в Кафу купец из тех мест. Мы тогла с посольством там были, великий государь. Ну и торговали маленько. Вот он так записывал. Считал и писал сначала по-своему, а потом по-нашему. Сходилось. А ты, значит и это усвоил? Вот шельмец!
Дед восторженно разулыбался.
– Так ладно… Если эту цифирь вставить в таблицу Пифагора, вообще всё будет понятно. Вот…
Я написал: 1,2,3,4,5 по-горизонтали и то же самое по вертикали, а в точках пресечении цифр их произведение.
– Вот и всё. Легко, да? – спросил я.
Иван Васильевич и Михаил Петрович переглянулись.
– Охренеть, – сказал дед.
– Тут даже ко мне, кажется, дошло, – медленно проговорил царь. – Подрастёт мой Фёдор, тебе отдам в ученики.
– А сколько ему сейчас лет?
– Э-э-э, – задумался государь, что-то считая в уме. – Четыре вот в мае исполнилось. Старшему Ивану семь лет в марте исполнилось. А тебе, малой?
– Зимой восемь стукнуло.
– О как! Силён! И значит, ты эти листы исписал? – спросил царь, пытаясь отойти от непонятной ему математики.
– Так и есть, – кивнул головой я.
– Кто надоумил?
– Само пришло. Вот деда не даст солгать.
– Ховрины не лгут, – сказал дед и поправился. – Не лгут Московским царям.
– Потому, что клятву верности давали, но он-то не давал.
Царь улыбнулся хитро сощурившись.
– Я русский, а значит верен тебе.
Царь вдруг помрачнел, словно на него нашла туча и покачал головой.
– Не все так думают. Нет у мас такого понятия, верность государству по рождению. Уходят князья и бояре в Литву вместе с дружинами. И какие князья и бояре?! Обласканные! Эх!
Иван махнул рукой, резко встал с кресла и вскрикнул от боли, схватившись обеими руками за поясницу.
– Ох-о-хо… Вот беда-то.
Он, оставаясь в чуть наклонённом вперёд положении, попытался сесть в деревянное кресло обратно, но я шагнул вперёд и придержал его за локоть.
– Великий государь, позволь помочь?! – спросил я.
– Чем ты поможешь, отрок?
– Я пчёл принёс. Видел, как знахарь на торжище пчёлами лечил. Он скрывал, да я подсмотрел. Помнёт-помнёт болезному спину, а сам из плошки пчелу вынет за крылья, да приставит к спине. А она и ужаль… И всё лечение.
– И сразу проходит? – удивился царь.
– Не сразу. Но многие приходили и вспоминали прошлые случаи и говорили, что тогда помог, помоги и сейчас.
– Ты, что, пчёл принёс?
– Принёс.
– А зачем они тебе?
– Так, тебя, государь, лечить. Деда сказал, что у тебя поясницу прихватило, а я и вспомнил про пчёл. Вспомнил и побежал в сад. Там пчёл полно.
– А, ну, покажь!
– Вот.
Я достал из-за пазухи бутылёк из тёмно-зелёного стекла и протянул царю.
– Только не открывай. Улетят.
– Много там? – спросил царь, прикладывая склянку к уху.
– Десяток.
