Авиатор: назад в СССР 7
Михаил Дорин
Силы противника таяли с каждым днём. Восточная часть Афганистана постепенно переходила под контроль законной власти. Но враг по-прежнему был опасен и не собирался сдаваться.Родину и его боевым товарищам пришлось вступить в очень тяжёлую борьбу с очередными отрядами мятежных сил. У духов было всё, чтобы нанести поражение советским войскам на западных границах. Однако, самым опасным ударом стал тот, который нанесли со спины.
Михаил Дорин
Авиатор: назад в СССР 7
Глава 1
Счёт шёл на секунды. Превозмогая боль и звон в ушах, подполз к технику. Обхватив его руками и ногами, я несколько раз перекатился с ним в сторону траншеи, чтоб как можно быстрее уйти с траектории движения УРАЛа.
– Давай! Ещё немного, – крикнул я, крепко прижимая к себе раненного.
Горящая машина пронеслась в метре от нас. Однако керосин уже подступал к горящим ящикам около Су-25го. Нужно было передвигаться быстрее. Но не так уж и просто преодолевать эти метры бетонного покрытия. Вдобавок, моё лицо заливает пот с кровью раненного.
Мы уже почти докатились к траншее, как из неё вылез Дубок. Схватив меня за край куртки, он потянул нас на себя, втаскивая в укрытие и падая сверху.
Раздаётся мощный взрыв. Всей нашей группе было уже весьма тесно в яме, поскольку прибежал ещё личный состав, работавший на стоянке.
На полосу прилетали снаряды, дробя её на части, поднимая в воздух кучи камней от бетонных плит. Сейчас, при всём желании, взлететь не получится. У нас просто нет полосы.
Ещё несколько разрывов, и вот уже снаряды бьют недалеко от командно-диспетчерского пункта. Один, второй снаряд и сквозь дым я заметил, что взрыв раздался рядом с окном, где находилась комната лётного состава.
А взрывы продолжали грохотать. Самолёты, что были с боевой зарядкой, тушить никто не станет. Остальные – уже поздно. В этом едком дыму целыми ещё стояли самолёты нашей эскадрильи. Ни один снаряд не прилетел в них.
Сквозь крики, вой сирен и взрывы, послышался звук вращения винтов. Мы наблюдали за тем, как готовятся взлететь два вертолёта. Пара взмыла в воздух и заняла курс, уходя в сторону горного хребта Шингар.
Сейчас наши вертолётчики должны будут поразить все огневые точки противника. И ведь духи не перестают обстреливать базу, которая задыхается в чёрном дыму.
Но вот с земли произведён пуск. Ми-24 начал уклоняться от ракеты ПЗРК. Уйти не удаётся, и в воздухе происходит взрыв. Вертолёт начал дымить, а затем и гореть ярким пламенем. Через пару секунд он столкнулся с поверхностью.
Второй принялся отстреливать всё, что у него было на борту. В бой пошли неуправляемые снаряды, а также большая вереница ловушек. Но и это не спасло ребят от очередной ракеты.
Кажется, так и не сможем мы поразить этих тварей. Полоса не в работе, магистральная в огне, а дежурному звену вырулить мешает горящий топливозаправщик, который техники смогли лишь оттолкнуть в район рулёжки.
И вот на горизонте очередные вертолёты, резво выполняющие отвороты по курсу и заходящие на цель. Залп, и многочисленные снаряды летят по наземным целям. Теперь заходит второй и также отрабатывает. В течение пары минут два «крокодила» Ми-24 и один Ми-8 непрерывно подавляют огневые точки. На этом мучения базы прекращаются.
Я смотреть в сторону командно-диспетчерского пункта. В стене, как только немного улеглась пыль, показалась большая дыра.
– Твою мать! – выругался я и побежал к своим товарищам.
Возможно, уже никого и нет в живых, если реактивный снаряд прилетел в комнату. Преодолев магистральную рулёжку, я уже был рядом с разбитой стеной. Из дыры выполз Барсов, схватившийся за уши. Видимо, его здорово оглушило, раз он не понимал, что происходит.
– Марк? Слышишь? – кричал я, но Барсов лишь смотрел на меня с непониманием.
– Не слышу, Серый! Вообще, не слышу, – громко сказал Марик, держась за голову.
Гнётов, прибежавший следом, потащил меня в комнату. Внутри всё было в пыли и забросано камнями. Хороший интерьер был испорчен, кондиционер от взрыва отбросило в шкаф с документами, а магнитофон слабо играл легендарный хит группы Оттаван про поднятые вверх руки.
Ни одного стона, ни криков и ни единого признака жизни. Кажется, всех завалило разрушенной стеной. Я принялся руками откидывать кирпичи в надежде, что докопаюсь и найду чьё-либо тело. Григорий Максимович делал то же самое, но никаких следов.
– Как думаешь, наших завалило камнями? – спросил Гнетов, и тут же толкнул меня в плечо.
У дальней стены открылась дверь. Как ни в чём не бывало, в разрушенную комнату протиснулся Гусько. Осмотрев разрушенное помещение, он поставил руки в боки и посмотрел на нас.
– А вы говорите, что не помогает верблюжья колючка. Вон, из-за неё я в туалет побежал, а тут началось, – крикнул Гусько и стал продвигаться к нам. – Не ранены? – предложил он нам сигареты, но мы с Максимовичем отказались.
– Мы-то да, а где остальные? – спросил я.
– Кушать пошли. Мы с Мариком решили не травить себя такой едой, – сказал Гусько. – Пошли помогать.
– Не знаю как ты, а я устал, Сергей, – произнёс Гнетов, присаживаясь на груду камней.
– Марк, ты как? – спросил я и тут же повернулся на выкрикивающего что-то Барсова.
Тот ещё оставался глухим, и что-то у него спросить было бы сложно.
Оставаться здесь смысла не было, и мы направлялись бегом к стоянке самолётов.
Вскоре мы уже начали грузить раненых в «таблетку», чтобы отправить в госпиталь. Афганская стоянка ещё взрывалась, и тушить её никто не собирался. При беглом взгляде, можно сказать, что их авиацию уничтожили полностью.
У нас же потери в технике были гораздо меньше. Можно сказать, кроме Су-25го и повреждённого спецавтотранспорта потерь и не было. Наши МиГ-21 ещё не осматривали, но визуально они были целыми. Другое дело с людьми.
– Тихо брат, – говорил я обгоревшему технику, чьё лицо было совершенно покрытым волдырями от ожогов.
Сам он сильно трясся и стучал зубами.
– Так-так, давай дружок! – подбадривал Гусько пухлого парня, который лишился ноги.
Тот самый Мамочкин, художник, так натурально рисовавший девушку в палатке техсостава.
– Ну вот, а я хотел бегать начать по утрам, – не терял крепость духа пухляшь, когда его грузили в машину.
Пока мы помогали медикам, на посадку зашли «крокодилы». К вертолёту уже бежали Араратович, техники, которые ещё были в строю, и ехал ГАЗ-66 с медиком, чтобы забрать раненых.
Одного из выскочивших из кабины лётчиков, узнавать долго не пришлось. Наш уважаемый генерал Хреков принимал доклад от Бажаняна, но долго слушать не стал. Он начал показывать на заходящий на посадку Ми-8. К нему и устремился ГАЗ и техники.
Генерал увидел нас. На ходу он снимал свой шлем и расстёгивал разгрузку с боекомплектом. Автомат он отдал своему лётчику-оператору и подошёл к нам.
– Что скажете? – задал он вопрос и поздоровался со всеми за руку.
Барсов не сразу понял, чего от него хотят, но Гусько объяснил генералу, что с ним.
– Ладно, этот ваш сердцеед не слышит, вы чего молчите? – ещё раз громко спросил Хреков, отдав Барсову свои вещи и достав сигарету.
– Нам надавали по первое число, товарищ генерал, – сказал Гусько.
– Замполит, и это говоришь мне ты? – удивился Андрей Константинович. – Как-то конкретнее можно?
– Можно. Нам дали пи… – решил пояснить Савельевич.
– Не настолько, майор, – остановил его Хреков. – Я смотрю, ваша эскадрилья почти не пострадала?
– Повезло, – сказал я.
– Я и вижу, что весь запас удачи вы забрали себе, – произнёс генерал, оглянувшись по сторонам. – Летел к вам с тыловыми проблемами разобраться и обсудить этот ваш залёт в Иран. Помнишь такой случай, Родин?
– Так точно. Уже есть по нам решение?
– Оно уже давно было принято. Правда, в свете всего произошедшего и этих ваших гепатитов, золотух, простуд и других болячек, считайте, что решение пересмотрели, – ответил генерал и подошёл к Дубку, который вешал чехлы на самолёт.
Удивительный человек, Елисеевич! Руки у него обожжены, столько людей вытащил и продолжает работать.
Хреков что-то настойчиво рассказывал технику, который возвышался над ним. Определить, хвалит он его или даёт указание, было сложно, но стандартный жест в виде конфеты Дубок и тут не забыл. На удивление, генералу это пришлось по душе, и он одобрительно похлопал Елисеевича чуть выше поясницы. Выше не смог дотянуться.
– Короче, всем в госпиталь, – вернулся Хреков к нам в сопровождении Дубка. – Кровь наверняка нужна будет. Может, чего принести, подать и так далее, – сказал генерал, осмотревшись вокруг. – Тут, как я понял, от вас толку мало. Молодцы, что ребятам помогали. Они этого не забудут. Тигран Араратович, со мной по аэродрому. Будем смотреть повреждения. И блокнот не забудь. А вы своего техника здесь не оставляйте, а то он так и до завтра работать будет.
Госпиталь был таким же каскадом модулей и палаток, как и в Баграме. В санитарном приёмнике наша пятёрка была, словно привидения.
Дубка приняли медсёстры сразу, как только заметили его ранения. Нас обходили стороной, просачивались между, отодвигали, но никто так и не спросил – какого лешего вы сюда припёрлись?
– Мальчики, вы вроде целые. Давайте потом за прививками, – сказала нам одна из медсестёр, несущая по две стойки капельниц в руках.
– Мы кровь сдать, сестрёнка, – сказал Гусько.
– Ох, крови у нас хватает, – тяжело вздохнула она.
– Тогда нам можно уходить? – спросил Гнётов, но медсестра резко замотала головой.
– Так, вы кровь сдавать? – подбежал к нам врач, спешно надевавший на себя халат.
– Конечно. Нам сказали, что у вас её может быть недостаточно, – ответил ему Гусько.
– Обычно хватает, то есть много раненых сегодня, – объяснила медсестра и заспешила в коридор, ведущий к палатам.
Нас провели по коридору, где стоял весьма специфический запах йода и обгоревшей кожи. В палатах на койках кричали раненые, требовавшие обезболивающее. Из процедурных выходили забинтованные пациенты, удерживаясь на ногах только при поддержке медсестёр.
Мимо нас медбраты протолкали каталку. На ней лежал голый и худой афганец. Его плоть была истыкана окровавленными ватными затычками, похожими на тампоны. Сам парень уже был белого цвета, и жизнь из него уходила с каждой секундой.
Наконец, нам предоставили помещение и медсестру, которая занялась приёмом крови. В условиях дефицита мест для раненых, мы оказались в одной процедурной с раненым техником из афганской армии.
Марк уже отошёл от своей глухоты и спокойно мог разговаривать.
– Не по себе мне, – сказал Барсов, кивая в сторону афганского военного.
Местный военнослужащий получил сильные ожоги сегодня. Его лицо будто кипело, пузырилось и отекало липкой чёрной смолой. И сквозь этот набор страшных ран, смотрели выпученные от боли глаза.
– Эй вы, лётчики? – медленно спросил афганец на дари.
Все переглянулись, а потом уставились на меня. Мол, только я упражняюсь в иностранных языках и могу его понять.
– Да, советские лётчики, – с сильным акцентом ответил я.
– Я тоже. В Су-22 сидел, когда взрыв произошёл. Запомните, это был не обстрел, а диверсия, – сказал афганец, еле-еле собираясь с силами, чтобы произнести очередное слово.
– Ты бы лежал спокойно, – сказал я.
– Чего он говорит? – спросил Гусько, но мне нужно было стараться не упустить, что говорил афганец.
– Мой самолёт взорвался не от снаряда, – сказал он, еле подбирая слова. – Есть… кхиана, – произнёс афганец.
С последним словом, в процедурную зашли медсёстры и укатили пациента. А я стал вспоминать, что означает крайнее слово.
– Так чего он сказал? – никак не успокаивался Гусько.
