Моррис Джером "Чужая истина. Книга вторая"

– А-а. А ты был прав, мастер. Смотри, это меланорский гамадрил. Особо крупный.

– Видал таких. А женщина?

– Да кто ж её знает. Баба и есть баба. У каждого можно найти такую вот, а то и парочку, чтобы на жалость давить при случае. Привычная шлюха, знакомая прачка, пригожая булочница или швея какая. Я уже видел подобные представления. Теперь гамадрил будет её, на глазах побитого капитана, трахать. – Здоровяк заметил удивление Аспена и рассеянно пояснил детали. – Натаскивают таких специально, дрессируют. Чтобы вот такие казни… нет, чтобы позорить как бы, наказывать, постыдное это дело – когда тебя трахает гамадрил. Только зря они это.

Обезьяну копьями выгнали из угла, оттеснили к привязанной женщине. Та уже немного пришла в себя, задёргалась на верёвке, пытаясь спрятаться за столбом, отступить подальше. Не имея возможности напасть на вооружённую стражу и явно опасаясь копий, гамадрил бросился на девушку, испуганный не меньше неё, но и страшно злой, доведённый почти до безумия. Трахать, вопреки ожиданию некоторых, не стал. Был не в духе, не знал бирнийского или просто не любил рыжих… Одним прыжком зверь взлетел несчастной на плечи, вцепился в голову. Не успели они даже упасть, как скальп рыжей тряпкой сорвался с черепа. Вторым укусом гамадрил располосовал оголённое бедро, трёхдюймовые клыки вспороли мясо до кости. Потом ошмётками растрепались пальцы, которыми женщина пыталась защититься. Всё произошло в считанные секунды, под ругательства Ювелира стража быстро отогнала зверя. Кровь растеклась на несколько шагов, швея, шлюха или прачка чуть вздрагивала, шаря растерзанной кистью о лишённый кожи затылок. Она умерла скоро, так и не вскрикнув.

– Сказал же я – зря. – Повторил силач, теперь уже совсем отворачиваясь от арены. – Правда, я-то говорил о том, что тёртый морской волк от такой безделицы и не подумает колоться. У него поди в каждом порту по рыжульке. Но эти безрукие дурни вообще всё запороли. Зверюшку перепугали, в мешке волокли, палками тыкали. Ну теперь им самим придётся гамадрила учить. Любовным утехам. А ты не подумай, тут у нас не каждый день такое, обычно культурнее. Бои по гномьим обычаям, вон, даже ложа специально для посла Боргранда. Пустует сегодня.

– Они, гномы, не поверили мне. Несколько лет назад. Но с тех пор я проделал немалый путь. Идти дальше стоит, заручившись серьёзной поддержкой.

– Иной раз – хороший противник лучше скользкого друга. Понимаешь меня, мастер? Мои караваны ходят через Боргранд, да и здесь, в Редакаре, воля владыки Мо?ддана имеет значение. О чём бы не шла речь, это стоит помнить. Не скрываю, как некие иные гильдийцы, что уже был немного знаком с твоими планами. Но честно начав – честно и продолжу. Полагаю, что «неверие» гномов маска. Они скорее не захотели оказать тебе помощь. Тем самым сокрыв тему от несведущих, а знающим – запретив её. Или нет. Кто знает? Я, разумеется, рисковать не стану. Но знай – верю. Не касаясь руками и репутацией идей, грёз, лишних издержек. – Он отпустил помятый ус, как бы раздумывая, есть ли о чём продолжать. – Собираешься к карсам, как я слышал?

Через несколько минут Аспен откланялся. Уходя, успел заметить, как многострадальный капитан умудрился изогнуться и здорово дать головой о край чугунного котла. Висок промялся. Упрямый мужик так ничего и не выдал. Должно быть, здесь и правда не имели достаточного опыта в пыточном деле. Что хоть немного, да радовало.

Выезжая через высокую калитку верхом, маг обернулся. Стража уже закрыла за ним. Тяжёлые ворота, казалось, и вовсе были заперты всегда. Бойницы и окна этой крепости, одной из многих гильдийских, не светились, не показывали жизни и движения внутри. Словно все события последних часов ему просто привиделись. Тронув бока кобылы шпорами, он неспешно двинулся в седую тьму городской ночи. Подковы тихо и ритмично цокали о брусчатку.

Заводя лошадь в конюшню, Аспен прошёл мимо Желтка, поздоровавшись негромко. Конь тряхнул головой, склонился, но как-то странно, преувеличенно осторожно. Артефактик быстро понял в чём дело. В стойле тяжеловоза, в здоровенном гнезде из соломы, спал человек.

– Кто здесь ходит? А ну, не тронь коняху, лицо откусит. – Прохрипел вдруг Эйден спросонья, не вытаскивая головы из-под жилета.

– Прямо так и откусит? Совсем? – Маг устало усмехнулся, рассёдлывая кобылу, продолжил. – В жизни ведь никого не кусал. Даже когда ты ему жуков под нос совал, хвастаясь.

– А-а-а… Ну значит насмерть залижет. Как там… прошло?

– Кто-то хитрит, подкупает капитанов Лиги, выведывает их секреты, закрытые гавани, «похищая» судовые журналы, а то и пиратствует под шумок. Карсы. Почти наверняка они. Пытаются отодвинуть Редакар подальше. Но тщетно, Редакар растёт и благодаря, и вопреки. Вопреки желанию и интересам Боргранда, что куда важнее карских подначек. Чем кончится – неизвестно, но нас эта возня касается мало. Редакар давно не часть Бирны, купцы Лиги интересуют меня… не больше, чем я их. А гномы… да хер их разберёт. Тоже, наверняка, чего-то плетут. А у тебя что?

– Остерегайся лайонелитов. – Буркнул хриплый голос из-под соломы. – И не бойся выпивки. Или наоборот.

В конюшне послышался храп, и кто-то громко пустил ветры. Аспен спешно зашагал к выходу, уверенный, что Желток так в жизни не смог бы.

Престарелый рыцарь, наблюдавший за борделем из окна в доме напротив, взглянул на карманные часы. Дорогущие, даже в истёртой временем позолоте, они безотказно служили ему уже тридцать два года. А до него – наверняка ещё кому-то, и не менее верно. Механические часы были большой редкостью. Даже теперь, с распространением в Редакаре печатных прессов, паровых молотов, доменных печей, сложных ткацких станков и прочего. Рыцарь потёр глаза. С усилием отогнал от себя пустые рассуждения о техническом прогрессе и скоротечности времени. Глаза сверкнули тускло-зелёным, будто два полированных верделита на строгом, измождённом лице. Обмокнув острое гусиное перо в чернильницу, лайонелит сделал короткую заметку. «Второй в три сорок. Поднялся в покои. Первый в конюшне.»

За дверью послышались шаги, лёгкие и осторожные, потом такой же стук. Условный сигнал, хотя он и по шагам легко узнавал оруженосца. Юноша доложил то, что рыцарь и так знал, после чего поспешил обратно на пост. Всё это почти в абсолютной, непроглядной тьме никак не освещённой комнаты. Полумесяц, теперь сокрытый низкими тяжёлыми тучами, показывал всё меньше. Не помогали светлые, в побелке, стены, редкие на улице фонари, факелы или жаровни. Даже мышь бежала по водосточному желобу у края дороги вслепую, ориентируясь по памяти и запаху. Только чёрный кот видел достаточно. Он рухнул на добычу с высокого забора, как коршун, точно и метко. Уже с хвостом, торчащим из пасти, огляделся по сторонам. Старый лайонелит ухмыльнулся, встретившись с таким похожим, пристально зелёным взглядом.

– Хорош, котище. – Прошептал он себе под нос, снова всматриваясь в конюшню.

Нет, не только кот здесь мог видеть так. Пожилой рыцарь, не спавший и часа в сутки, был даже лучшим, более внимательным, зорким, терпеливым наблюдателем. Подмечал и записывал всё, что только могло иметь значение. Пожалуй – один из самых надёжных соглядатаев ордена. Его укрепляли вера и верность. Вера в такую далёкую, но вездесущую, приходящую во снах, если они достаточно выстраданы, богиню теней. И верность другому, не менее достойному поклонения, но не желавшему оного. Такие разные. День и ночь. Свет и тьма. Рыцарь беззвучно шевелил губами, вознося молитву Арана?йе. Поглаживая пальцами затёртый, но всё ещё явный рельеф на крышке карманных часов. Львиная голова, символ ордена святого Лайонела. Если не спать достаточно долго, лев переставал тикать шестерёнками и начинал глухо мурчать.

*******

Следующие три дня пролетели быстро, шумно и деятельно. Скупали и продавали всякую всячину, спорили о ценах, радовались мелким коммерческим победам и возмущались чужой предпринимательской ловкостью. Шикарные апартаменты с видом на гавань постепенно заполнялись ларцами, флягами, мешочками и свёртками. На пятый день пребывания в Редакаре, Эйден так устал от людей, что не выдержал и практически сбежал за городские стены.

Однако, бегство его было достаточно подготовленным, а значит – вполне могло сойти за тактическое отступление. Старый заплечный мешок чуть оттягивала бутылка тёмного эля и скромный узелок с сыром и яблоками, суля пару спокойных и приятных часов в одиночестве. Подкованные сапоги оставляли характерные следы в дорожной пыли, и вели эти следы всё дальше от суетливых прохожих, с дорог на дорожки, оттуда на тропу и козью тропку, сворачивая каждый раз туда, где бы никто не попался навстречу.

Примерно в часе ходьбы от Редакара, миновав пригородные сады и жиденький местный лесок, он заприметил подходящее каменистое взгорье. Поросший жёсткой тёмной травкой холм как бы отгородился от случайных путников, с одной стороны – труднопроходимым крутым курумником, из крупных, с воловью голову, камней, с другой – негостеприимными зарослями особой муравьиной акации. Она-то и привлекла внимание Эйдена. Остановившись, разглядывая полые колючки и бегающих по ним муравьёв, он вдруг почувствовал на лице исключительно свежий, пахнущий солью ветер, а потом и услышал близкие волны. Уходя дальше от наезженных дорог, он всё больше заворачивал обратно к морю. Усмехнувшись собственному чудачеству, бывалый лесовик уверенно углубился в колючие заросли. Спустя несколько минут и пару неизбежных царапин, он таки добрался до вершины взгорья, остановился перевести дух и, оглядевшись, заулыбался по-настоящему. Открывшийся вид стоил всех трудностей подъёма. Небольшая узкая заводь внизу, также заваленная камнями, тихо плескалась мелкими, хаотичными волнами. До настоящей морской глубины было с сотню шагов на восток и отсюда она казалось ровной гладью, покрытой мелким белеющим орнаментом. Чуть правее, на фундаменте из естественной желтоватой скалы, возвышался обветренный остов старой известковой кладки. Эйден помедлил, предвкушая чистое удовольствие исследователя.

Раньше, неизвестно уж – сколь давно, здесь стояла шестигранная башня, порядка семи шагов в диаметре. Сейчас самый большой кусок стены был немногим выше человеческого роста, а кое-где кладка и вовсе выкрошилась до пояса. Эйден сапогом сдвинул каменное крошево, ветки, листья и прочий нанесённый мусор. Положил пыльный плащ на пыльный же каменный пол. Неспешно уселся, выбирая положение. Дунул на крупную мраморную глыбу перед собой, собираясь использовать её в качестве стола. Выставил в кружок бутылку, оловянный кубок, сыр на промасленной бумаге и маленькое краснобокое яблоко. С моря задувало бодрящей свежестью, от окружающего камня тянуло зябким холодком, но в большом пятне света среди руин было в меру тепло. Он привалился к стене, смотря через полуразвалившуюся арку входа на мелководный залив и дальше, на мельчающие скалы, торчащие из обрывистого берега.

– Ни-ко-го, – шёпотом протянул он.

Хорошее место, после всех этих торгашей, работяг, нищих, солдатни, моряков и проституток. Пахнет морем, а не… людьми. Всегда ли меня так раздражала толпа? И толпа ли меня раздражает? То ли дело Аспен. Вот кто знает, чего хочет. Великие мечты даже просто иметь здорово. Заразительное это дело.

Он с хрустом откусил половину яблочка, вытер с подбородка кисловатый сок. Размышляя о возможном воссоединении Бирны, о прекращении вражды между графствами, о силах Редакара, лайонелитах, небесных и ополчениях Хертсема – вновь вспомнил о Меланоре и его кастах, аранайцах, ирвилитах… А потом, неизбежно, и о Салагате. Богу не удалось примирить враждующие группы людей, ни там, ни здесь. Удастся ли им, тоже всего лишь людям, пусть и не самым простым?

Думать о высоком было приятно. Гораздо приятнее, чем беспокоиться о еде, тепле или ночлеге.

Он запустил руку во внутренний карман жилета, достал прямоугольный кожаный футляр. Новомодный жёсткий кошелёк, недавнее приобретение. Открыв – погладил два столбика серебряных бирнийских тейлов. Достал свой единственный золотой, новенькую редакарскую марку с потрясающе чёткой глубокой чеканкой. Посмотрел на свет, с одной стороны очертания зубчатой стены, с другой – мачта с парусом, и всё блестит аккуратной, промышленной полировкой. Торговля шла отлично, у него никогда не было столько денег. Достаточно было доказать качество эликсиров и местный гильдийский аптекарь пообещал скупить всё, что Эйден наварит. Рецептами тоже интересовался, однако теперь молодой алхимик оставил самое ценное при себе. Что можно было сделать с этаким богатством? Он похлопал ладонью по мощной старой кладке стены. Ну… на небольшой крепенький домик в пригороде уже бы, должно быть, хватило. Свежий сруб, крытый соломой, а если подкопить – и обожжённой красной черепицей… Уж если отъехать подальше от Редакара, вглубь Уилфолка – наверняка бы хватило и на два.

Мелкие чёрные муравьи облепили огрызок яблока и уже покушались на сыр. Один, вроде бы даже – уступающий размерами остальным, усердно тащил куда-то жёлтую сырную крупицу, вдвое больше его и, наверно, втрое тяжелее. До ближайших акаций с полыми колючками, служащими муравьям домом, было больше тридцати шагов. Огромных, для муравья, человеческих шагов.

Эйден рассмеялся, допивая эль и вставая, отряхиваясь, разминая затёкшие ноги. Уж что-что, а шагать он умел. Да и с направлением, обычно, не ошибался.

*******

Протерев сапоги льняным маслом, нужно дать ему немного впитаться, а после насухо растереть чистой тряпицей. А на хорошую телячью кожу, должным образом промасленную и полированную, просто нельзя не засмотреться. Эйден засмотрелся. Обувка что надо. Месяц в седле и пешком не оставили и следа, голенище не потёрлось, маленькая подковка на низком каблуке чуть блестела.

Вернувшись под вечер, он привёл себя в порядок, почистил одежду от пыли пригородных дорог и решил поискать товарища. Служанка, стройная и симпатичная, как и все в этом почтенном заведении, рассказала, что видела мастера на заднем дворе, с железными господами. Эйден заказал в нижнем зале две бутылки вина, которое здесь было просто неприлично дорогим, и, придерживая их подмышкой, отыскал нужную дверь.

Задний двор оказался просторнее переднего, не такой вычурный и помпезный. Никаких роз, колонн или барельефов на фасаде. Крепкие деревянные столы с лавками, начисто метённая брусчатка, да частично затянутая плющом кирпичная стена, с калиткой, распахнутой в узкий проулок. Посреди двора азартно шумели лайонелиты, неодоспешенные, хоть служанка и назвала их железными господами, в форменных серых дублетах с чёрными рукавами и подбитыми ватой плечами. Пять-шесть рыцарей окружали стол, и что там происходило – рассмотреть было тяжело.

– Эйден. Давай-ка лучше к нам, – донёсся слева знакомый голос, – если заинтересуют кости – сыграем чуть погодя. – За одним столом с Аспеном сидел долговязый паренёк с худым лицом и внимательными глазами. – Познакомься, это Лю?тер. Лютер – мастер Эйден.

Паренёк поднялся, вежливо кивнул, приветствуя. Оказавшись повыше Эйдена и чуть не на полголовы выше Аспена. Протянутой руке вроде как немного удивился, но крепко пожал в ответ. От предложенного вина отказался.

– Благодарю, но воздержусь. Отец не велел.

– Юноше четырнадцать, – пояснил артефактик, – выпьем на двоих. Поддержи нашу увлекательную беседу, если случится меня поправить – не стесняйся. О чём это я… Да, при Аргайлах тоже бывали и засухи, и голод, и тому немало летописных свидетельств. Однако, урегулировать такие естественные невзгоды удавалось с куда меньшими последствиями и потерями. Немало мощёных дорог, речная торговля. Поставки из Золотой долины и Леммаса, в конце концов. А ведь хорошие отношения бывают только меж равными соседями. Между теми, чьи силы схожи.

– И велика ли цена таких «хороших отношений», если они заканчиваются, стоит лишь отлучиться отцу семейства? – Лютер чуть сутулился, будто ощущая неловкость от того, что вынужден не согласиться со старшим. Однако и соглашаться явно не собирался. – В вопросах престолонаследия нередко возникают такие…

– Шероховатости, – подсказал Аспен, улыбаясь одними глазами.

– Да. Шероховатости. Но лорды-наместники, безусловно, разобрались бы между собой. Как разбирались много раз до того. Выбрали бы лучшего, имеющего больше прав, поддержки, способностей. А «добрые соседи», леммасийцы и прочие, вогнали нож в спину.

– В спину, уже изрядно израненную заговорщиками-бирнийцами. Мы ведь говорим не о династии Аргайлов. И уж тем более не о конкретных её ветвях. А о стране, которая неизбежно ослабла, утратив управление и управляемость, после смерти десятков представителей высшей знати. Заметь, я не обеляю Леммас, Долину или Дахаб, а лишь отмечаю, что… они наносили удары по уже ослабленной Бирне. А если бы нам не случилось показать свою слабость – кто бы решился на подобное?

– Я вас понял, мастер. – Лютер кивнул, после непродолжительной паузы. Он был серьёзен и собран. – И уже слышал подобное. От купцов торговой Лиги, главным образом. Людям торговли не важно, с кем делать деньги, у них короткая память и… очень гибкие принципы. А рыцарство помнит. Не забывает.

Особая памятливость… а то и злопамятство, мстительность – были заметными, отличительными чертами ордена. Наряду со сдержанным, прохладным отношением ко всем известным религиям, эти неписанные догмы составляли характер и сущность специфического рыцарства Уилфолка. И потому довольно ироничным выглядело то, что основателя ордена, доблестного сира Лайонела, канонизировали вскоре после смерти. Которую он, к тому же, принял от основателей торговой Лиги Редакара.

– Это так, – подтвердил Аспен мягко и терпеливо, совершенно не задетый, – ведь рыцарству непрестанно напоминают. Отцы-командиры должным образом воспитывают не просто воинов, но солдат. Солдат уверенных и убеждённых, готовых выступить на неприятеля в любой день и час. – Артефактик взглянул на Эйдена, будто желая понять, следит ли он за беседой.

Эйден помедлил буквально пару секунд. Он уже некоторое время рассуждал в нужном направлении. Рассматривал прекрасно сшитый дублет паренька, явно исполненный из лучшего сукна. В цветах лайонелитов, с чёрным профилем льва слева на груди, точь-в-точь, как на офицерской форме, разве что без знаков различия.

– Сами же командиры, – поддержал он Аспена, не желающего, должно быть, проговаривать этого вслух самостоятельно, – берут на себя необходимость сомневаться и… прощать. Ради спокойствия собственных людей и во имя интересов графства. Государства.

– Что, разумеется, не означает, будто прозорливый владетель обречён пятнать честь, поступаться совестью и прочее, и прочее… Но не всегда суть и назначение приказа полностью соответствует словам, в которые он обличён. Политика. – И артефактик легко пожал плечами, подчёркивая обыденность сказанного.

– Политика. – Повторил паренёк чуть растеряно. Встретился взглядом с Эйденом, проследил, куда тот смотрит. – Это отец… велел носить не снимая, для тренировки, – он потеребил пальцами плетение кольчуги, выступавшей у расстёгнутого ворота. – Расту быстро, но худ. А тяжёлое железо должно помочь нарастить больше мяса на костях.

Эйден согласился, косясь на потягиваемое парнем молоко. Пил тот явно без энтузиазма. Должно быть – очередной наказ отца. Сменив тему, рассказывая о своей сегодняшней прогулке, молодой мастер мастерски же сменил молоко вином, выплеснув и налив так ловко и неуловимо, что рыцари, шумевшие поблизости, не имели и шанса заметить подмену. Лютер сомневался недолго, стрельнув умными глазами в сторону – благодарно кивнул.

Тем временем, за столом лайонелитов становилось всё жарче.

– Извечный Лем поможет, извечный поддержит, – бормотал вполголоса статный красавец с волосами до плеч, в расстёгнутом серо-чёрном дублете. Он усердно тряс стаканчик с костями, будто стараясь намешать себе удачу. – Дай мне восьмёрку. Дай восьмёрку, и я пожертвую жрецам трёх баранов!

Бросок, кубики застучали по столу, все на секунду затихли. И взорвались удивлённым гулом, когда кости остановились.

– Эге-е-е! – вскричал бандитского вида агринец, скребя грязными ногтями щетину на остром подбородке. – Теперь ничья. Так ты не отыграешься. Перебрасываю в последний раз, и ежели ваши боги на меня осерчали – так и быть, пойду в степь пешком и босой. Играем на всё, коли не убоишься! Давай. Боги любят отважных, клянусь бородой моего отца!

– Клянусь бородой твоей матери – мы будем играть, пока кости не рассудят победителя. – Лайонелит шваркнул кулаком по столу, его товарищи вокруг шумели, соглашаясь.

Агринец усмехнулся, с рыком и вызовом, потёр на удачу тяжёлую золотую серьгу. Сдёрнул с плеч дорогой расшитый плащ, бросив его прямо на брусчатку. Тем самым демонстрируя пренебрежение к деньгам и увесистый тесак на подвесе под мышкой.

– Давай ессахал танилцсандаа э-э-х! – бросок, мгновение тишины, общий крик. – Шесть и три! Девять! Вот оно как! Должно быть, твой бог больше любит меня. Только не плачь, не всем везёт в игре. Зато твои волосы красивее, чем у всех моих жён. Эге-е-е…

Рыцарь был мрачнее тучи. Нетерпеливо дёрнув головой, сгрёб кубики в горсть. Подышал в кулак, сверля глазами соперника. Врага. Бросок, тишина. Девятка. Крик.

– Ах ты ж мать!

– Быть не могёт!

– В жопу ж… чтоб… подряд!

– А я видел подобное, – почти неслышный за криками товарищей, говорил офицер. Невысокий, тихий блондин с бесцветными бровями. – У ткачей играли ещё в зиму. Тогда капитан был…

– Не судьба тебе забрать своё. – Степняк лыбился широко и жестоко. – Ой, то есть моё. Теперь-то это точно моё. Бы зывтай баай. – Он начал сгребать монеты со стола. Горстями, скребя грязными ногтями по дереву.

Длинноволосый лайонелит вскочил, выпятил вперёд волевой подбородок. Двое рыцарей обошли агринца с флангов, будто заранее отработанным манёвром, при первом движении того – схватили, выкрутили руки. Впечатавшись лицом в стол – степняк уже не улыбался. Косил злым чёрным глазом на тесак, извлеченный из ножен и уносимый из поля зрения.

– Произвол творишь, бы таныг оойлгло… – ядовито прошипел он. – Гильдийцы узнают. Не похвалят.

– Да что мне… – начал было длинноволосый.

– Да что мне твои гильдийцы? – Негромко перебил его офицер. Из лайонелитов он единственный всё ещё сидел. Остальные затихли, ждали. – Тебя не грабят, не бьют, не неволят. – Блондин шевельнул белёсой бровью, рыцари отпустили руки, но остались на месте. – Сел играть – так доигрывай. Уверен, в третий раз подряд ничьей не бывает.

– Это серебро мне нужно, – процедил агринец, держась больше озлобленно, чем испуганно. – Ростовщикам ровно столько должен. Был. – Он медленно потянул руку к оставшимся на столе монетам.

– Так ставь золото, – спокойно ответил офицер.

После чего метнулся вперёд, ухватил степняка за ухо и сдёрнул вниз. Через секунду, тихо звякнув, тяжёлая золотая серьга легла на середину стола.

– Баагш, – хрипло протянул агринец, держась за порванную ушную раковину. Кровь текла сквозь пальцы, капала на плечо. – Играем.

Кинули кости. Рыцарю выпало пять, степняку восемь. Сгребая остатки монет и пряча испачканную серьгу, он, хоть и выиграл по-крупному, больше не улыбался. Ему не мешали, не пытались задержать.

– Гхм… – Эйден негромко откашлялся, стараясь не пялиться на группу лайонелитов. – Не люблю азартные игры. Уж слишком они азартные.

– А мне как раз нравится. – Аспен отвлёкся от созерцания дорожки из чёрно-красных капелек. – В смысле… не уши и прочее. Но кости. Кости – это нечто особенное.

– И как бы в подтверждение нашего разговора, – неожиданно уверенно выпалил Лютер, – исход дела зависит от решительности и жёсткости командира. Прояви слабость – и пролилось бы куда больше, чем пара капель. Тесак, стилеты, стража и виселицы… Некоторые приезжие слишком дерзки, наглы и бесстрашны. – Он засопел, смущаясь. Закинув в рот очередной кусочек маринованной телятины – пояснил. – Так отец говорит. Но я согласен, конечно.

Эйден рассматривал красивое тёмное блюдо с ровненькими кубиками сырого мяса. Добротная редакарская телятина, кислый виноградный уксус с Сарда, меланорские пряности… Наигравшиеся лайонелиты за соседним столом пили и закусывали тем же. Традиционное местное блюдо. Называется килёвкой, вроде бы. Закуска моряков, ждущих килевания судна.

– Вспомнилась тут, между делом, – заговорил Эйден, вежливо отказавшись от мяса, но продолжая задумчиво на него коситься, – одна история. Не вполне застольная, правда. Потому заранее прошу прощения. – Аспен и Лютер кивнули, готовые слушать. – Только чуть не дождавшись окончания срока вербовки, повезло мне попасть на Колючие холмы. Про те дела, должно быть, слышали. И встал над нами ротным лейтенант Чейз. Суровый, ох суровый мужик, как дуб твёрдый, а требовательный – прям злая мачеха в мундире. Его боялись больше смерти, а любили не больше поноса. И был при нас же десятником сержант Флемминг. Внимательный такой, понимающий, мягкий человек. Бойцы даже леммингом иной раз дразнили. Но по-хорошему тоже, не зубоскаля. Он ещё как-то родного дядю напоминал. Хотя… может только мне и напоминал, так как был отдалённо похож. Да и особенно понимающим, возможно, казался только в сравнении со сволочью ротным. – Эйден чуть погонял во рту неприлично дорогое вино. Проглотил, вроде бы чуть натужно. – Если десятник позволял разводить костерки из шишек и хвои во второй линии охранения, то при лейтенанте приходилось давиться холодной, а то и вовсе сырой кониной. А ведь та нередко была изрядно подтухшей, так что срались часто. Не ссорились, а просто… буквально. При этом, если сержант Флемминг всё понимал и лишь приказывал закапывать на глубину пары лопат эти… симптомы, то Чейз запрещал гадить вне выгребных ям, коих было четыре на шестьсот человек. От чего гадить, разумеется, не переставали, ибо это желание бывает посильнее приказов, пусть бы даже и целого полковника, а вот наказаний, в том числе и телесных, получали изрядно. И по морде случалось, и по спине, кулаком, сапогом или витисом. Крепкая такая палка, для воспитания, – пояснил он, хотя, разумеется, оба слушателя с вопросом были знакомы. – И вот, во время отражения очередной атаки, когда бойцов уже оставалось поменьше, а дерьма в окопах побольше – ротный пал. Бесславно обделавшись вне выгребных ям, с глубокой вмятиной на затылке. Кто знает, может даже полученной от врага. Хотя, насколько я могу судить, в тот раз небесные так далеко ещё не забирались. – Эйден чуть помолчал, припоминая детали. – Дядюшка Флемминг, правда, тоже не дожил до «победы». Его насквозь пробило рыцарским копьём. Однако из самой толчеи сержанта вынесли любящие солдаты, напоив перед смертью дефицитной водой и прикопав честь по чести, на положенные два метра. В таком месте, где наверняка не было говна. И даже камушками прикрыли, вроде как от падальщиков, но я сам старался, выбирал так, чтобы и покрасивее было.

*******

Проснувшись в сушилах, прямо под крышей амбара, Кьяра некоторое время растерянно моргала, пытаясь припомнить, где же находится. Прошлогоднее сено было сухим и колким, при попытке почесаться, травяная труха посыпалась сквозь щели в дощатом настиле, чуть кружась и вращаясь, на утоптанный земляной пол с редкими следами навоза. Она проследила за полётом этой колючей пыли, чувствуя, как жжение в ссадинах возвращается. Оглядела содранные ладони и локти, удивляясь, что всё же смогла забраться сюда без лестницы, по бочкам и ящикам, да ещё впотьмах. С трудом сглотнула. Пересохшее горло болело, язык высох и распух, левая сторона лица непривычно немела.

Кьяра аккуратно, кончиками пальцев, ощупала скулу и щёку, разбитые губы, потёрла слезящиеся от пыли глаза. С трудом ворочая языком – прошлась по развороченным дёснам, считая пустые лунки. Раз, два, три… четыре. Слева не хватало четырёх зубов. Их осколки порезали щёку изнутри, ту раздуло, и она будто держала во рту здоровенную сливу.

Вчера девушке не повезло. Её спелую, чувственную красоту оценили не те люди. Началось всё привычно, с жадных взглядов и восторженных комплиментов, потом были щедрые угощения, заверения в любви и звонкие монеты. Потом настойчивость, грубость, обескураживающая жестокость. Она еле унесла ноги, уже многократно изнасилованная и избитая. Бежать домой, к мужу, Кьяра страшилась. И не знала, чего боится больше. Того, что угрюмый простак наконец догадается о лёгких нравах супруги, и таки прибьёт её окончательно, или, что взглянув на неё такую, изувеченную и опозоренную, сам скривится в омерзении.

Просидев ещё несколько минут, борясь с отчаянием и беззвучно плача, Кьяра всё же решилась. Кое-как сползла на землю, потревожив грязные ссадины, тут же подобрала большой кусок мешковины, ловко перекинула через голову, завернувшись и подвязав у пояса. Вышла своеобразная ряса чуть ниже щиколоток. Грудь в чёрных гематомах и обрывки юбки скрылись под грубой колючей тканью. Шлёпая ноющими ступнями по грязи скотного двора, придерживая руками низ живота, она спешно засеменила прочь. Выйдя к дороге – обогнала крепкую короткую телегу, запряжённую могучим тяжеловозом. Сутулясь и кутаясь в мешковину, чуть потрясываясь, как в лихорадке, девушка ковыляла на запад.

– И стоило выезжать в такую рань, чтобы плестись неторопливее улитки? – Эйден грыз яблоко, иногда давая кусочек кобыле Аспена, привязанной сзади к телеге поводьями. – Посмотри, нас обгоняют нищенки…

– Будь в домике хоть одной улитки подобное, – артефактик мотнул головой назад, – она бы передвигалась ещё осторожнее. Не слушай его, Желток, скачки ниже нашего достоинства.

Желток пошевелил широкими ноздрями к чему-то принюхиваясь. Флегматично всхрапнул, явно не собираясь слушать торопыг или, тем более, куда-то там скакать.

– Ну так что? Ты ведь понял меня.

– Понял, – согласился Аспен, не без ворчания в голосе. – Сам тогда давай. Раз уж такой внимательный. Да попону достань, хоть укроем, смотри, как дрожит.

– Эгей, женщина, не беги так. Давай сюда, я на козлы пересяду, всё не пешком топать. Вижу – хромаешь. Накормим, не обидим.

Нищенка воровато оглянулась, пряча под рубище чёрные сардийские волосы. Не ответила, припустила почти бегом, только сильнее ссутулившись.

– Ну вот, – буркнул Аспен невесело. – Но догонять не будем, только больше перепугаем.