Татьяна Тэя "Босс скучает"

Голос мужской и участливый. Представляю, как странно я выгляжу, сидя прямо на проходе и сжавшись в комок от страха.

Не размыкая век, я киваю, на автомате отвечая по-русски:

– Д-да, все нормально.

– А… ну отлично, – отвечают мне также на русском, – а то со стороны и не скажешь.

Я даже не успеваю удивиться, но боком чувствую тепло чужого тела, так как незнакомец опускается на пол и садится рядом со мной. Это несколько приводит меня в чувство и помогает заземлиться, что ли.

Открываю глаза и вижу его. Того парня из толпы. Моргаю несколько раз, смотря в зеленые глаза. У меня они тоже зеленые, но более светлые, а у него темные, как цвет густой листвы в летнем парке. А еще у него появляется потрясающая ямочка на левой щеке, когда он улыбается и шепчет мне:

– Привет.

Глава 5

– Привет, – выдаю я, отмечая, что у него красивый глубокий голос, даже несмотря на шепот.

Ну вот, никакой он не француз, как я себе насочиняла.

– Ты что, боишься летать?

– А что, так заметно? – искоса смотрю на него и снова вижу эту завлекательную ямочку на щеке.

На вид ему чуть больше двадцати, значит, мы примерно одного возраста. И путешествует он, видимо, как и я – один.

– Честно? Очень…

Нервно хихикаю, думая, что смотримся мы странно – парочка, сидящая в темноте, пока большинство пассажиров спит. Сейчас точно появится какой-нибудь дежурный стюард и прогонит нас отсюда. Но никого нет, и мы не двигаемся. Механизмы самолета продолжают активно работать, нас еще раз качает вверх-вниз, и я на автомате хватаю парня за предплечье, будто бы он сможет удержать, если огромная металлическая птица надумает меня стряхнуть с высоты.

– Все хорошо, просто небольшая воздушная ямка, – заговорщицки заявляет он.

– Просто небольшая воздушная ямка, – передразниваю я, мне бы его невозмутимость.

– Если полеты тебя пугают, зачем отправилась так далеко?

– А захотелось, – с вызовом бросаю я, но с новым потряхиванием весь вызов сходит на нет.

Парень участливо накрывает мою ладонь своей. Кожа у него грубая, но теплая, и от этого тепла мне становится спокойнее. Чужая уверенность – это несколько заразительно, и я решаюсь на откровенность.

– Если честно, – со вздохом признаюсь, – больше всего я боюсь взлетов, хотя сегодня было терпимо. Боюсь, что двигатель откажет или птица в него попадет, и мы загоримся, или скорость будет недостаточной для взлета, или угол тангажа превысит допустимую норму, что при развороте крен будет слишком сильным, и мы завалимся, или что закрылки не проверили, что датчики высоты и скорости работают некорректно, или что давление в шинах шасси забыли замерить. Потом боюсь турбулентности, боюсь, что диспетчер вывел нас на один эшелон с другим судном, и мы неминуемо столкнемся. Пожара на борту боюсь. На посадке – бокового ветра, болтанки, тумана, плохой видимости, в общем. На взлете я всегда считаю про себя, и если конечная цифра счета превышает обычное число секунд, а высота все еще не набрана и самолет никак не выравнивается, я тоже паникую. Вдруг что-то сломалось? А?

Все это я выдаю на одном дыхании, смотря прямо на своего собеседника и не моргая. На его лице нет насмешки, только если легкое удивление проскальзывает. Так что надеюсь, совсем за спятившую он меня не примет.

– Знаешь, это очень похоже на какие-то дурацкие навязчивые мысли, – заключает он. – А все проблемы твоей аэрофобии не от незнания, как у большинства, а от излишней осведомленности о самолетах.

Тут он, конечно, прав. Я столько времени провела, изучая материалы на форумах, посвященных авиации, где кучка таких же аэрофобов, как я, борются со своими страхами, что эти часы можно сложить в недели, если не в месяцы. Вникла в авиационную терминологию до такой степени, что, наверное, с легкостью сдам какой-нибудь теоретический экзамен в летном училище. Да, я знаю, что по статистике самолет – самый безопасный вид транспорта; да, я знаю, что турбулентность не может быть причиной аварии, разве что травмы, если ты забыл пристегнуться и тебя подбросит к потолку при гигантской воздушной яме; да, я… много чего знаю. Я сначала как думала: предупрежден – вооружен, но сейчас совсем не уверена, что идея была дельной.

– Намекаешь, что у меня мозги набекрень?

– Нет, – хмурится он, – но с этим надо что-то делать.

Его лицо светлеет, будто ему в голову пришла замечательная идея, но он никак ее не комментирует.

– Но я знаю, как тебя немного отвлечь. Пошли со мной.

– Куда?

– Тут недалеко, я покажу.

Он упирается свободной рукой в пол, готовится подняться, но я его торможу, заявляя с легкой ухмылочкой.

– Меня мама учила: никуда не ходить с незнакомыми дяденьками.

На мгновение «дяденька» застывает, а потом с неизменной улыбкой представляется:

– Герман, я Герман.

– А я Варя.

Нет, все-таки я его веселю, определенно веселю, потому что улыбка не сходит с его лица, когда он помогает мне встать на ноги. Ух ты, а он высокий, я едва выше его плеча, а ведь сама не маленькая. Не выпуская моей руки, он ведет меня почти в конец салона, на последние места.

– М-м-м, прям как в кино, – шучу, устраиваясь на центральном ряду, где все четыре кресла свободны.

– Скидывай обувь и накрывайся пледом, а я сейчас, – он бросает в меня флисовым покрывалом и показывает на пальцах «о'кей».

Я киваю и делаю ровно то, что он мне предложил.

Довольно скоро Герман возвращается.

– А еще чему тебя мама учила? Например, конфеты от незнакомых дяденек не брать?

С этими словами он протягивает мне какой-то предмет, и я на автомате его принимаю. Глаза мои расширяются от удивления. Это же эскимо – тонкое и в блестящей фольге.

– Ну, мы вроде как уже познакомились, – усмехаюсь я, без промедления начиная разворачивать обертку. – Это ты откуда взял?

У меня начинают закрадываться сомнения, что мне повстречался какой-то волшебник. Мороженое тает на языке, приятно холодит и отвлекает, надо сказать. А еще кажется мне самым вкусным лакомством на свете.

– Его ближе к завтраку раздавать будут, а я сейчас попросил, – Герман также с ногами устраивается на сидении напротив меня, и я делюсь краем пледа, хотя у него есть свой.

Некоторое время мы молча поглощаем мороженое. Это просто фокус какой-то, никогда не думала, что в самолетах раздают такие десерты. Тут же я высказываю Герману свои мысли.

– Это «Люфтганза», детка, – отшучивается он, – в общем-то на «Эр Франс» его тоже в середине полета дают.

– М-м-м, а ты, смотрю, путешественник со стажем, – я впиваюсь зубами в остатки шоколада на палочке. – Часто летаешь?

– Реже, чем хотелось бы, – пожимает он плечами, забирая у меня мусор и бросая его в бумажный пакет, который он вытянул из сетки впереди стоящего кресла. – Первый раз в Рио летишь?

– Да, можно сказать, «за мечтой».

– А чего одна?

– А ты чего один? – тут же нахожусь я, потом мысленно закатываю глаза.

Ну, Варь, куда ты так гонишь: небось очень хочется узнать про горячую бразильянку ожидающую этого красавчика на своей исторической родине?

– Со мной друг должен был лететь, но он ногу сломал, так что я один, планы менять не хотелось. Следующий год у меня точно спокойным не будет, ну, я так надеюсь, поэтому решил отдохнуть вперед, – признается он, даже ничуть не обижаясь, что я ответила вопросом на вопрос. – Ты где в Рио остановилась?

– Квартиру арендовала на Копе, а ты?

– А я пока нигде…

Герман так многозначительно смотрит на меня, что приходится сглотнуть, прежде чем неуверенно улыбнуться в ответ.

Стоит ли упоминать, что пять часов спустя, прилетев в Рио и выйдя из аэропорта, мы оказываемся в одном такси?

Глава 6

Что такое «джетлаг» я узнаю сполна на собственном опыте. Мои внутренние часы сбиты, накатывает безумная усталость, организму совсем не нравится этот неестественный ход времени, когда ты из светлых суток прилетел в те же самые светлые сутки, хотя преодолел аж целую Атлантику. Ведь мой перелет из Питера начинался днем.

Что я могу сделать? Да ничего, кроме как завалиться спать, едва мы приезжаем в снятую моими родителями квартиру на Копе. Это небольшая студия с кухней в отдельном помещении и окнами на океан.

Едва успеваю бросить короткий взгляд в окно, как, приманенная кроватью, погружаюсь в молниеносный сон. Буквально проваливаюсь в пустоту.

Следующее, что понимаю – я проснулась. Лежу на спине, моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд. В комнате все еще светло, и поэтому не понимаю, сколько я проспала. Сажусь на кровати и вижу Германа, расположившегося на диване с ноутом на коленках.

– Проснулась? С добрым вечером, путешественница, – отвлекается он на мои шуршания и шевеления.

Герман выглядит так органично в одной комнате со мной, будто мы сотни раз делили с ним дом, а не познакомились всего несколько часов назад. Прошлая я сказала бы: ты с ума сошла, привела в дом практически незнакомца, а новая я лишь машет рукой, пусть все идет своим чередом.

– А? С добрым вечером? Как уже с добрым вечером? Это минус один день от путешествия? Я так все на свете просплю, – начинаю причитать я. – Скажи, что это состояние не навечно? Скажи, что это пройдет?

Я сжимаю голову в ладонях и… на удивление – она светлая и ясная. Сон помог.

– Уже прошло, так думаю. Кстати, я тоже поспал, не считай, что я киборг какой-то. Просто быстрее, чем ты, восстановился. И… – он кивает на пакет на барной стойке, – сходил в магазин. Он прямо в этом доме, только вход с параллельной улицы. Так что, Варь, у нас есть реальный шанс встретить закат на городском пляже. Предлагаю тебе наведаться в душ, прийти в себя, нацепить что-нибудь полегче, потому что за окном почти тридцать градусов и… айда во внешний мир.

Через час мы уже в нем: во внешнем мире. Я смотрю на него широко распахнутыми от удивления глазами. Меня поражает абсолютно все: незнакомая речь, быстрый ритм города, белоснежные высотные здания вдоль бесконечной набережной, светлый песок и бурлящий океан прямо в черте города. Неужели еще вчера я была в сером Питере?

Герман хватает меня за руку, и мы перебегаем авеню Атлантик, чтобы очутиться на пляже. Мой заботливый попутчик расстилает захваченное из квартиры покрывало, достает вино и бокалы, также взятые из кухни студии, а еще фрукты и сэндвичи, сделанные на скорую руку.

– Ого, вот это пир, – искренне восхищаюсь я и словно завороженная смотрю, как Герман умело откупоривает бутылку.

На нем футболка с короткими рукавами, и я вижу крепкие мышцы и светлые выгоревшие волоски на руках, признак того, что этот парень любит находиться на солнце.

– Погоди, тебе же можно пить, ты совершеннолетний? – с улыбочкой спрашиваю я, принимая наполненный вином бокал.

– Мы же уже выяснили, что я «дяденька», с которыми мамы своим дочерям не разрешают общаться.

– Что, правда? Совсем-совсем не разрешают? Ты настолько опасен?

– Нет, я абсолютно безобиден и бесконечно дружелюбен.

Мы дружно чокаемся и пьем за наш приезд сюда и первый вечер в новой стране.

– Ну а если серьезно, сколько тебе лет? – чуть погодя спрашиваю я.

– Двадцать три, – Герман пододвигает ко мне тарелочку с фруктами.

У нас на пикнике нет пластика. Герман прилично опустошил кухню на предмет посуды, чтобы создать этот импровизированный «ресторан на берегу». Я в некотором восторге от этого парня. С ним легко и совсем не страшно. Вспоминаю, как он отвлекал меня разговорами во время посадки, и я почти и не заметила, что самолет уже приземлился.

– А мне девятнадцать, – зачем-то поясняю я и снова делаю глоток красного вина.

Оно местное: терпкое и богатое на вкус, как все южноамериканские вина, и пьется удивительно легко.

– На первом курсе учишься? – спрашивает Герман.

– На второй перешла.

– А что за специальность?

– Экономика.

– Красивые у нас финансисты.

Ничего не могу с собой поделать: краснею, как переживающий гормональный взрыв подросток. А все потому, что Герман мне нравится. И судя по тому, как он смотрит на меня, я ему тоже нравлюсь.

Все чаще я замечаю, как его взгляд задумчиво задерживается на мне, как горят его глаза, когда он начинает что-то мне рассказывать, как он смеется, поддерживая мои шутки, как садится все ближе и ближе, пока мы не оказываемся совсем рядом друг с другом.

Наконец в какой-то момент он наклоняет голову, и наши губы оказываются на опасно незначительном расстоянии друг от друга.

Замираю на полуслове и смотрю то на него, то на его рот. Взгляд Германа скользит по моему лицу, он делает короткое движение, и наши губы соприкасаются. Сладкие от вина и теплые от вечернего солнца. Поцелуй этот, скорее, долгое касание, мягкая дегустация, не резкий и не требовательный, но я чувствую, что он может стать таким, если мы и дальше продолжим.

– Не удержался, ты мне очень нравишься, Варя, – говорит Герман, и я понимаю, что за его словами кроется нечто большее.

Например, обещание не останавливаться на одних только поцелуях. С ужасом я внезапно осознаю, что мне бы хотелось, чтобы он не останавливался.

«Боже, ты знаешь его без году неделя, – твердит внутренний голос, и тут же сам себе отвечает: – А ну и что?»

– Вижу, что и я тебе нравлюсь, ведь так? – продолжает он, и я мгновенно вспыхиваю.

Не привыкла я получать такие вопросы в лоб, поэтому, не зная как реагировать, не нахожу ничего лучше, чем спросить: