Остальные члены передовой группы были не в лучшем состоянии. Кто-то стонал, кто-то охал, а капитан Одиноков, вообще, разучился говорить. Было видно, что ему очень хочется, что-то сказать, но у него получалось, только беззвучно открывать рот. При этом, Одиноков делал руками неопределенные жесты. Со стороны было не понять, то ли это – азбука глухонемых, то ли – распасовка, погруженного в транс экстрасенса.
– А, это, еще – кто? – Удивленно вздохнул старший сержант Пинчук, передергивая затвор автомата.
Брыль нервно оглянулся и увидел четверых незнакомцев, с пистолетами в руках, буквально выползающих из завалов промышленных отходов.
– Не стрелять! Это, группа Трубы.
– Мама, родная! – Сказал Пинчук, с восторгом разглядывая, похожих на болотных чертей, особистов.
В это время, со стороны административного корпуса, послышался звон бьющихся стекол и истошная разноголосица паникующих людей.
– Пинчук. Быстро – туда!
– А, чего я! – Возмутился Пинчук. – Вон, Мелешко идет. Его и пошлите. Он старше, по званию…
– Я, кому сказал… – Начал заводиться Брыль.
И, в это время, со стороны производственных корпусов, донесся мощный взрыв.
Глава шестая
Когда старший лейтенант Шелепова доложила о приходе майора Барабанова, подполковник Бурый был несколько не в себе, потому что с тревогой ждал новостей от Скрипака.
– Пусть заходит. – Вздохнул он.
Барабанов вошел, прямо сияя от счастья.
– Есть, что-то новое? – Раздраженно, спросил Бурый.
– Есть! – Не обращая внимания на настроение полковника, радостно сказал майор.
– Докладывай!
– После визита, к Соловьеву, упомянутый, Ломако вернулся в гостиницу. Через пятнадцать минут, после его ухода, Соловьев, даже не побрившись, но, судя по прослушке, употребив три дозы спиртного, покинул квартиру и прямиком отправился в российское посольство.
– Дозы были большие? – Перебил его Бурый.
– Судя, по количеству «булек» – изрядные.
– Продолжай.
– В посольстве, Соловьев находился сорок четыре минуты. Здание покинул, в сопровождении сотрудника миссии – Качинского, чиновника, довольно высокого ранга, в звании майора.
– Так, так. – Бурый заинтересованно склонил голову набок.
– Прибыв к гостинице, Качинский и Соловьев расстались. Соловьев отправился в соседний сквер, а Качинский – на встречу с Ломако. Их беседу записали. В ходе нее, выяснилось, что гостиницу Белая покинула в сопровождении Тумановой и Вячеслава Островского. Где они расстались неизвестно. Наблюдение за их группой, было, в тот момент, не очень плотным. Позже, когда сопровождение было усилено, удалось зафиксировать, что Туманова весь вечер провела с Островским. Вернулись они вместе. Ночевали у него в номере.
– Беседа проходила, в какой обстановке? – Спросил Бурый.
– Вот, то-то и оно! – Обрадовался Барабанов. – Ну, этот Ломако – полный лох, эмоций своих скрывать не умеет, простым глазом видно, что совсем раскис. Но наружное наблюдение, сообщило, что и Качинский несколько раз не смог совладать с эмоциями. Впечатление такое, что тоже сильно взволнован.
– И, что это значит? – Спросил Бурый, с недоумением.
Барабанов развел руками.
На столе подполковника, подмигивая красным глазом, тихонько заурчал красный телефонный аппарат.
– Выйди, на минутку. – Сказал он Барабанову, сохраняя хладнокровие, и, когда майор, сделав серьезное лицо, вышел – снял трубку.
– Слушаю, товарищ генерал!
– Слушай, Бурый, что, у тебя, там – за взрывы какие то?
– Мне, пока, ничего не известно.
– Так, выясни. У тебя, на Прилуцкой, кто работает?
– Капитан Злыдник.
– А! Злыдник! Тогда понятно. Передай ему, от меня, что не скоро он станет майором.
На трех этажах, пункта временного размещения задержанных, шел повальный обыск. Второй и третий этажи, на данный момент, пустовали, зато четвертый был забит практически под завязку. Здесь содержались бомжи, сидящие без вывода, потому, что все они были пенсионерами. И, хотя им по регламенту был разрешен легкий труд, руководство, находясь в здравом уме, не шло на подобные эксперименты. Поскольку этот контингент, оказавшись за пределами учреждения без надзора, моментально перемещался за пределы города, в сельскохозяйственные угодья, где приступал к сбору урожая. Причем, собирая урожай, с невиданной работоспособностью, пенсионеры засыпали собранное не в закрома Родины, а в свои собственные сусеки.
В народе, это называлось – «отложенная пенсия»; т.е. лето проживалось на подножном корму, а накопленные за это время денежные поступления, позволяли протянуть долгую зиму.
Проверку проводили методично и тщательно. Вначале открывалась дверь камеры. Затем туда, для бодрости, впрыскивалась небольшая порция газа. Доза, совершенно безвредная для бойцов ОМОНа, она моментально возвращала старикам юношескую резвость, и они покидали камеру, не дожидаясь повторной команды.
Кроме того, газ стимулирующее действовал на их сердечно- сосудистую систему, потому, что при виде затянутых в черную униформу, здоровенных мордоворотов, бомжи могли почувствовать себя неважно.
Арестантов строили в шеренгу, и прапорщик Глушеня проводил перекличку. После переклички, проводилась более тщательная проверка. Три, четыре бугая шли вдоль строя и проводили опознание по фотоснимку, полученному от капитана Злыдника.
Остановившись перед стариканом, они внимательно оглядывали его, с ног до головы, после чего внимательно сверяли проверяемого с изображением на фото.
– Он?
– Похож.
– Не, не похож…
– А, я говорю – похож! Он!
У деда, начинали подгибаться ноги. Остальных, стоящих в шеренге, охватывал мандраж.
– Не, не он.
– Не, он. У этого глаза другие.
Переходили к следующему. Долго сравнивали иссеченное морщинами, заросшее густой седой щетиной лицо с фотографией молодого симпатичного парня, со значком молодежной организации на футболке.
– Похож?
– Похож!
– Точно он!
– А, вроде, и не он.
– Да нет. Он! Точно!
– Нет, не похож.
– А, я говорю похож!
– Нет, мужики, не похож. Форма черепа другая.
После, того, как переходили к следующему, обладатель счастливой формы черепа, хватался рукой за грудь, придерживая рвущееся наружу сердце, и жадно хватал ртом воздух.
На пятом или шестом проверяемом, внизу рвануло. Не очень громко, но капитально. Так, что затряслись стены здания.
По женским камерам, покатился заунывный старушечий вой, вперемежку с призывами к царю небесному.
– Вова! – Заулыбались омоновцы.
– Во, дает парень!
– Молоток – ничего не скажешь!
Поскольку паника в камерах не прекращалась, один из бойцов заглянул в глазок самой шумной.
– Ну, ничего себе! – Присвистнул он.
Внизу, капитан Злыдник, с удовольствием разглядывал образовавшийся, на месте двери, кабинета начальника изолятора, аккуратный проем.
Сама железная дверь плашмя рухнула внутрь кабинета, слегка задев край начальственного стола, который, край, а не весь стол, после контакта, превратился в щепки.
За плечом капитана, тяжело вздыхал Судзиловский.
Ободряюще похлопав дежурного по плечу, Злыдник, с восторгом, пожал руку саперу.
– Вот, это – работа! Вот, это – я понимаю!
Вова смущенно улыбался и, даже чуточку покраснел.
Тут, в руках у Злыдника, голосом майора Синяговского, заговорила рация:
– Ваня, ответь. Слышишь меня?
– Слышу, слышу!
– Поднимись на четвертый этаж, покажу что-то.
Когда капитан поднялся, на четвертый этаж, омоновцы весело курили.
Синяговский, стоя у приоткрытой двери одной из камер, загадочно поманил его рукой.
Стоящий у него за спиной, прапорщик Глушеня, имел вид сильно озабоченного человека. Остановившийся взгляд и приоткрытый рот, говорили о сверхнормативном умственном напряжении.
– Чего – тут? – Спросил Злыдник.
Синяговский молча кивнул в камеру и посторонился.
– Так, так, так! – Выдохнул капитан. – И, как это понимать?
То, что предстало его глазам, никак не укладывалось в параметры исправительной системы.
Вместо узких окошек, под потолком, в помещении образовалось два дыры, через которые, можно было протиснуть слона. Строительные блоки еще кое-где держались, на местах, но совершенно четко обозначились квадратные проемы, похожие на обычные окна, в здании вольного стиля.
– Прямо – «Графские развалины». – Усмехнулся Синяговский.
– Чертовщина – какая-то! – Покрутил головой Злыдник. – Прапорщик, объясните, что это за порнография?
– Кабинеты здесь были, раньше. – Недружелюбно сказал Глушеня.
– Какие кабинеты, к чертовой матери? У меня дед в семидесятые здесь, на четвертом этаже, сидел! Точно, на четвертом, без вывода. – Сказал капитан уверенно.
– Это потом, значит, тут кабинеты сделали. – Сказал Глушеня. – Когда криминогенная обстановка, стала спокойной.
– А потом – что?
– Когда новую борьбу, с тунеядцами, начали – опять камеры оборудовали.
– Это уже при новом начальнике? Впрочем, неважно.
Злыдник проскользнул в камеру.
Разномастные старушки жались, к дальней стене и тихонько молились, глядя на зияющие в стене бреши. Капитан разулся, и влез на топчан. Потрогав один качающийся блок, вытолкнул его наружу. Взял кусок цемента, размял его пальцами и усмехнулся, очень зловеще.
Позже, покидая заведение, Злыдник, еще раз осмотрел четвертый этаж уже снизу. Здание выглядело, так, словно подверглось артиллерийскому обстрелу. В одном из проемов, была натянута веревка и на ней, жеманно трепеща на ветру, висели розовые женские панталоны, из знаменитой ватиновой коллекции советской эпохи.
