Никита Пшилль "Воровка Теней"

Наконец, собрав всех вместе, он мог выдохнуть на минутку и ни о чем не думать. Но эта минутка очень быстро грозила кончиться, потому что у него была еще куча дел. И много тревоги. Тревога в нем была, и немало, и она все росла и росла, прямо в животе и груди, и могла достичь немалых размеров, если ничего с ней не делать. Так что ему надо было срочно уходить.

Когда он сказал об этом, Марта немало расстроилась, а остальные просто пришли в еще большее смятение.

– Перестаньте, – повторял Кукольник, – перестаньте нервничать. Вы все здесь, все хорошо. Разберетесь по дороге. Не надо переживать из-за проблем, которые еще не возникли – ведь тогда они могут возникнуть намного раньше! Зачем время торопить? Оно и так иссякает – гляньте на небо. Ступайте и дайте Кухулинну…

– Меня зовут не Кухулинн.

– …читать карту. Положитесь друг на друга, и вскоре вы узнаете, что можете друг другу доверять. Я, знаете ли, родом из одного туманного города, в котором река однажды вышла из берегов. И когда она это сделала, люди стали бегать по городу как угорелые и совершенно отказались работать сообща. Знаете, к чему это привело?

Все молчали.

– Раскол общества. Нашелся умник, который построил в центре города высоченную башню и свез туда всех, кто мог себе позволить жить в роскоши даже в такие горькие времена, а остальные потонули или превратились в преступников. Вот так. А теперь и со всей Кристианией происходит то же самое, и это, если честно, немало меня беспокоит.

Когда Гвилим понял, что Кукольник собрался совсем уходить, он воскликнул:

– Стой! Но расскажи мне о брате. Где мне его искать?

Кукольник посмотрел на него как на безмозглого.

– Ну конечно, там, куда он ушел!

Воцарилась тишина.

– Все, мне пора идти. Если попадете в беду – бегите.

На том они распрощались. Кукольник качнул волчьими ушами на шляпе и пошел, пританцовывая как курица на дороге, а все остальные стояли и смотрели ему вслед, не обращая внимания на накрапывающий теплый дождик. Потом, когда его фигура растворилась в зеленоватой пелене улицы, все стали снова смотреть друг на друга, и ничего им в голову не шло.

Кухулинн кашлянул.

– Ну что ж, – сказал он, разворачивая карту. Он быстро смирился с тем, что его ждет. Ему все равно нечего было делать. Этим утром он встал с кровати, понятия не имея, чем займется, ведь не помнил своей жизни вчера. – Он сказал – парк?

– Парк поблизости, – бесцветно повторила Марта. Она присмотрелась к Марии, которая всеми силами пыталась распрямить волосы или собрать их в хвост. Она подошла к табуретке, одиноко торчащей из земли, и поставила ногу на перекладину, заглядывая в карту через плечо юноши. – Вон он. Я его вижу.

– Идем туда. Сумерки вот-вот наступят.

– Откуда ты знаешь? – спросил Гвилим.

На секунду оба посмотрели друг на друга, и случилось то, что обычно случается, когда двое мужчин понимают, что надолго застряли друг с другом: они смерили друг друга взглядами, а потом сцепились глазами, ожидая, кто первый сдастся. Но ни один не хотел отступать. Наконец Гвилим моргнул. Кухулинн повел головой, принюхиваясь.

– Чувствую, – лаконично ответил он.

5

Они все были сплочены вокруг высоченного Кухулинна, которому второй самый высокий, Гвилим, был по плечо. Впрочем, и Марта была практически одного с Гвилимом роста. Эти двое еще какое-то время исподтишка вглядывались друг в друга с подозрением. Наверняка в голове копенгагенского юноши крутились мысли вроде «почему эта жительница Кристиании похожа на меня больше, чем мой собственный брат?»

Яков, впрочем, не был похож ни на кого из живущих.

Гвилим бы очень сильно удивился, узнай он, какие мысли роятся у Марты в голове. Она стояла и думала: «Почему этот парень из внешнего мира как две капли воды мне меня напоминает?»

И впрямь, когда они стали плечом к плечу, Мария тоже заметила: эти двое были будто бы версиями друг друга. Кухулинн будто бы не замечал, или ему было все равно: он нахмурился, вглядываясь в карту так, будто у него была мигрень; недовольно, но с усердием, будто бы ему очень хотелось то ли заплакать, то ли закурить. Рыжая девушка с печалью подумала, что не с кем ей тут будет по душам поговорить.

Карта напоминала паутину, одна нить из которой вела в самый центр, неровно раскрашенный зеленым. Каждый представил себе, как Кукольник присел на пень на обочине и карандаши вываливались у него из-за пазухи, а он, высунув кончик языка и сдвинув шляпу с волчьими ушами набок, положив одну ногу на другую, раскрашивал участки карты, размашисто водя рукой по старой бумаге. Вот! Он слишком сильно дернул запястьем, и в карте образовалась дырка. Кухулинн с удивлением сунул в нее кончик пальца. Область «Длинная Гора» исчезла с карты, осталась лишь надпись.

– Так, а где мы? – не выдержал Гвилим.

– Вот здесь, – авторитетно заявила Марта. Она ткнула пальцем с коротким аккуратным ногтем в маленькие ворота (которых действительно было не видать вокруг) у самого первого круга паутины. И принялась объяснять: – Кристиания строилась кругами. Я живу на самом первом, мой дом тут недалеко, – и, предвосхищая вопросы недовольных, сразу добавила: – Ко мне ночевать нельзя, у меня дед больной дома.

Мария сразу поникла.

– Второй круг очень близко к первому, и на нем тоже еще Апрель.

– А почему ты произносишь Апрель с большой буквы? – поинтересовалась Мария.

– Потому что это больше, чем месяц. Больше, чем сезон.

Марта вздохнула так, что у нее раздулись ноздри – будто она знала, кто конкретно виноват в этом Апреле; у Марии в голове все зашевелилось. Начали вспоминаться старые сказки из детства.

– Что же случилось в Кристиании? – неуверенно спросил Гвилим.

Кухулинн молча почесал голову. Наступила тишина: Марта все еще раздувала ноздри, а он просто не помнил. Вопрос так и остался без ответа.

– Третий круг значительно дальше от второго, и потом, продвигаясь вглубь страны, вы будете замечать изменения. Насколько я знаю, Апрель еще не добрался до центра. Там Кристиания прежняя…

Гвилим вытянул руку между Марией и Кухулинном и провел пальцем по бумаге, скорее потому, что хотел почувствовать, какая она на ощупь:

– И нам надо… сюда.

Его палец остановился в самом центре, где жирная, черная, как глубина морского дна, точка почти прокалывала дремучесть Леса. Все верно, в центре Кристиании был некий Лес, и он рос спиралями, охватывая два последних круга. Конечно, кроме этого Леса в стране были еще леса, но они не были такими дремучими, такими густыми и такими зелеными (Кукольник постарался, чтобы все увидели), такими волшебными. Именно туда он прочертил линию, кружащую по карте, заканчивающуюся в самом сердце чащи.

– Мой брат там?

Вопрос Гвилима снова остался без ответа. Кто же мог знать, куда забрали его брата?

– Пока идем в парк, – Марта наконец нарушила тишину.

Недалеко от ворот, в сторону от бара, где Кухулинн провел последнее спокойное утро, был парк – пока еще вполне цивилизованный, начальнокружный, испещренный дорожками парк с чинно тянущимися к клейкому небу орешниками и ивами.

– Мы что же, будем спать прямо на земле? – поинтересовалась Мария, заранее потирая запястья.

– Что, у тебя все так плохо с костями? – спросил ее Кухулинн, поворачивая гибкую шею.

Она пожала плечами.

– Любой сквозняк – и у меня потом несколько недель все болит, кости будто бы выкручивает.

Марта сочувственно свела брови. Гвилим посмотрел на нее, будто пытаясь представить себе, как ее кости выкручиваются. Стоя перед ними в черных сапогах, черных домашних штанах и черном свитере (впрочем, покрытом белой кошачьей шерстью), Мария казалась просто мешком с беспорядочно набросанными белыми, стучащими друг о друга костями.

– Что же с тобой не так? – немного грубо спросил юноша. Мария будто не оскорбилась.

– Родилась такая.

– Ладно, пошли, – Марта махнула рукой, и они все одновременно двинулись за ней. – Разведем костер, там потеплее станет. Кукольник прав: ветра сейчас нет, и воздух не то чтобы теплый, но и не холодный.

«Хуже некуда», – подумала Мария.

Они с Гвилимом, двое из внешнего мира, крутили головами по сторонам, рассматривая незнакомую местность. Всю дорогу до парка – мощеная тропа с неживой зеленоватой травой по бокам – они провели в молчании, медленно адаптируясь к условиям своего путешествия. «Что ж, – думали гости, один из которых до сих пор нес под мышкой бутылку масла, – вот я и здесь, и приключение застало меня в том виде, в котором я есть сейчас. И я не в силах изменить погодные условия или эту землю, так что буду играть по ее правилам». В конце концов, каким бы ни был Яков, брат отчаянно желал найти его. Даже если по окончании квеста он бы всего лишь имел возможность посмотреть ему в глаза и отругать как следует. Его сердце дергалось как на ниточках, когда он представлял, как Якова кто-то перебрасывает за плечо или связывает его руки, созданные для того, чтобы рисовать, а не быть скрепленными вместе или раздробленными.

У Марии в голове, кажется, вообще не было никаких переживаний, кроме состояния ее костей. Бутылка масла тихонько булькала у нее под мышкой, золотая жидкость волнами качалась, и этот цвет был самым ярким в Кристиании, практически слепящим.

* * *

Парк был тихим, немного гулким. Старые фонари не зажигались уже очень давно, потому что днем в них не было надобности, а по ночам сюда никто не ходил. Впрочем, какая разница – днем сюда тоже не ходили. Кто хочет шастать по парку, когда он купается в неуютном серо-блеклом цвете и небо выглядит так, будто вот-вот пойдет осенний дождь? И дорожки с мелкой галькой потеряли свой сочно-серебристый цвет и стали просто серыми. И совы уже ухали апатично, с кислыми минами на мордах. Раньше они мечтали, чтобы люди перестали постоянно приходить сюда и шуметь, пока они спят. А теперь они, не желая переступать через свою гордость, не могли признать, что опустевший их парк стал грустным. Не было в траве цветов, не было белок, шустро бегающих между стволами, и в тьме между дубами не мерещились вьющиеся туманные воронки и чьи-то наблюдающие глаза. Все было хуже: он был пуст. Подумайте об этом. Самое страшное место – то, где пусто. Нет ни монстров, ни героев. Одна неживая зеленая трава.

И путешественники все это чувствовали. Еще не до конца опустились сумерки, а они уже стремились найти уголок поуютнее, потемнее и теплее, инстинктивно ступая с тропы и углубляясь в мелкую чащу, стремясь к толстым, теплым стволам дубов. У некоторых из них – не будем указывать пальцами – на глаза слезы наворачивались от того, в какой упадок пришло это некогда живое, радостное место. Они даже не заметили, как сблизились, пока шагали через кочки и торчащие корни деревьев по упругой, не желающей пригибаться траве. Оступившись, Мария приподняла ногу и с ужасом увидела: трава-то стала пластмассовой. Она присела, укладывая бутылку масла себе на колени, и потрогала травинки. Они были твердыми и прохладными, совершенно искусственными. Она уставилась на медленно отдаляющиеся спины своих спутников, а потом обернулась на оставшуюся позади тропу. И тут ей стало по-настоящему страшно. Она бы предпочла, чтобы за ней из-за деревьев кто-то наблюдал, чтобы кто-то шептал ее имя или дышал в шею, но здесь не было ничего, и она быстро встала и посеменила за остальными.

– Нужен костер, – внезапно решительно заявил Гвилим.

Кухулинн молча кивнул и, чтобы не произносить ничего лишний раз, прямо тут закурил, как бы показывая, что у них есть огонь.

Они набрали упавших веток (настоящих – деревья лучше сопротивляются мору и унынию, чем трава; в конце концов, трава беззащитна, а деревья – могучи) и развели огонь, а затем сели вокруг него, почти прижимаясь друг к другу локтями. Конечно, спать вместе, как котята, грея друг друга, они еще не были готовы, но уже заметно потеплели друг к другу – по мере того как теплели их побледневшие от прогулки лица. Яркий огонь, красно-оранжевый, ревущий и свирепый, оживил все вокруг. Человеческое присутствие принесло некоторое оживление в парк, и совы, томящиеся от одиночества, как только проснулись – прилетели к ним и уселись на ветки деревьев вокруг. Их черные меланитовые глаза поблескивали в свете, пока они жадно наблюдали за четверкой, тихо переговаривающейся вокруг костра. Странно, но никто не был голоден. Мария даже сунула руку себе под свитер, чтобы пощупать свой теплый, мягкий живот и убедиться, что она сама еще не превратилась в неодушевленную пластмассовую фигурку.

– Итак, кто и зачем здесь? Кукольник сказал, что все мы найдем что-то в этом путешествии, – Марта всегда была готова начать разговор. Она не стеснялась людей и не боялась первой открыть рот. Она редко говорила глупости, а даже если и говорила – ее это не очень заботило. Ведь слова, единожды вырываясь изо рта, тут же растворялись в воздухе, да так быстро, что никто не успевал рассмотреть их форму.

– Путешествие – это сильно сказано, – Кухулинн приподнял брови, меланхолично глядя на костер. Свет причинял глазам боль. Он вдруг понял, что не помнит, где живет. Мысль о том, что это – «путешествие», в смысле не какое-то там непыльное предприятие на один день, а целое «путешествие», была ему в крайней степени неприятна.

– Начинай ты, – предложила Мария, обращаясь к Марте.

– Кукольник пришел ко мне и сказал, что пришло время спасать Кристианию, – спокойно отозвалась она.

– Прямо вот так, – Гвилим недоверчиво повел носом, – просто вышла из дома и пошла спасать Кристианию? От чего?

Марта харизматично усмехнулась. Прядки ее темных волос упали на лицо, и она слегка повела головой. В свете огня ее глаза блестели, как два драгоценных камня.

– Ты никогда здесь раньше не был, да? Обобщения для нас – не моветон, а способ сначала начать, а потом разобраться. Если сказано спасать страну, я пойду и спасу ее, а как – пойму по пути.

– Но мы знаем, что здесь, собственно, случилось? – спросила Мария.

Гвилим возмущенно приоткрыл рот, когда на этот вопрос все сразу бросились отвечать.

– Может, какая-то биологическая катастрофа.

– Или черная магия.

– Что-то с водой, точно.

– Апрель – вот что с ней стало. Апрель как-то начался, а потом не закончился. И в итоге он так усугубился, что хоть вешайся. Что многие уже и сделали. А другие мигрировали на круги поглубже, но рано или поздно Апрель доберется и туда.

– Ладно, но у Апреля же должна быть причина.

– А твоя семья почему не переехала?

– У меня больной дед.

– Я думаю, она просто слишком патриотична.

Они даже умудрились немного посмеяться, обсуждая это крайне грустное происшествие. И костер от этого вырос. Каждый раз, когда кто-то из них улыбался, огонь становился сильнее, а когда наконец на зверином, суровом лице Кухулинна проступил еле заметный оскал, хвосты пламени так взмыли вверх, что все разом отпрянули, боясь опалить лица. Совы на ветвях неуверенно переступили с лапы на лапу и переглянулись.

– С Гвилимом все понятно, он брата ищет, ну а ты? – спросил Кухулинн, снова зажигая сигарету и вставляя ее в острые ровные зубы.

Все посмотрели на Марию, у которой в рыжих волосах огонь играл с таким удовольствием, будто был собакой. Она задумчиво теребила отходящие нитки на своем свитере пальцами, грея у костра колени. Вдруг ее лицо приняло задумчивое выражение, и Кухулинн подумал, вопреки всякому здравому смыслу, что они с ней в чем-то похожи. То, как он чувствовал себя, отражалось на ее лице. И он совсем не удивился, когда та ответила:

– Я пока не знаю. Давайте просто решим, что мы идем спасать волшебную страну и брата Гвилима. А мы с Кухулинном так, за компанию.

– Это ответственное дело, а мы совсем не знаем, кто вы и хорошие ли вы, – прямолинейно заявила Марта.

Мария пожала плечами.

– Если что, со мной будет очень легко расправиться, так как драться я не умею и вешу всего лишь сорок пять килограммов.

Кухулинн тактично промолчал. Он-то был сто девяносто три сантиметра ростом, и его сухое, жилистое тело владело повадками тигра. Его рука могла так быстро прыгнуть в карман за ножом, что и кошка бы не заметила; одним ударом кулака он мог разбить сразу четыре носа; и, хоть весил он немного, справиться с ним было бы очень сложно целой королевской армии. Однако он хоть и не помнил, но подозревал, что был скорее хорошим, нежели плохим. Или, на худой конец, был нейтральным, никаким. Ибо у него не было явного желания кого-нибудь убить или покалечить.

На этом они и решили, что уже устали от прогулки и легких удивлений. Они легли вокруг подуспокоившегося огня, все повернувшись головами по часовой стрелке. Кухулинн закинул руки за голову и смотрел в плотное, непроницаемое небо, которое было не отличить от древесных крон; Гвилим повернулся лицом к головешкам, цепляясь взглядом за свет. Марта закинула ногу на ногу, лежа на спине, и уснула мгновенно. Мария свернулась калачиком, уверенная в том, что наутро ей будет паршиво. И так оно и было.

6

Они были как потерянные птенцы в глазах Марии, в ее обыкновенных глазах (хотя в данный момент моя отсылка к ее метафорическому, духовному видению никак, конечно, не может полностью отражаться на поверхности ее глаз, а потому никак не нуждается в уточнении оттенка, но все же…

…Если уж мы стали говорить о глазах, то позвольте. Глаза Марты были ярко-янтарными, и Мария ей завидовала. Как и твердой, прохладной, снежной букве Т в ее имени, косе, более длинной, чем у нее, и более спортивному, крепкому телосложению. Если Марию можно было переломить в районе пояса как солому, то с Мартой убийце пришлось бы повозиться. Марта напоминала всем им, собравшимся птенцам, активную девчонку, Пеппи Длинныйчулок, которая любопытственно приподнимает нос и как бы нюхает воздух, словно кошка. Марта была более проницательна, чем казалось, и носила полосатую одежду, еще сильнее усиливая ассоциацию. Она любила привстать у края дороги, упершись одной ногой в камень, как бронзовая статуя, и задуматься. О чем она думала, всем было прекрасно известно: куда им дальше идти.

Этот вопрос сильно волновал и пресноглазого Гвилима, который настолько переживал по поводу того, куда им идти, что иногда всех утомлял своим беспокойством. Он то и дело с тревогой вглядывался вперед, и мысли в его голове неслись быстрее ветра и даже ворона, спешащего по делам. Его волосы по приходе в Кристианию постоянно стояли дыбом, хотя никто из его спутников ни разу не видел, чтобы он в момент особенной душевной слабости, подчинившись книжным заветам, запускал в шевелюру длинные, пианинные пальцы. Так Мария их называла – пианинные пальцы, а Гвилим воспринимал это как оскорбление.

У молчаливого Кухулинна были глаза-хамелеоны, сурово взирающие на всех вокруг и ловко отсвечивающие тем цветом, который преобладал в воздухе. Апрель стоял, и по рассказам местных, уже целый год; Апрель – невыносимый, пластмассово-желтоватый месяц, хуже которого, пожалуй, только муссоновый ноябрь, непробиваемый, истощающий и безвременный. Впрочем, два полюса отчаянья сравнивать тяжело, и многим казалось, что они идут рука об руку, а то и вообще окажутся в конце концов одним и тем же месяцем. Иногда глаза Кухулинна были такого же оттенка – ноябрьского, и он весь погружался в тень, становился похожим на изваяние, что, согласитесь, уже тяжеловато для романтическо-юмористической зарисовки о путешествии друзей).

Тут мы наконец закрываем скобку – да-да, вон она там началась – в самом первом абзаце. В глазах Марии вся эта компания была потерянными птенцами, ведь они не вполне понимали, куда им идти – и об этом красноречиво говорили перекособоченные плечи Кухулинна, взъерошенные волосы Гвилима и переполненные тревогой взгляды, которые он бросал по сторонам. Марта брела вдоль дороги, выглядывая камень, чтобы поставить на него ногу, иначе ей не думалось. Мария взглянула на медленно текущее Апрельское небо. Оно растянулось как мокрая марля, которую не получается отжать. У нее болели с ночи запястья, потому что они снова спали на улице, сгрудившись в кучу, прямо на траве, а ближе к утру поднялся ветер – да и вообще, спать в Апреле снаружи холодно. Она все еще была в своем испещренном дырками свитере и домашних штанах, облепленных кошачьей шерстью, и сапогах на босую ногу – так, как поймал ее Кукольник, когда она выскочила из дома за маслом. Бутылку временно несла Марта, потому что даже такой небольшой вес был слишком отягощающим для ее рук.

– У кого карта? – возмущенно поинтересовался Гвилим.

– На, – угрюмо отозвался Кухулинн.

Они уже, наверно, в двадцатый раз стояли плечом к плечу, уткнувшись в пострадавший от многих складываний лист бумаги. Мария задумчиво смотрела на поворот мощеной дороги, кажущийся ей смутно знакомым. Коричневый фасад магазина, серость впереди – и замшелая зелень весенних пейзажей. Небо близко-близко к земле, и ощущение, что улица меньше, чем мир, будто воздух на самом деле можно потрогать.