Никита Пшилль "Воровка Теней"

Гвилим попытался избежать этого проникающего взгляда, который полез туда же, за шиворот, под воротник, и коснулся его шеи. Ему вдруг стало так не по себе, что у него в животе что-то свернулось в петлю. Гвилим неуверенно сглотнул.

– Вы сказали… ладно, предположим… волшебная страна, – он робко взглянул Кукольнику в глаза и снова понурился, – вы сказали, мой брат где-то там? Вы понимаете, что это очень личная тема? У нас в семье большое несчастье.

– Я понимаю, – мягко сказал Кукольник, – поэтому я и пришел на помощь. Ты ведь не найдешь его здесь. Потому что его здесь нет. Ты хочешь вернуть брата?

– Конечно, – пробормотал он.

– Ну так и иди за пером! – рявкнул Кукольник. Он так резко развернулся, что полы его плаща на секунду обмотали Гвилима и скрутили его ноги, а снег полетел в разные стороны как порох. И потом ушел, плывя по набережной с такой легкостью, будто не было всего этого снега, в который люди проваливались почти по пояс.

Гвилим остался стоять, прислонившись к перилам, в мокрой куртке и с кусками льда, медленно сползающими вниз по дергающемуся непроизвольно хребту. Он подумал о словах этого сказочника: из-за Якова у всех будут огромные проблемы. И из всего услышанного и увиденного этому Гвилим удивился меньше всего! Перо в его кармане шевельнулось.

3

Про то, о чем Кукольник разговаривал с Кухулинном, я не могу сказать, потому что это большой секрет. Могу только открыть, что Кухулинн, как всегда, пунктуальный и дисциплинированный до смерти, был в деревушке у самых ворот еще до того, как Кукольник его позвал. Казалось, что он просто знал, что ему следует там быть, вот и пришел, вполне бесцельно, нашел ближайший бар и сел там, тихонечко напиваясь, как и следует. Стоял Апрель, и на улице было зябко, а внутри бара – душно, полумрачно, и сладко пахло пролитым везде сидром. А Кухулинн вписывался в эту обстановку как нельзя лучше, и там Кукольник его и нашел. Шептались они ровно минуту, а потом волшебнику надо было отправляться в наиболее долгое путешествие – в город, где подают к столу пироги, в которых прячутся вороны.

* * *

Если посмотреть на Марию со стороны, то кажется, что она вообще никогда не понимает, что она делает и куда идет. Скажем, кто же выходит за маслом и туалетной бумагой посреди декабря в одном свитере? Да и что это за набор такой? И тем не менее она пошла в магазин в одном свитере и в домашних штанах, на которых еще держалось тепло кошачьего тела, которое только что там лежало. Выходя из дома, Мария была убеждена, что через минуту вернется и позволит ему снова залезть к себе на колени, пока она работает на компьютере. В ее городе ничего не знали о Кристиании и никогда о такой стране не слышали; но Мария подозревала. Краешком сознания она всегда чего-то такого ждала.

Она шагала по заснеженной дороге от магазина до дома с зажатой под мышкой бутылкой подсолнечного масла и с рулоном туалетной бумаги в руке. И комки кошачьей шерсти на ее черном новогоднем свитере напоминали большие нетающие снежинки, запутавшиеся в махровых нитях. Волосы у нее были непричесанные и запутавшиеся – пятерню если сунешь, то уже не вынешь. Сапоги были застегнуты лишь наполовину, потому что идти тут было двести метров в одну сторону и двести – в другую. Словом, эту вылазку она воспринимала как открывание и закрывание балкона. Немного свежего зимнего воздуха попало в легкие, и снег, сидящий на хрупких, тонких ветках вокруг, светлел морозом, и немного белого попало в ее сознание, чтобы подтаять, когда она попадет обратно, в свою коричнево-красную квартиру с синей гостиной. В светлом дневном небе, где-то там, за молочными тучами, висела небольшая белая луна. Мария не могла видеть, но та слегка накренилась, и в этот момент Мария оскользнулась на льду, проглянувшем коварно из-под снега, натертом десятками ног, которые пока еще безопасно проходились по нему. Она удержала равновесие, но выронила бутылку масла, и та покатилась вперед по дороге. Дорога ее (двести метров) лежала через двор, выводящий на дорогу, перед которой стояли два небольших холма-бункера, оставшиеся еще со времен войны, всегдашние зловещие напоминания о тех временах. Тогда в них засовывали провиант и прятались, когда начинался обстрел, а сейчас в маленькие металлические дверцы запихивали мусор, и в конце концов бункеры были настолько им набиты, что там вот-вот завелись бы мусорные еноты и лисы. Марии, которая родилась уже после войны и не знала того мира, охваченного страхом, эти холмики всегда напоминали хоббичьи норы. Было нечто загадочное, что-то в их круглой симметрии, идеальной форме и том, как они слегка возвышались над землей, и она постоянно на них любовалась. Убежища, знамения того, что в любую секунду что-то может пойти не так, для ее бабушек, для самой Марии были больше сказочным атрибутом. Потому эти норы и послужили главным атрибутом того, что случилось в следующие минуты.

Бутылка покатилась, а Мария кинулась за ней, и тут прямо из холма появился человек, голову которого она сначала не увидела на фоне снега. Ведь волосы у него были такие же снежные, а кожа – ирландская, бледная, как молоко. Глаза у него были ярко-светлые, как льдинки или взрывы голубого фейерверка. Обут был человек в серебристые носатые сапоги и очень пушистую леопардовую шубу, вокруг шеи был обмотан красный шарф, а на штанах были темно-синие полоски. Появившись, он растопырил руки, чтобы преградить ей дорогу, но Мария остановилась заблаговременно – ведь не заметить его было очень трудно.

Стекла в ближайших домах даже не повылетали от появления такого чудного гостя в обыкновенном, лишенном магии городе. Деревья так же спокойно стояли вокруг, сосредоточенно удерживая на прогибающихся ветках снег, а где-то на соседней улице яростно заливалась собака. Бутылка масла прокатилась до поребрика, уперлась в него и остановилась. И Мария тоже стояла, вся в кошачьей шерсти и с растрепанными волосами, и сложно было сказать, кто из них двоих выглядел более сумасшедшим.

– Ага! – сказал Кукольник. Нам, конечно, понятно, что это был он, а вот Мария долго соображала, как бы его обозвать. Он появился как черт из табакерки, и девушка была убеждена, что он должен был в нее чем-нибудь кинуть, или опрокинуть с ног на голову, или украсть у нее туалетную бумагу, но он просто воскликнул «Ага!» и замолчал.

– Надо же, – наконец сказала она.

– И не говори. Ты в этом пойдешь?

– Надо же, – тихонько повторила Мария, хлопая себя по бокам. – Всегда знала, что такое придется именно на тот день, когда я выскочу из дома в самой уродливой своей одежде, буквально на три минуты. Но я полагала, это будет поход на помойку с мусором.

Кукольник пожал плечами.

– Откуда же ты взялся?

– Из твоих стихотворений, – ответил Кукольник, – из твоих снов. С луны. Из той осени, когда у тебя не было работы и ты пила кофе на кухне и смотрела в окно весь вечер. Откуда угодно. Из серебристого озера. Из нарисованной страны…

– Понятно, – Мария махнула рукой.

Кукольник переминался с ноги на ногу, взмахивая головой, чтобы стряхнуть пушистую челку с сияющих глаз. Здесь он был не к месту – на этом треугольном дворе (он побаивался треугольников), между военным бункером и общежитием, с которого в том марте спрыгнула насмерть женщина, и рядом с непристойно-разноцветной детской площадкой с уродливыми инопланетянами, сделанными из фиолетовой пластмассы. Среди всего этого пагубного, кровожадного реализма. Он мало того что разучился разговаривать с людьми, так еще и забыл, как ему плохо бывало во внешнем мире.

– А что, собственно, случилось? – спросила Мария, не уверенная, что понимает, что конкретно должен означать этот вопрос.

– Беда. Все умирает. И озеро снова закипело. Кто-то попал в него, и все отравилось. Всему конец.

Мария пристыженно посмотрела в землю, хотя со стороны и нельзя было понять почему.

– Ну так что, – требовательно воскликнул он, подступая на шаг, – ты идешь?

– Прямо так? – испуганно спросила она.

– Времени нет. Нужно торопиться!

И вдруг он схватил девушку за запястье, крепко смыкая пальцы, и потащил к хоббичьей норе. Мария разжала пальцы и выронила туалетную бумагу, представляя, что эти два предмета будут последними следами на месте ее похищения и полиция просто сломает себе голову, увидев, что следы ведут в забитый мусором холм. Она даже на мгновение испугалась, что, когда он откроет дверь, на них вывалится гора полиэтиленовых упаковок от чипсов, окурков сигарет и бутылок, но вместо этого там, по ту сторону, она увидела сухую улицу, совсем не по сезону, без единой снежинки, утыканную черными столбами фонарей.

– О! – вдруг вспомнил Кукольник, резко разворачиваясь к ней и преграждая путь. – Ни в коем случае не произноси моего настоящего имени, когда попадешь в Кристианию. И еще масло возьми, – он протянул ей откуда-то взявшуюся бутылку.

– Это так называется вот то место? – Мария вытянула шею, заглядывая в дверь.

– Да. Ты меня услышала, дорогуша?

– Да. Но почему?

– Очень опасно, – на мгновение его лицо стало непроницаемым, и глаза вдруг похолодели. Но тут же отмерли.

Мария посмотрела на него пристально.

– А как мне тебя называть?

– Зови Кукольником.

Мария обернулась обратно на улицу, чтобы кинуть прощальный взгляд, но глазу не за что было уцепиться. Вообще, она жила в неплохом месте по сравнению с тем, где…

Кукольник начал подталкивать ее в плечо, накрывая своей теплой шубой, и вдвоем они проскочили в проход, и потом дверь за ними захлопнулась.

– Я все-таки не понимаю, почему нельзя произносить имена, – Мария потерла ладони, потому что первый холодок наконец коснулся ее. Она начала задумываться о том, разумно ли это – приходить в зиму в одном лишь свитере и домашних штанах. Кошачья шерсть не греет так эффективно, если носить ее разрозненными клочками.

Кукольник наклонился к ней как-то мрачно, и показалось, что на улицу упала полусерая тень. Его шуба заслонила собою небо, и Мария немного втянула голову в плечи. А его глаза стали огромными, словно два сапфира.

– Очень опасно, – повторил он, – относись к этому серьезно. Моего имени никто не должен знать.

Потом он подумал немного и добавил:

– Иначе я тут же умру.

Обоим было очевидно, что это ложь, но Мария торжественно кивнула.

4

Зима в Кристиании бывала настолько прекрасной, что сказка про Щелкунчика не желала даже с ней тягаться. Она сверкала своими блестящими красками в отсветах снежинок и сосулек. Белый цвет, самый чистый, встречаясь с редкими солнечными лучами, отбрасывает все оттенки радуги в разные стороны, и их осколки летят в глаза и ослепляют на секунду. Снежные горы простираются так далеко, как можно только себе представить, и деревья одеты в огромные круглые шапки, а холмы идеально гладкие, пушистые, и скатываться с них по хрустящему шелковистому снегу в долины одно удовольствие.

Но в Кристиании давно уже не было зимы, а стоял все тот же Апрель, и жители только вспоминали зиму, воскрешая ее в своем сознании, пытались оживить в воображении колкость снежных зайчиков и запах свежести; но даже если они думали о зиме все одновременно, это нисколько не помогало – только туман немного поднимался над землей.

* * *

Кухулинн, которому суждено было стать самым уставшим человеком на всей земле, вышел из бара и передернул плечами, поправляя куртку. Он увидел странную компанию у дверей бара; они, казалось, не решались зайти и топтались снаружи, но на самом деле они стеснялись друг друга. Прямо у обочины дороги, где скучала одинокая деревянная табуретка и докуда еще доносились голоса из бара, стояли: две девушки – одна рыжая, другая шатенка, аккуратно причесанный юноша с кудрявой челкой и в щегольском вельветовом пиджаке и мужчина в одеяниях мага. На последнем были цветастая накидка и шляпа с волчьими ушами, и он смотрел прямо на Кухулинна.

– Наконец! – он всплеснул руками. Три пары глаз уставились на новоприбывшего. – Мы тебя уже заждались.

Кукольник посмотрел на запястье, где у всех обычных людей прячутся под рукавом часы. Но у него ничего там не было, и он притворился, что смотрит на время, хотя ни черта не понимал в самой концепции времени; только знал, что его осталось критически мало.

– Впрочем, вполне вовремя. Молодец.

Рыжая тут же ткнула в него пальцем:

– Это ж Кухулинн.

Остальные похмыкали, и Кухулинн на всякий случай осмотрелся краем глаза, к собственному разочарованию, убеждаясь, что разговаривают с ним и о нем.

Кукольник, который, Кухулинн мог поклясться, выглядел как подросток несколькими часами ранее, когда говорил с ним, подошел и похлопал его по плечу, подталкивая к компании.

– Молодцы. Вот мы и на месте, – сказал он, вышагивая по кругу, когда все четверо оказались рядом друг с другом. – Посмотрите по сторонам, посмотрите друг другу в глаза – с этими людьми вы в ближайшее время пройдете очень сложный и, возможно, малоприятный путь.

Кукольник принялся вышагивать как генерал, покачивая полами накидки, и его волчьи уши на шляпе тоже приплясывали в такт его шага. Кухулинн не мог оторвать глаз от его сияющих сапог. Марта смотрела на Гвилима и его хорошо пошитый пиджак, его опрятную прическу и лицо, веснушки, очень напоминающие ее собственные, и пресно-голубые глаза, делающие его лицо проницаемым, водянистым, но все же красивым, как расплывшаяся акварель. Гвилим глазел на Марию, которая выглядела так, будто ее взяли за ногу и хорошенько встряхнули. Та же смотрела на Кухулинна, его прямую осанку, его кожаную потертую куртку и коротко подстриженные рыжие волосы, его сощуренные глаза, и будто то ли приглядывалась, то ли силилась что-то вспомнить.

Все они робко оглядели друг друга, стараясь не вкладывать в свои взгляды враждебность и любопытство, чтобы не показаться невежливыми; но все же смотрели пристально, слушаясь Кукольника. От их взглядов не ускользнуло ничего. Каждый видел, что Гвилим вцепился в рукава своего пиджака и перекосился на одну сторону от неуверенности и смятения; что он бледен, потому что мало спал; что он смотрит на остальных с легким испугом, но в глубине его глаз таятся отчаянье, убежденность. Каждый видел, что Мария явилась в домашней одежде, с бутылкой масла под мышкой, что волосы у нее нечесаные, а под глазами – круги от бессонницы, но она спокойнее самого лежащего трупом на дороге ветра, будто уже знает, что ее ждет и где она находится. Каждый увидел и что Марта одета во все полосатое: практичная, хорошо тянущаяся одежда, джинсы и кофта; что она собрана, сосредоточена и вполне открыто смотрит по сторонам, но чаще бросает выжидательные взгляды на Кукольника, и глаза ее, когда она на него глядит, сияют как мед. Кухулинн, имени которого никто не знал, но который в сознании всех тут же сросся со странной кличкой, которая выпала у Марии изо рта, держался на полшага дальше остальных и взирал на всех исподлобья; его руки были скрещены на груди, и он заранее выглядел утомленным; он смотрел, но не желал подпускать к себе, глядя с подозрением.

Кукольник удовлетворенно кивнул и хлопнул в ладоши, разряжая воздух, как молния разряжает обстановку перед самой грозой и застоявшиеся слои кислорода начинают медленно плыть в разные стороны, освобождая пространство дождю.

– Оглядитесь вокруг, – сказал Кукольник, – что вы видите?

В этот момент, когда все стали крутить головами, из бара вышел лысеющий мужчина в рыбацкой куртке нараспашку и осоловело поглядел на пятерых у дверей, бездумно скользя по ним взглядом.

– Алкоголика, – сказала Марта.

– Пасмурно, – заметила Мария.

– Вас, – угрюмо отозвался Кухулинн.

– Что мы должны увидеть? – спросил Гвилим.

– Эта дорога, – продолжал Кукольник, будто и не услышав их ответы, – ведет в первое кольцо Кристиании. Марта живет здесь, и она вас сориентирует, если что. Для того чтобы вы не потерялись, я принес вам карту…

Он неуверенно запустил руку под накидку, открывая бант под шеей, атласный и сиреневый, принадлежащий блузе такого же оттенка. Его глаза нерешительно замерли.

– Сам-то я карты не умею читать, но на всякий случай… – он пожал плечами и протянул ее Кухулинну, просто чтобы тот принял более открытую позицию.

– А куда мы идем?

– Искать брата Гвилима.

– Гвилим – это… – протянула Марта. Гвилим приподнял руку, поджимая губы.

– Почему мы идем искать его брата? Я его не знаю, – сказал Кухулинн.

– Каждый из вас найдет что-то, – просто сказал Кукольник, – не думай, что у этой вашей затеи одна-единственная прямолинейная цель.

– Нашей затеи?!

Волшебник невинно пожал плечами, но его губы едва заметно по-хулигански искривились. Он поправил шляпу.

– Вам надо поторопиться и найти, где бы переночевать, прежде чем наступят сумерки. Около границы слоняться после заката не стоит.

Все подняли головы к небу, пытаясь понять, когда наступят сумерки, но, понятное дело, сделать это было невозможно. Зеленоватый свет был однотонным и равномерным, и сейчас запросто могло быть и утро, и вечер.

– Ни у кого из нас нет денег, – заметила Марта, – ну, точнее, у меня точно нет. Ты не говорил ничего брать с собой.

– У меня есть немного, – сказал Кухулинн.

– Все гостиницы позакрывались, ночлег придется устраивать на улице.

– Я не могу спать на улице, – заявила Мария, – у меня слабые кости! То есть… ну, их продувает! Я не смогу ходить, если проведу ночь на земле при такой погоде!

Все посмотрели на нее.

– Никто не живет поблизости?

– Я живу в Копенгагене, – сказал Гвилим.

– Ворота закрыты, – напомнил кто-то.

– Но мы же как-то попали сюда?

– У Кукольника есть ключ.

– Вы не можете пойти в Копенгаген, – вставил Кукольник.

– Придется спать на улице.

– Ну нет!

– А ну-ка, притихли, – Кукольник снова захлопал в ладоши, – не волнуйтесь. На улице не так холодно, как кажется. Ночью совсем нет ветра, так что никто не замерзнет, особенно если вы соберетесь в кучку, как котята. Будете греть друг друга.

Остальные слегка взбешенно выкатили глаза. Конечно же, никто не собирался спать эту ночь в обнимку с едва знакомыми людьми по указке какого-то сумасшедшего с волчьими ушами. Только Марта полностью полагалась на него, но и она не горела желанием спать, обхватив вельветовый пиджак или волосатый свитер, от которого у нее может начаться астма.

– Неподалеку есть парк, – продолжал Кукольник, заложив руки за спину, – там можно провести ночь, а с утра отправиться в путь. Я думаю, вы разберетесь…