Лобок у неё был густо покрыт золотистыми курчавыми волосиками.
– Усёк? – надевая трусики обратно и поправляя подол, спросила она у Генки.
А Генка не знал, что и думать. Впервые в сознательной жизни он увидел запретный предмет вожделения так близко, на расстоянии вытянутой руки.
Прошла неделя.
– А про тебя Софочка спрашивала, – сказала однажды мать Генки, когда тот пришёл из школы, – и Камраи всё в гости зазывают. Хочешь сходить?
И снова Генкино сердце отправилось в забег. За прошедшее время он так и не смог определиться, чего ему больше хочется от Софы: заняться с рыженькой сексом или держаться от неё подальше. С одной стороны, Софа казалась такой доступной, с другой – эти ножки-спички, запах пота… Всё же запретный плод оказался настолько сладок, что Генка не выдержал и согласился на ещё один визит к Камраям.
В комнате Софы всё произошло именно так, как он представлял в своих самых смелых мечтах. Софа легко поддалась на Генкины ласки, первой полезла целоваться, без стеснения давала себя трогать во всех местах.
Но чем уступчивее была Софа, тем меньше желания было у Генки. Он вздрагивал от страха, что их могут застукать в любой момент. К тому же запах пота Софы, усилившийся в минуты страсти, на этот раз вызывал не притяжение, а отторжение. Генка разрывался между стремлением дойти до конца и искушением бросить всё и покинуть дом Камраев. В конце концов он сдался, и под предлогом нахлынувшей головной боли удрал от Софы. Но полностью расстаться с девочкой не спешил.
Влюблённая Софа упросила родителей пойти в гости к Домакиным, и тем пробила себе дорогу к Генке. Они ещё пару раз пробовали ласкать друг друга – безуспешно.
Глава 13
Первого сентября Елена шла в школу, заметно волнуясь, тому было несколько причин. Во-первых, ей предстояло встретиться с теми, кто в её «прошло-будущей» жизни, уже умер. В это число входили почти все учителя и некоторые одноклассники. Перспектива увидеть столько воскресших мертвецов сразу вызывала у Елены непроизвольный холодок по спине. Во-вторых, она знала – пусть и в общих чертах – как сложится жизнь большинства тех, с кем теперь ей предстояло учиться. И перед ней вставал непростой выбор – нужно ли предостеречь тех, кто совершил непоправимые ошибки, чтобы уберечь их от падений, или вести себя с ними как ни в чём не бывало?
Ответ на этот вопрос казался неоднозначным. С одной стороны, всегда хочется помочь человеку. С другой – следовало подумать об осторожности, чтобы не прослыть школьной сумасшедшей. Ведь вряд ли кто-то всерьёз будет обращать внимание на пророчества одноклассницы, невесть с чего решившей, что ей известно о будущем. Да и вообще, давать другим советы, дело неблагодарное. Если совет пойдёт на благо, получивший его все лавры обычно приписывает себе. А если кто-то советом не сможет воспользоваться, виноватым всегда оказывается тот, кто его дал.
Поразмыслив, Елена решила ничем не выдавать себя и соблюдать крайнюю осмотрительность в своих высказываниях. В конце концов, кто она такая, чтобы переделывать мир, пусть и из добрых побуждений?!
«Уж лучше я попробую уберечь себя от нелепых ошибок, многие из которых сказались на моей жизни годы и даже десятилетия спустя. Кстати, теперь-то я знаю, как надо было тогда поступать, – сказала себе самой Елена, но тут же осеклась, – хотя, стоп. Главное, это, уйдя от старых, не сделать новые, ещё более ужасные ошибки!»
«Что-то я совсем запуталась, – подвела невесёлый итог своим мыслям Елена и напоследок сделала единственно возможный вывод, – ладно, буду внимательна и осторожна, и будь, что будет!»
Как известно, грустные мысли недолго задерживаются в сознании молодого человека, уже через несколько минут после этих размышлений Елена вновь обрела душевное спокойствие и принялась с интересом изучать обстановку на улице. А по улице, вернее, по всем улицам двигались букеты цветов, сжимаемые ручонками школьников, а также ладонями сопровождающих их родителей. Последних, к слову, было немного. Как правило, в школу провожали только первоклашек. Даже второклассники, сопя, пёрли здоровенные букеты самостоятельно. И только некоторые старшие ребята, преимущественно мальчишки, позволяли себе прийти в школу без цветов. Не приготовила букет и Елена. Все цветы из дома сегодня забрала с собой четвероклассница-Иришка.
«По-моему, мы договорились с девчонками появиться в классе без цветов, – попыталась припомнить Елена и вдруг ахнула, – а платье-то! Я же забыла предупредить, что буду в фартуке!»
Она замерла, ощущая волну мелкого страха, потом бросила взор вниз и с облегчением увидела на ногах новенькие сверкающие лакированные туфли с яркими красными шнурками. Туфли модные, по-хорошему наглые, совсем не похожие на мужские. Именно они стали спасением для Елены.
– Скажу, на платье у родителей просто не хватило денег. Все ушли на новые туфли. Скажу, мне поставили условие – или новые туфли, или новое платье. Кто бы на моём месте устоял?! – мысленно решила Елена и уже уверенней зашагала к входной двери в здание школы.
Первого сентября коридоры там шумели и гудели, как пчелиный улей. Под ногами сновала малышня, отдельными островками кучковались ученики постарше, повсюду мелькали синие пиджаки, чёрные блестящие ранцы, нарядные передники, белые банты и разноцветные букеты. Странное дело, но Елена, перемещаясь в этой толпе, точно знала, на какой этаж ей необходимо подняться, в какую дверь зайти. Когда она вошла в класс, её появление не прошло незамеченным:
– О, Распопова явилась! – с иронией провозгласил местный хулиган Женька Зубов.
– Раз-пОпова, два-пОпова, – нараспев продекламировал Серёжка Бойко, явно рассчитывая на одобрение от старой дразнилки, но почти никто не обратил на него внимание. Всем уже до зубной боли надоели детские прозвища.
– Ты чего в фартуке? – подойдя к Елене, прошипела Танька Дериглазова, – Договорились ведь! Или ты сконила? Кто больше всех в прошлом году шум поднимал по поводу фартуков, а? Выходит, ты нарочно всё это затеяла, чтобы нас дурами выставить, а самой выпендриться перед Риммой? Вот и договаривайся с тобой!
Услышав резкий Танькин голос, остальные отступницы сгрудились вокруг Елены.
– Кто не с нами, тот против нас, – поддержала Таньку Машка Бушуева, ещё одна из бесфартучниц, – эх, ты! Мы тебе поверили, а ты сразу капитулировала, лапки в небо. Трусиха подлая!
– Я не струсила… – начала было оправдываться Елена, но вовремя остановилась.
Откуда-то из подсознания поднялась жгучая досада на себя – как же легко повелась она на обвинения в свой адрес, мгновенно взяв оправдательный тон! А ведь сейчас она – далеко не та безропотная Ленка Распопова, которую в прошлом легко можно было заставить стушеваться и замолкнуть, глотая слёзы, всего лишь кинув ей что-то обидное в лицо.
Елена коротко вздохнула, набрала в лёгкие воздух, потом со значением направила немигающий взгляд на Таньку и тоном главного бухгалтера, распекающего свою подчинённую, хорошо знакомым ей из прошло-будущей жизни, отчеканила:
– Я так захотела, понятно? Смогла допетрить за лето, что воевать с системой образования – все равно, что плевать против ветра. Хотите ходить оплёванными – ваше право, я же таким желанием не горю. Вас по-любому заставят носить форму, это всего лишь вопрос времени. Думаю, в вашем распоряжении пара дней, не больше. И придется вам, девочки, так же, как и всем нам, надевать фартуки и пришивать белые воротнички. А ещё – чувствовать себя откровенно глупо, потому что это не я, это вы решили выпендриться, но ничего у вас не выйдет. Я же лично заниматься глупостями больше не хочу и не буду.
Безапелляционный, с нажимом, голос Елены произвёл впечатление, на пару секунд в девчоночной компании воцарилось ошарашенное молчание, но тут Танька оправилась от потрясения и, не желая сдаваться так просто, запальчиво выкрикнула:
– Это мы посмотрим ещё, кто сможет нас заставить!
– А ты, Распопова, подлая предательница! – эти слова Танька почти плюнула в сторону сохранявшей внешнее спокойствие Елены, – Пойдемте, девчонки, подальше от этой дуры.
Последнее было адресовано остальным модницам, которые, чуть замешкавшись поначалу, но всё же побрели прочь от Елены, хотя некоторые из девочек уже не казались столь уверенными в своём наряде и даже бросали в сторону «предательницы» тоскливые взоры.
Елена же, довольная маленькой, но знаковой для себя победой, ухмыльнулась под нос, и пошла искать свободное место. Если в младших классах рассадка учеников по партам являлась прерогативой классного руководителя, то более старшие могли выбирать себе место сами – это была одна из негласных и крайне малочисленных привилегий для будущих выпускников. Правда, иногда учителя лишали ребят и этого права самостоятельного выбора, но делалось это редко.
Как и в предыдущие годы желающих составить Елене компанию не нашлось. Ну, не было в классе у нее закадычных подружек. Никогда не было. И даже окончание прошлого учебного года ничто в этой схеме не изменило. А те, с кем в разные периоды жизни она приятельствовала, нашли своё соседства за партой не с ней. Да и вообще, глупо было рассчитывать на благосклонность кого-либо из одноклассников после инцидента с фартуками.
Елена выбрала себе парту у окна поближе к доске. В надежде так и остаться одной, потому что ближние к учителям места в классе не жаловали. У окна было хорошо, нежаркое сентябрьское солнышко ласковыми утренними лучами пробивалось сквозь тонкие невесомые облака, просачивалось сквозь стекло, расчерчивая парту на четыре неравных прямоугольника нежно-охристого цвета.
Наконец прозвенел звонок на урок, и в класс вошла Римма Петровна. Знакомым Елене решительным шагом она проследовала к столу. На ходу лицо Риммы меняло выражение – от будничного, немного кислого до удивлённого и даже восторженного, когда классная увидела, что стол перед доской сплошняком завален разномастными букетами. Среди цветов преобладали астры и хризантемы, специально выращенные к этому дню на местных садовых участках. Кроме астр и хризантем, на столе лежали букета четыре с гладиолусами палевых оттенков. А в самом центре огненным световым пятном выделялся одинокий букет сказочных ярко-алых роз. На сдержанном общем фоне он невольно притягивал взор словно диковинная жар-птица в стае обыкновенных воробушков.
Елена заметила, как Римма непроизвольно потянула руку к розам, но вовремя опомнилась и сделала вид, будто хочет поправить ближайшие к ней букеты, чтобы те не упали со стола. Но Елену обмануть её жест не смог. Даже в щедрое осеннее время розы в северном Серпске были гостями нечастыми и потому далеко не каждому по карману. Понять учительницу можно было и без слов.
– Здравствуйте, мои дорогие ученики! – начала Римма Петровна, повернувшись к классу, но голос у неё прочувствованно дрогнул.
Она замешкалась, сделала небольшую паузу, стараясь как можно скорее овладеть собой. Это ей удалось.
– Ещё раз, здравствуйте, – и Римма глазами показала десятиклассникам, она ожидает, когда те поднимутся с мест в знак ответного приветствия. Вразнобой, но все встали.
– Поздравляю вас с первым днем нового учебного года, последнего для всех вас. Спасибо за цветы, мне очень приятно. – Римма Петровна говорила обычным своим монотонным голосом, так, будто заранее подготовила и выучила наизусть этот текст.
Впрочем, дальше её речь явно отклонилась от заготовленного плана, хотя это никак не отразилась на интонации классного руководителя:
– Похоже, мне придется стоять сегодня весь урок, ведь если я сяду на стул, из-за этой оранжереи вы меня не увидите.
– А вы стульчик отодвиньте от стола, тогда будет картина: «Римма Петровна возле личной оранжереи», – это выпалил классный балагур Илья Борискин – недалекий, но очень активный, вечно болтающий что-то невпопад.
Правда, на этот раз у Борискина получилось неплохо и даже смешно. Похоже, за лето у Ильюхи выросло не только тело, но даже мозги стали работать не в пример качественнее. Как и остальные, Елена оглянулось на Борискина и улыбнулась шутке, но тотчас вспомнила, что Ильюха, единственный из их класса, не дожил и до двадцати. Его путь прервался всего через год после школы, когда Борискина призвали в армию. С ним произошёл несчастный случай на стрельбище – какая-то мутная история, вряд ли даже родителям Ильи удалось узнать правду. При виде живого и довольного Борискина Елене стало горько и больно, на глаза навернулись слёзы. «Эх, предупредить бы его!» – подумалось ей на миг, но реплика Ильюхи уже утонула в выкриках с мест других учеников.
– Тише, тише! – пыталась успокоить Римма Петровна разошедшийся класс, но тщетно.
Все хотели блеснуть остроумием, старались перекричать остальных, лишь пригорюнившаяся Елена молча наблюдала за происходящим. И тут входная дверь распахнулась, раздалось «Можно войти?», и в классе появился Павел Розенблат. Шум моментально смолк, все глаза уставились на вошедшего.
– Здравствуйте, Римма Петровна. Извините за опоздание. Можно войти? – нимало не смущаясь, повторил Павел, затем, не дожидаясь разрешения, подошел к учительскому столу и аккуратно водрузил поверх цветов небольшую красочную коробочку, вероятно с какими-то конфетами. Пару мгновений постоял, оглядывая подарок, потом уверенным жестом слегка поправил коробочку и только после этого обернулся к учителю, улыбнулся и вкрадчиво произнес:
– С праздником вас, Римма Петровна, это от мамы.
– Спасибо, Павел. Проходи, садись на свободное место, – если бы такое позволил себе не Розенблат, кто-то другой, Римма вряд ли отреагировала подобным образом, вместо этого размазала нахала своим презрением, смешанным с раздражением, но Павлу всегда всё сходило с рук.
Розенблат на некоторое время замешкался, оглядывая класс в поиске свободной парты. Таких мест было немного. Одно с Борискиным, одно с Вовкой Чуговым, и последнее с ней, Еленой. Павел скользнул глазами по яростно и призывно машущему ему Ильюхе, по всегда невозмутимому Вовке и остановил свой взор на Елене. Лицо Елены мгновенно вспыхнуло, она отвернулась, но было уже поздно – Розенблат направился именно к ней. Подойдя ближе, Павел остановился и уставился с улыбкой на Елену. Потом коротко кивнул подбородком на портфель, занимающий свободный стул.
Что поделать, пришлось переставить портфель с сиденья на пол, освобождая место однокласснику. Павел тихо пропел Елене «Привет!» и уселся рядом. От его соседства сидеть за партой сразу стало неуютно. Освобождая место, Елене пришлось подвинуться на край, почти вплотную к холодной батарее, ведь её парта располагалась у самого окна. Но неуют в душе Елены возник вовсе не из-за физических неудобств. Просто она вспомнила.
Павел, ну конечно Павел! Она и думать забыла о нем, намеренно старалась убить самую память об этом человеке. И действительно стёрла все воспоминания той поры, которые только сейчас вспыхнули в её душе и вмиг засияли ярко и отчётливо точно сигнальный огонь в кромешную полночь.
До чего же странно устроена человеческая натура! Даже сейчас, когда она, Елена, проходит свой жизненный путь второй раз и многое знает наперед, встреча с Розенблатом вызвала внутри неё такой всплеск эмоций, что девушка едва не грохнулась в обморок. Как много в её жизни было связано с этим человеком. Как же плохо всё закончилось тогда. И всё же сейчас сердце Елены взяло с места в карьер, лицо вспыхнуло, пальцы задрожали. К счастью, Павел, кажется, ничто не заметил, сидел себе спокойненько и перемигивался с другими учениками.
Павел Розенблат был личностью исключительной, причём, не только в десятом «А» классе, но и во всей школе. Начать следует с того, что у Розенблата были известные родители, точнее, родительница. Его мать знал весь Серпск, она работала главным модельером в Доме моды. Работала хорошо, возила свои коллекции одежды на показ в Москву, Ленинград и даже была отмечена какими-то престижными наградами. Кроме того, мама Павла периодически мелькала на местном телевизионном канале, чаще всего в новостях. В неизбалованном знаменитостями Серпске она имела статус едва ли не главной звезды, тем более что мадам Розенблат, как и подобает модельеру, одевалась с шиком и умела себя держать перед аудиторией.
Её дети, Павел и его старшая сестра Бэлла, с малолетства участвовали в показах новинок одежды в Доме моделей и нередко позировали в нарядах, которые мастерила их мать, для журналов, где были разделы про новинки гардероба. А также снимались в телевизионных передачах про модную одежду, которые так любили серпчанки молодого и среднего возраста. Ведь исключительно благодаря Розенблатам их родной город гремел на всю страну как одна из столиц моды и вкуса, хоть даже близко не был столичным. Большая редкость по тем временам. Да и вправду сказать, внешностью брата с сестрой Розенблатов природа не обидела, особенно Павла.
С самого детства был Розенблат не по годам высоким и стройным. С возрастом он быстро возмужал, бедра имел узкие, а плечи широкие. С юных лет приобрёл умение держаться в кадре и голливудскую улыбку, которую использовал исключительно к месту. Всё это дополнялось изысканной грацией движений, как у молодого, готового к прыжку леопарда. Елене всегда казалось, что в любую минуту у Павла наготове новая картинная поза для жаждущей публики. Будто только и ждёт Розенблат, когда раздастся звук затвора фотоаппарата, чтобы поразить зрителей своей неотразимой красотой.
Да и одежда у Розенблата – спасибо матери! – соответствовала внешности. С младых ногтей щеголял Павел в костюмчиках, которые хоть и походили на школьную форму, отличались превосходным кроем и дорогой тканью. Да и оттенки ткани у костюмов были что надо. Вроде бы тоже синие, но с отливом, отчего казались поистине роскошными.
Вне же школьной жизни вещи на Павле были исключительно модные, стильные, а главное – яркие. На ногах он носил то настоящие импортные кроссовки, то заграничного образца остроносые туфли. Когда Розенблат шёл по улице, его замечали издалека, он привлекал внимание, точно тропическая бабочка, и как будто освещал собой стандартный и ничем не примечательный серпский пейзаж. Елена не сомневалась, что и букет роз для Риммы – это дело рук Павла Розенблата или его мамочки. Слишком хорошо он рифмовался с их характером и привычками.
Каким образом все эти дорогие шмотки попадали к Павлу, никто доподлинно не ведал. Видимо, что-то мать шила для детей сама, а что-то, например, кроссовки, доставали у фарцовщиков. Но факт оставался фактом. Даже на уроки физкультуры Павел являлся в таком шикарном спортивном костюме, каких Елена не видела ни на ком в Серпске.
Надо сказать, что в советские времена в провинциальном городе достать импортные одежду и обувь можно было лишь с большим трудом. И далеко не каждый мог позволить себе их купить. По-настоящему хорошие вещи чаще всего даже не доходили до прилавков –расходились среди тех, кто имел отношение к торговле, чтобы или носить самим, или подарить друзьям-знакомым, или с наценкой продать с рук. Этим занимались так называемые фарцовщики. На прилавки же попадало только то, что не имело большого спроса, например, очень маленькие или очень большие размеры.
Если же, на счастье серпчан, поступала большая партия импортного товара, настолько крупная, чтобы хватило удовлетворить спрос большого количества покупателей, то такие вещи появлялись в магазине. Об этом тотчас узнавал весь город, и за считанные минуты в магазин выстраивалась километровая очередь. Разумеется, купить что-то удавалось далеко не всем, завоз всегда был ограничен. Поэтому самые хитрые, чтобы отхватить что-либо ценное, взяли за привычку заходить в магазины по несколько раз на дню.
Постепенно привычка караулить дефицитный товар приобрела такие размеры, что многие серпчане выстраивались в очередь, даже когда дефицитные шмотки ещё даже не появились в магазине. В надежде быть первыми, если их всё же привезут и «выкинут» в продажу, как это тогда называлось. После подобных «выбросов» в свежекупленных куртках или туфлях начинал щеголять весь Серпск. Но вещи, в которые был одет Павел, в городе нельзя было увидеть более ни на ком.
Как и прочие серпчане, учителя с первого класса, отдавали должное семейству Розенблатов, и сквозь пальцы смотрели на частое отсутствию Павла на занятиях. Хотя в снисходительности Розенблат никогда не нуждался. Математика, русский язык, физика, химия– похоже, не было в школе предмета, который бы ему не давался. Причём, в любую новую тему Розенблат вникал стремительно, как будто бы знал её ещё до начала объяснений. Когда остальные ученики класса в недоумении только таращились на доску или с бестолковым видом тщетно пытались переварить сказанное учителем, Павел уже сидел с безмятежным видом и на все вопросы отвечал без запинки. Ну, а в формулах, схемах, законах и теоремах он всегда ориентировался свободно и легко, как в трёх соснах.
«Как же несправедливо устроено всё в этом мире, – частенько не без зависти рассуждала про себя Елена, исподтишка разглядывая великолепного Павла, когда ещё не прожила свою «главбухскую» жизнь, – кому-то всё, и внешность, и ум, и успешная, талантливая мама, а кому-то кругляшок от дырки… Дырка, это точно про меня. Что называется, ни рожи, ни кожи, эх!..»
И вот, этот самый Павел Розенблат, как и тогда, бесконечное число лет назад, в десятом классе сел за парту Елены.
«Ну, уж нет, дорогой мой, в этот раз ничего у тебя не получится, – подумала Елена, снова украдкой изучая греческий профиль красавца-соседа, – можешь сколько угодно распушать свой хвост павлиний, я тебе не курица, голову не потеряю. И вообще, на одни и те же грабли только дураки наступают. А я не дура!»
Невзирая на эти разумные, рациональные доводы, внизу живота у неё всё сладко заныло, а сердце затрепетало в груди. Просто от того, что Павел сейчас сидел с ней рядом. Но как бы ни ныло, ни трепетало внутри, Елена знала – она никогда не выйдет замуж за Павла. В худшем случае пофлиртует немного, но стать его женой – уж точно нет. Это дуракам надо несколько раз повторять, чтобы запомнили, а она, наученная горьким опытом, поняла с первого раза. И Елена стала вспоминать историю своего первого замужества.
Глава 14
Да-да, точно! Всё началось именно в это самое первое сентября, которое для нынешней Елены, созерцающей в данный момент Павла, в прошлый раз случилось 40 с хвостиком лет назад. Господи, как странно это звучит, но ведь так и есть, вернее так и было! И, как и теперь, началось всё с того, что Павел сел за парту Елены.
«Почему же я оказалась за партой одна? – предалась своему любимому занятию, размышлениям, Елена, – Вроде бы все девчонки, кто тогда пришёл в школу без фартука, готовы были сесть рядом. Ах, да! Я же до последнего момента ждала Ленку Штурманову, нашу отличницу, а она так и не появилась в тот день. Поэтому я отшила Машку Бушуеву, всё норовившую пристроиться со мной. Кстати Машка мне это долго не могла простить. А Ленка? Ленка оказалась самой умной из нас, пропустила почти всю первую неделю под предлогом какой-то болезни и пришла в класс, когда вся история с фартуками благополучно забылась. И сидела я в тот раз не у доски, а ближе к входной двери – там, где, по общему мнению, были лучшие места в классе. Может, потому Розенблат решил выбрать себе место рядом со мной?»
Елена снова скосила глаза на Павла, тот неспешно повернул голову в её сторону и одарил девушку своей очаровательной улыбкой, видимо, почувствовал на себе её взгляд. Елена ощутила, как неудержимо краснеет и быстро отвернулась к окну. От греха. Но перед тем, как упереть взор в грязноватое оконное стекло, глаза девушки нечаянно натолкнулись на красочную коробку, принесённую Розенблатом в подарок Римме Петровне.
«Точно, там были конфеты! – продолжала копаться в воспоминаниях Елена, – Какие-то прибалтийские, какие в Серпске и не видывали. Римма однажды, где-то месяц спустя, пила с этими конфетами чай в подсобке и выбросила фантик в мусорное ведро. А я втихаря выудила обёртку, чтобы дома как следует всё разглядеть. Обёртка была настоящим произведением искусства – шелковистая на ощупь, при этом точно светящаяся изнутри, она завораживала странным, удивительно элегантным отливом глубокого фиолетового цвета, а поверх струились оранжевые, какие-то инопланетные буквы. И отдавала обёртка сладким манящим ароматом, ассоциирующимся с не менее сладким запретным словом «заграница».
А ещё – да-да, точно! – Елену 40 лет назад сразила вот эта самая Розенблатовская улыбка. Ни разу до этого мига так никто не улыбался ей, ни один мальчишка в школе или во дворе никогда не одаривал Елену ТАКОЙ улыбкой. Ласковой, с оттенком восхищения, даже немного изумлённой, словно Павел увидел девушку впервые и сразу оценил по достоинству. Кстати, точь-в-точь как улыбнулся он ей буквально минуту назад. Правда, умудрённая опытом Елена, на этот раз легко разглядела то, что ускользнуло от неё тогда, сорок лет назад: Розенблат ни на мгновение не сомневался в своём успехе и сосредоточил внимание на соседке по парте исключительно потому, что справедливо полагал – она станет для него лёгкой добычей.
«Ещё бы! – сверля глазами проплывающие в небе облака, мрачно думала Елена, получая горькое удовлетворение от собственного ничтожества, – Для меня в те годы Розенблат казался прекрасным принцем из сказки. Как же – принести «почти заграничные» конфеты в дар простой училке мог только настоящий принц, у которого всё есть. А я, кто была я? Даже не Золушка, а так, простушка из рабочей семьи, серая копоть. Такую можно было поманить обёрткой от съеденной конфетки, и она сразу кинется тебе в объятия. Кто же не хочет попасть в сказку? Особенно, когда вместо принцев вокруг одни дурачки и разбитые корыта».
Между тем, появление Павла Розенблата рядом с Леной Распоповой вызвало в классе настоящий шок. Если в первые дни, когда битва за фартуки была ещё в самом разгаре, этот факт как-то отошёл на второй план, то после того, как бунтарки потерпели поражение в неравной битве со школьной системой и началась привычная рутина, внимание всего класса стало приковано только к этой паре.
– Ха! Помяните моё слово, скоро Розенблат бросит эту дуру Распопову, – услышала в одно сентябрьское утро Елена, входя в класс.
Реплика принадлежала, конечно же, Таньке Дериглазовой, которая после фиаско затеи с фартуками быстро отдалилась от Елены и всячески старалась именно её выставить главной причиной поражения. Дескать, не проявила Распопова достаточную твёрдость перед Буровой, вот и пришлось уступить. И не просто уступить – потерять лицо перед коллективом. А раз Елена не справилась с ролью лидера, значит, нечего выделываться и строить из себя звезду.
Разумеется, истинной причиной Танькиной злости на Елену было вовсе не стремление восстановить справедливость, а банальное желание перехватить в свои руки пальму первенства в среде девочек 10 «а». Увы, в то время Елена об этом даже не догадывалась и потому сильно переживала, пыталась оправдываться, указывая, что не одна она оказалась виновником поражения. Но все эти попытки лишь убавляли её авторитет – любое оправдание только ухудшает позиции того, кто оправдывается. Низвержение Елены с пьедестала оказалось не менее стремительным, чем её вознесение туда.
При виде вошедшей Елены, девчонки, обступившие кружком Таньку, демонстративно замолчали. Елена, стараясь ступать как можно естественнее, хотя после этих обидных слов ноги мгновенно перестали слушаться её, прошлёпала к своему месту и с замиранием сердца принялась ждать появление Павла, который, понятное дело, опаздывал. С каждой проходящей после начала урока минутой она склоняла голову всё ниже, а ехидненькая ухмылочка Таньки, сидевшей напротив, всё ширилась и ширилась, добравшись до крайних пределов, отпущенных природой. Но вот дверь легко распахнулась, и Павел, коротко извинившись за опоздание, появился в классе. А потом уверенно подошёл к своему месту рядом с Еленой и, сев туда, радостно и громко сказал ей: «Привет!»
Теперь сомнений не осталось почти ни у кого – Розенблат действительно выбрал Распопову. Хотя некоторые, например, Танька Дериглазова и Машка Бушуева, упрямо продолжали высказываться в том духе, что всё это не всерьёз и закончится уже очень скоро. Но прошло три недели, а Павел каждое утро исправно продолжал усаживаться за одну с Еленой парту. А самое главное, Розенблат стал оказывать девушке недвусмысленные знаки внимания. Например, регулярно помогал с домашками по физике и химии, которые Елена терпеть не могла, причём, делал это он по своему почину, без просьб со стороны своей соседки. Когда же в один из дней Павел вызвался проводить Елену до дома, даже самые недоверчивые из девчонок класса вынуждены были признать: Розенблат втюрился в Распопову.
Воскресив в душе события тех лет, Елена отвела глаза от окна и попыталась сосредоточиться на том, что в данный момент вещала у доски Римма Петровна, но воспоминания сорокалетней давности лились и лились в сознание непрерывным, мощным потоком.
Сейчас она вспомнила, как Павел впервые вызвался проводить её. Это случилось где-то в конце сентября, когда, выходя из школы после уроков, Елена обнаружила Розенблата, подпиравшего спиной один из столбов турника, расположенного как раз напротив выхода. При виде Елены Павел расплылся в лучезарной улыбке и своим красивым голосом громко объявил:
– А я тебя жду!
Не давая девушке опомниться, он лёгким шагом направился к застывшей от неожиданности Елене и потянул портфель из её рук. Разумеется, Елена и не думала противиться его напору. Переложив портфель в левую руку, Розенблат правой поправил собственную роскошную сумку на длинном ремне и, улыбнувшись, коротко бросил:
– Пойдём, что ли.
И тут же начал движение, взглядом заставляя Елену последовать своему примеру. Словно околдованная, Елена отправилась вслед за красавцем Павлом, всем телом ощущая, сколько видимых и невидимых глаз в данный момент жадно ловят каждую подробность, каждую деталь этой сцены. По сторонам смотреть она в тот момент не могла – было страшно. Но и не глядя, чувствовала, как буравят её глазами девчонки, как изучают в недоумении парни, задаваясь вопросом, что Розенблат смог найти в этой Распоповой, какая тайна скрыта в этой, доселе считавшейся совершенно невзрачной, девчонке. Вроде ничего с прошлого года в ней не изменилось. Тогда что? Челку обрезала? Ну, да, стала посимпатичнее. Но ведь и так вроде уродиной не была, но, чтобы обратил внимание такой как Розенблат, немыслимо! Что, что же изменилось-то в Ленке Распоповой?
Итак, Павел начал «ходить» с Еленой. Да-да, именно ходить, в те годы это называлось так. И они вправду много ходили – Розенблат часто провожал Елену до дома. Сначала до подъездной двери. Потом стал подниматься на этаж, но пока дальше томных взглядов и держания за руки дело не шло.
«Помню, как-то мы стояли перед моей дверью едва ли не десять минут кряду. Не целовались, не обнимались, просто стояли. Что делали? Держались за руки, смотрели друг на друга. Боже, какая святая наивность! – с оттенком умиления вспомнила Елена, но тотчас поправилась, – Хотя, нет, наивной в те годы была только я, Розенблат следовал своему плану, как я теперь понимаю»,
Тем временем, мир вокруг Елены, на которую обратил внимание САМ Розенблат, начал стремительно меняться. Всё чаще Елена замечала, как остальные мальчишки класса стали словно бы обходить её своим вниманием и вести себя с ней сдержанно-вежливо, всякий раз давая понять, что подтрунивания и разнообразные колкие шуточки, общепринятые в школьной среде, направлены на других девчонок. На любую, кроме неё. Правда первое время безбашенный Илья Борискин позволял себе, проходя мимо, озвучить старую дразнилку и перековеркать не очень звучную фамилию Елены:
– А, Трипопова! Или, может, ты сегодня Семипопова?
Но шутка эта никогда не находила продолжение. А однажды, услышав очередной Ильюхин перл, проходивший мимо Женька Зубов отвесил Борискину смачный подзатыльник. С Зубовым связываться никто не желал – себе дороже. С тех пор Борискин переключился на других девочек, а Елену предпочитал вообще не замечать. Отчего всем стало только лучше.
Поменяли к Елене отношения и девчонки. Первой на это решилась Ленка Штурманова. Ленка вообще оценивала обстановку лучше всех. Сначала принесла модный журнал с выкройками и принялась выспрашивать мнение Елены относительно моделей платьев. Потом пригласила к себе в гости. Глядя на Ленку, к Елене снова потянулись и другие девочки. Теперь даже в отсутствие Розенблата у парты Распоповой постоянно толпился народ. Мнение Елены опять стало весомым, с ней считались.
Волшебным образом перемены коснулись и отношений к Елене со стороны учителей. Если раньше, когда Распопова что-то не знала, её моментально усаживали на место с двойкой, то после появления рядом с ней Розенблата, даже грозная Элеонора Викторовна, когда спрошенная на её уроке Елена начинала мямлить что-то невпопад, вместо того чтобы привычно рявкнуть на невежду и влепить ей заслуженный кол, лишь картинно вздыхала и выдавала с грустинкой что-то вроде: «надо не просто лясы точить с соседом, а учиться у него понемногу, раз уж выпало счастье сидеть за партой с таким учеником». А заканчивала чем-то и вовсе невероятным из её уст: «ладно, чтобы к следующему уроку всё от зубов отскакивало. А пока подучи немного».
Если же кто-то из учителей забывался и всё же пытался поставить Елене двойку, в дело вмешивался Розенблат, который с улыбочкой вступал в полемику, защищая свою соседку и, как правило, легко выходил победителем из подобных схваток. Помогал он Елене и на контрольных, причём, практически открыто. И вновь все предпочитали делать вид, что не замечают это.
