Глава 5
Через минуту они уже были там. Вначале никто ничего не мог понять, слушая сбивчивые рассказы то Петра Петровича, который стоял весь бледный и, что называется, был ни жив ни мертв, то Андрея Александровича. Но вскоре все прояснилось.
Островский рассказал, что они пошли с Хавинским в кабинет. Там они поговорили, при чем последний постоянно угрожал хозяину и непрестанно требовал с него выплаты долга. Оба нервничали, горячились, но вскоре стало понятно, что проблему надо как-то решать. Поляк был упрям и даже слушать не желал о каких бы то ни было уступках. Тем не менее, Петру Петровичу каким-то образом удалось пошатнуть непреступный бастион Хавинской принципиальности, и они сошлись на половине суммы. Денег в кабинете не было, поскольку там Островский их никогда не держал, а потому попросил подождать его, пока поднимется наверх и принесет полагающуюся сумму. Тот согласился.
Но Петр Петрович сначала пошел не к себе в комнату, где у него стоял швейцарский сейф, а к дочери, справиться о ее здоровье. Он застал ее у себя в комнате, лежащей на кровати. На расспросы отца Марго ответила, что ей уже лучше. По ее словам, у нее просто сдали нервы, но сейчас беспокоиться абсолютно не о чем. Ремизова в комнате не оказалось, поскольку она его прогнала. Подумав о том, что следует еще раз серьезно переговорить с дочерью по поводу Ильи Ильича, Островский направился к себе в комнату, которая находилась в другом крыле. Открыл сейф, отсчитал кредитные билеты и спустился обратно в кабинет.
Хавинский по-прежнему находился там, но он был уже мертв. Кто-то заколол его ножом в сердце и выколол глаза.
Все были в шоке. Только что, за завтраком, они были свидетелями неслыханной наглости подлого шантажиста, а теперь он убит. Разве так бывает?
Сначала подумали, что это глупый розыгрыш, затеянный Петром Петровичем ради непонятно какой цели. Но говорил он так убедительно, а голос его так сбивался и губы так дрожали, что вскоре стало понятно – не розыгрыш. Решили пойти посмотреть. Неужели правда?
Пройдя до конца гостиной, они тут же уперлись в дверь кабинета хозяина дома. Она было чуть приоткрыта, и сквозь щель пробивался яркий солнечный свет. Толкнув ее, они увидели страшную картину.
Большой полированный стол из красного дерева стоял как раз напротив двери, позади открытого окна. На нем громоздились письменные принадлежности, какие-то бумаги, чернильница, и еще алые перчатки, которые Антон видел давеча на руках незваного гостя. Стул для посетителя находился прямо возле стола, спинкой повернутый к входной двери. Но он не стоял на своем обычном месте, а был перевернут набок, будто кто-то сделал это специально.
Хавинский полусидел-полулежал в кресле Островского лицом к двери. Руки его свисали до самого пола, а на левой стороне груди виднелась багровая рана. Даже невооруженным взглядом было видно, что его зарезали. Белая сорочка была запачкана кровью. Покойник глядел на только что вошедших людей с приоткрытым в предсмертной агонии ртом. Однако вместо глаз зияли две темно-красные впадины. Зрелище было неприятное и очень страшное.
– Вот дьявол, – выругался Чернокуцкий и перекрестился, что выглядело довольно странно.
Андрей Александрович, взяв себя в руки и преодолев отвращение, подошел к мертвецу и мельком осмотрел его. Нагнулся, подобрал что-то, и все увидели нож с длинным окровавленным лезвием.
– Это не ваш, Петр Петрович? – Спросил он.
– Нет, впервые вижу, – последовал ответ. И тут же добавил, будто опомнившись. – Да бросьте вы его, это же улика!
Кравцов отбросил от себя орудие убийства, будто оно вдруг стало нестерпимо горячим. Нож со звоном упал на пол.
Антон огляделся и, не увидев Марго, поинтересовался, где она.
– У себя, – ответил хозяин дома. – Я отправил ее в комнату. Не хочу травмировать девочку.
Ковров поступил бы точно так же, поэтому согласно кивнул.
– Мне кто-нибудь объяснит, что здесь произошло? – Развел руками Илья Ильич, стоявший прямо у дверного проема.
– Здесь произошло убийство. – Хладнокровно ответил студент, даже не взглянув на него.
– Я и без вас понимаю, что убийство, молодой человек. – Съязвил Ремизов, глядя неприязненно на студента поверх плеча графа. – Умничать будете в другом месте.
Лицо Антона оставалось спокойным, так что со стороны могло показаться, что он не обратил внимание на издевку. Однако внутри у него все похолодело. Он перевел взгляд с распростертого трупа на Ремизова, подошел к нему вплотную и угрожающе посмотрел в глаза. Оказалось, он был на целую голову выше, хоть и значительно худее.
– Если вы скажете еще хоть полслова, я за себя не ручаюсь, понятно?! Дерзить намерены? Я вас живо в стойло отправлю. Там вам самое место.
Ремизов попятился назад, не в силах вымолвить ни слова. Очевидно, никто и никогда не позволял себе разговаривать с ним в таком тоне. Глаза опустились, голова вжалась в плечи.
– Ахаха! – Расхохотался граф. – Вот это парень, сабля мне в ножны! Хахаха! Насыпал борову перцу!
И громко зааплодировал, будто находился в театре и только что посмотрел превосходную оперетту. Остальные же повернулись и недоуменно уставились на Антона, который не помнил себя от ярости.
– Как вы смеете? – Прошипел Илья Ильич, еще не придя в себя от шока. – Ты, щенок. Да я тебя…
И схватил студента своими большими, влажными руками за горло. Лицо его было красным от ярости и нахлынувшего безумия. Железной хваткой он вцепился в оскорбившего его студента, и ослаблять ее не собирался. В его глазах читалось сумасшедшее желание душить заносчивого молодчика, и сделать это он намеревался немедленно.
Мужчины хотели было подбежать и разнять дерущихся, но этого не потребовалось. Антон с силой ударил нижними частями ладоней по ушам душившего его Ремизова, да так сильно, что тот отпустил шею студента и с диким криком схватился за ушные раковины. Оказавшись свободным, он, не дав опомниться своему противнику, нанес ему два удара кулаком; сначала под дыхало, от которого Илья Ильич буквально согнулся пополам, а затем в челюсть. После второго удара Ремизов отлетел в сторону и грохнулся всем массивным телом на пол.
Но этого разъяренному студенту показалось мало. Одним прыжком он оказался возле распростертого на полу поверженного противника, схватил того за ворот пиджака одной рукой, а второй ударил в лицо. Один раз, второй, третий.
Петр Петрович и Андрей Александрович уже были рядом и схватили обезумевшего за руки, оттащив от Ремизова. Но тот уже пришел в себя и не сопротивлялся. Тогда они оставили его и стали поднимать Илью Ильича, у которого оказался разбитым нос и красовался огромный кровоподтек под глазом.
Граф, все еще улыбаясь, подошел к Антону и протянул ему руку.
– Молодец, оторвыш, молодец, обиды не спускает. По-нашему это, по-гусарски. Эх, вас бы в полк к нам, цены бы вам не было. Разрешите пожать вашу руку.
Ковров пожал, но чисто механически, так как думал в этот момент совсем о другом.
– Что вы себе позволяете, Антон Семенович?! – Рассвирепел Островский, усаживая избитого компаньона в кресло. – Да вы сумасшедший, как я погляжу! Вон из моего дома, сию же минуту! Да перестань ты ржать как дикая лошадь, Евгений!
Последняя фраза относилась уже к Чернокуцкому, который и вправду держался за живот от раздирающего хохота.
– А я всегда говорил, что снобизм вашего дружка, уважаемый Петр Петрович, до добра не доведет. Так что получил по заслугам. А парень-то молодец, ха-ха. Уважаю!!!
Петр Петрович хотел что-то ответить, и, судя по выражению его лица, что-то дерзкое, но не успел, потому что в гостиную вошел Уильям. Вид у него был спокойный и безучастный, как будто ничего не произошло. Антон тогда еще подумал, есть ли на свете что-то, что может вывести из равновесия этого человека?
– Я только что протелефонировал в полицию, скоро здесь будет следственная группа. Обещали приехать через десять-пятнадцать минут, сказали ничего не трогать. Я слышал крики, Петр Петрович. Помощь нужна?
– Спасибо, Уильям, единственное, чем вы можете помочь – это оказать любезность нашему гостю Илье Ильичу и принести йод и ту специальную мазь, которую я привез давеча из Парижа, помните? Ну ту, в бутылочке с оранжевой этикеткой, очень помогает от…
Но Островский так и не договорил, от чего помогает чудодейственная парижская мазь, потому что в это мгновение дверь с грохотом распахнулась, и на пороге, как гром среди ясного неба, появился Явуз. В дверях он стоял лишь одну секунду, которой хватило, чтобы разглядеть всех, кто находился в гостиной. В следующую он уже шел к столу, где на стульях сидел хозяин дома и Андрей Александрович. Антон и граф стояли чуть поодаль, Ремизов же распластался в кресле.
Турок шел тяжелой поступью, ботинки его скрипели кожей при каждом шаге. Дворецкий попытался его остановить, положив тяжелую руку ему на плечо, но тот дернулся, казалось, совсем легко, и Уильям отлетел назад, прямо к двери. Правда, не упал, схватился рукой за маленький столик, на котором стояла хрустальная ваза.
Подойдя прямо к Островскому, который успел встать, он посмотрел ему прямо в глаза и страшным хриплым голосом, который Антон уже слышал вчера вечером, спросил:
– Хова где? Говори, собака.
Так, видно, он называл своего хозяина.
– Я не знаю, о ком вы говорите, сударь. Извольте немедленно покинуть этот дом! – Ответил Петр Петрович, пытаясь придать своему голосу нарочитую строгость, хотя заметно было, что ему немного страшно. В свете последних событий это было неудивительно.
– Где он? – Повторил страшный турок, поправив болтавшуюся на его поясе саблю в ножнах, видно, для острастки.
Отозвался граф.
– В кабинете, мой дорогой Явуз, в кабинете. Вон там, – он указал на дверь в углу. – Можете полюбоваться.
Островский шикнул на него, разозлившись, что Чернокуцкий влез в разговор, но было поздно. Бесцеремонно отстранив промышленника, турок направился прямо в кабинет. Подошел, оглянулся еще раз на собравшихся, затем взялся за ручку двери. Открыл, вошел.
– Что ты наделал, дурак, что ты наделал! – В отчаянии закричал Островский и тут же, со всех ног, побежал в кабинет. Остальные, чувствуя нависшую угрозу, кинулись за ним. Даже Ремизов сорвался с места, держась за перебитый нос.
– Иншаллах!!! – Послышалось страшное восклицание турка, и он тотчас же выскочил из кабинета. Его бесцветные глаза налились кровью, зубы оскалились, как у хищного зверя, руки дрожали. Шрам на его щеке, казалось, загорелся темно-красным огнем.
Ковров, Островский, Чернокуцкий, Ремизов и Уильям встали как вкопанные, не в силах сделать больше ни шагу. Если бы глаза страшного турка могли извергать гром и молнии, все пятеро были бы уже повержены.
– Кто?!!! – Закричал Явуз. – Кто это сделал! Говорите, кто это сделал?!!
Гневные восклицания страшного альбиноса были мало похожими на крик. Скорее это был истерический вопль, причем какой-то нечеловеческий, животный. Так мог кричать только смертельно раненый зверь, чувствующий скорую смерть и в реве своем выплескивающий ту недюжинную энергию, которую можно назвать жизнью. Впоследствии Ковров долго вспоминал этот крик и это страшное, безумное выражение его лица. И как бы он ни хотел, как бы ни старался, долго не мог он потом забыть это поистине ужасающее зрелище.
Все молчали и смотрели на Явуза странным, потерянным взглядом. Видно было, что им действительно страшно. Страшно было и самому Антону, но он боялся себе в этом признаться.
– Аааааа!!!! – Завопил обезумевший альбинос и выхватил саблю из ножен. – Я убью вас всех! Подлые шакалы!
Островский, Уильям и Антон в страхе стали пятиться назад, граф же (было заметно, что испугался он менее всех), предупредительно ретировался обратно к столу и там остался. Только Илья Ильич остался стоять на своем месте, впав, что называется, в ступор.
В турка воистину вселился дьявол. С безумным воплем он бросился на стоявших в нескольких шагах от него людей, размахивая саблей. Она легко скользила в его умелой руке, а острый, как бритва, клинок со свистом рассекал воздух.
Все в ужасе содрогнулись. В гостиной царил дух смерти. Казалось, ее можно было даже пощупать.
Первые два взмаха клинка рассекли воздух, а в третий раз безумец замахнулся на стоявшего в оцепенении Ремизова. Антон увидел, как клинок навис прямо над его головой. Грузное, медлительное тело даже не сумело сообразить, что его грозит страшная опасность, и что через одно мгновение этот человек будет разрублен надвое.
Все, подумал Антон Ковров, это конец.
Но в последний момент, когда казалось, смертоубийства не избежать, сработал рефлекс, который в таких случаях идет впереди разума и спасает жизнь. Ремизов поднял обе руки над головой, и, прежде чем турецкая сабля обрушилась на него, подался чуть вперед, сбивая безумного с ног.
Тот, конечно, не упал, но самую малость пошатнулся. Этого с лихвой хватило, чтобы изменилась траектория удара. Он пришелся неточно, по касательной, и клинок лишь слегка оцарапал кисть и перерезал сухожилие.
Илье Ильичу повезло. Следующим взмахом своего янычарского оружия сошедший с ума альбинос мог разрубить его с такой же легкостью, как клиновый лист, но он этого не сделал. Вместо этого оттолкнул раненого и кинулся на остальных.
Первый взмах сабли, и бардовая портьера, за которой менее получаса назад прятался Антон, была разрезана надвое, с середины до самого низу. Второй взмах – голова мифической птицы-грифона, день и ночь охраняющей лестницу, рассыпалась на мелкие кусочки. После третьего взмаха разбилась хрустальная китайская ваза. Турок, обезумев еще больше, с криком кинулся к столу, возле которого стояли гости и сам хозяин.
Но те уже пришли в себя и поняли, что прятаться по углам от смертоносных ударов бесполезно. Не сговариваясь, разом кинулись на сумасшедшего. Обступили со всех сторон, и, не давая опомниться, вцепились в руки и повисли на плечах. Правую руку, в которой была сабля, Антон и Чернокуцкий прижали к телу турка и не давали ее поднять.
Городские легенды не врали – сила у восточного человека была поистине самсоновская. Несмотря на то, что держали его четверо, Явузу удалось освободиться и раскидать всех в разные стороны. Но граф, даром что был изрядно пьян, с поразительным проворством вскочил на ноги и железной хваткой вцепился турку в горло, одной рукой схватившись за рукоятку сабли. Через секунду подоспел Антон и сжал талию безумца.
Но повалить этого человека казалось попросту невозможным. С яростным криком он все-таки выпустил из рук свою саблю, положил обе ладони на лицо Чернокуцкого и с силой, на какую был только способен, оттолкнул его. Граф кубарем полетел к столу, ударившись головой об угол. Звякнула посуда, одна чашка упала на пол и разбилась. Сабля, тем не менее, осталась в руках у Евгения Павловича, который не выпустил ее даже во время падения. Теперь противник остался без оружия, но это только больше его разозлило.
Избавиться от хватки Антона, хоть и довольно крепкой, ему не составило труда. Развернувшись несколько раз вокруг своей оси, он на ходу отбросил студента в сторону. Удержаться тот не смог и разжал руки. Был отброшен в сторону, но на ногах все-таки устоял.
Петр Петрович тоже не остался безучастным. Подбежал к турку и с размаху ударил его кулаком по лицу, хоть это и было непросто, ибо Явуз был на целую голову выше. Потом ударил еще раз, но альбинос будто был сделан из мрамора. После двух ударов он даже не сошел с места. Зато от ответного удара промышленник с грохотом рухнул на пол. В английском боксе это называлось нокдауном.
В эту минуту Антон подумал о Марго. Хорошо, что ее здесь нет. Этот зверь не посмотрел бы на то, что она женщина – расправился бы без раздумий. Ковров только на одну секунду вообразил, как это чудовище рубит бедную запуганную девушку, которая кричит от страха и боли. Но это только возбуждает ненасытное маниакальное желание этого чудовища убивать, и он все рубит и рубит. Острие вонзается в ее хрупкое тело, она кричит, но в ответ слышит лишь сухой хруст дробленных костей. Ее костей!
Кровь, везде кровь. Все в крови. Вот ее белоснежная ручка в черном сарафане отделяется от тела по самое плечо и падает на пол. Потом вторая рука. Она кричит, кричит от невыносимой боли, но турок с безумной улыбкой на лице продолжает свою дьявольскую работу. Высоко занеся саблю у Марго над головой, он с силой опускает ее на беззащитную девушку, у которой вместо рук два кровавых обрубка. Острое оружие разрезает ее напополам, и она, замолкая навеки, падает.
Падает, но падает не один раз, а целых два. Сначала падает левая ее часть, в которую входит голова и часть тела по самую талию. Сразу же за ней другая – половина ее тела и ноги. Антон всматривается в то, что лежит на полу, но это не Марго. Это страшная куча красного мяса.
И вот страшный человек смотрит на разрубленное тело и видит только два цвета: красный и черный. Цвет ее платья и крови. Цвет траура и скорби. Видит только эти два цвета, но не видит саму Марго. Только кучу черного тряпья и кровавых лохмотьях, фрагменты тела и рваной одежды.
Видение было настолько реалистичным, что Антон передернулся. Он знал эту девушку только со вчерашнего вечера, но уже готов был ради нее на все, и даже не задумываясь отдал бы самое ценное, что у него было – жизнь. Даже сама мысль о том, что ей может угрожать опасность, вызывала в нем дикий ужас.
Когда наваждение развеялось, он увидел, что с турком борются два человека – Островский и Уильям. Все происходило как во сне, – фигуры двигались медленно, движения были размыты. Вот Петр Петрович, у которого от напряжения вздулась вена на лбу, пытается повалить Явуза, а дворецкий ему помогает, держа того за ноги. Вот слышится сдавленный крик раненного Ильи Ильича, вроде бы доносящийся откуда-то далеко, но на самом деле совсем близко.
Непроизвольно взгляд Антона остановился на лестнице, и он увидел то, от чего душа, как пишут в романах, ушла в пятки. На втором этаже, на самом верху лестницы, стояла Марго и смотрела на творившееся внизу безумие. Рот ее был широко раскрыт то ли от удивления, то ли от страха. Была она, что называется, ни жива, ни мертва.
Господи, только не сейчас! Не подходи сюда, как бы кричит ей Антон, не подходи!
Но она его не слышит, взгляд ее блуждает по гостиной, останавливается то на дерущихся, то на творившемся внизу погроме. Если она спустится, тогда все. Конец.
В мгновение ока он взял себя в руки. Подбежал к турку, которого держали два человека и что было силы, разогнавшись, ударил его ногой в спину. Попал точно в позвоночник. Турок завыл от дикой боли и рухнул на колени. Следующий удар он тоже сделал ногой, но уже по затылку. Альбинос закричал еще раз, но все равно не упал. Дворецкий с Островским отскочили чуть в сторону, чтобы случайно не задело их. Антон, видя, что не попадет ни в кого другого, намеревался нанести еще один удар, но на этот раз кулаком. Метил в висок, но так и остался с занесенной рукой.
Сбоку стоял граф. Коротко размахнувшись, он ударил Явуза бутылкой по голове.
Раздался звон битого стекла. По бесцветным волосам силача-альбиноса потек светло-коричневый коньяк, смешиваясь с кровью. Поверженный повернул голову сначала вправо, потом влево, выискивая того, кто это сделал. Видно, он до конца так и не понял, что произошло, потому что взгляд его был какой-то рассеянный и даже немного удивленный.
Так он простоял на коленях несколько секунд, пока из зияющей в черепе раны стекала кровь, окрашивая его волосы в красный цвет. Наконец закатил глаза и без единого звука рухнул на пол, словно мешок, набитый тряпьем.
Стало очень тихо. Некоторое время не было слышно ни единого звука, но тут стал стонать раненый Ремизов. Островский подбежал к нему на помощь и, присев на корточки, поинтересовался, как он себя чувствует. Илья Ильич крепко сжимал рукой рану, из которой сочилась кровь. Было ясно, что без медицинской помощи не обойтись.
– Марго, дорогая, – обратился к ней отец, заметив ее на лестнице, – будь добра, сходи за бинтами и прихвати все, что нужно. Ну ты знаешь.
Надо отдать должное темноволосой красавице: – никаких тебе криков, оханий и вздохов. С каменным, непроницаемым лицом, понимая, что в данной ситуации следует сохранять холодный рассудок, она поднялась за медикаментами.
А вот граф Чернокуцкий к раненому Ремизову даже не подошел, а только стоял и смотрел на распростертого на полу турка. Он все еще сжимал в руке горлышко разбитой бутылки и смотрел на нее с каким-то недоумением. Потом спросил:
– Петр, а у тебя еще есть коньяк?
Островский обернулся.
– Да ты, я вижу, окончательно ума лишился. Только что человека убил, а тебе все выпить?
Граф ничего на это не ответил, только икнул.
При других обстоятельствах это выглядело бы комично, но в свете последних событий всем было не до смеха.
– Где же полиция, черт ее раздери? – Выругался Андрей Кравцов.
Дела были скверные. В доме, где еще вчера царил мир и покой, произошло два убийства.
