А на Костю словно все разом наваливается. Усталость бьет под дых и не дает вздохнуть. Ему бы сейчас домой, закутаться в одеяло и лежать, пока о нем все забудут. И чтоб Кот под боком.
– Соболев Константин Евгеньевич, – внезапно раздается за спиной, и Костя дергается.
Как всегда, общение с Третьим Отделом не вызывает ничего, кроме желания сбежать, желательно в другой город. Комок змей за солнечным сплетением просыпается и щекочет изнутри, прокатываясь по внутренностям прохладной чешуей.
– Вы здесь главный, так? – Костя кивает. – Судя по спискам не хватает Анны Васильевны Юровой, чухонской ведьмы.
Костя едва сдерживается, чтобы не поморщится. Да, офицер не отпускает смешков или комментариев по поводу большухи, как часто делают коллеги, но это и не нужно. Офицер говорит пренебрежительно, кривит губы. Как дергаются ноздри, будто тот наступил в кучу дерьма, Косте не нравится. Но это Третий отдел, а значит нужно быть очень вежливым: – Чухонской большухи сегодня не было. Вместо нее внучка помогала…
– И судя по разговорам ваших сотрудников, она появилась очень вовремя.
– Так и есть, думаю, если бы не она…
– Как удобно. Сфинксы взбунтовались именно в тот вечер, когда Анна Васильевна не смогла выполнять свои обязанности, – офицер даже не скрывает саркастичный тон. А что, может себе позволить.
– Это не совсем обязанности…
– А ее внучка, – офицер перебивает Костю и в лице не меняется. – Поправьте меня, если ошибаюсь, но именно ее кустарные, скорее всего произведенные без разрешения зелья и артефакты сработали на тварей. В отличие от министерских.
– Не знаю, на что вы намекаете, но…
– А я не намекаю, Константин Евгеньевич.
– Лера сегодня нам очень помогла. Она так же рисковала жизнью.
– Ну, так же или нет, это не вам решать, – хмыкает офицер, мол это мы еще посмотрим.
– Лера свидетель. Такой же, как я или любой из егерей.
– Ой ли? Знаете, как говорится: была бы ведьма, а нарушение найдется.
– Слушайте, но это уже как-то чересчур, палит Костя и тут же жалеет. Конечно, если бы он не был выжатым. Если бы не искореженные тела и застрявшие в ушах крики. Он бы сдержался. Следовало сдержаться.
– Да вы не беспокойтесь. Мы и вас проверим.
– Хорошо. Не проблема. Мне скрывать нечего, – Соболев ловит на себе пристальный взгляд второго, очень молчаливого офицера и ему становится не по себе. Мотнув головой, Костя решает настаивать на своем: – Слушайте, я уверен, Лера пойдет навстречу и все пояснит. И все расскажет. Вызовите ее, даст показания, без масок-шоу обойдемся. Сейчас она ушла не потому, что скрывает что-то. А потому что бабушка заболела. В конце концов, они ж не террористы какие. Считайте просто безобидные антиваксеры.
– Грань очень тонкая, Константин Евгеньевич. А вы не расслабляйтесь. В вашу сторону мы начинаем служебную проверку. Как никак три человека погибли, еще двое в тяжелом состоянии, в реанимации. Сами понимаете. Начальство ваше уже в курсе.
– Арестуете?
– Ну зачем же так сразу. Подпишите бумажку, что никуда из города не собираетесь, и езжайте домой, к своему коту.
Костя замирает как вкопанный, когда офицеры кивают ему и уходят. На то, чтобы уговорить себя сдвинуться с места, уходит пять минут. Нет, десять. Все пятнадцать. А в голове только: «если они так уверены, что каждого можно в чем-то обвинить… А что, если для них я уже виноват?»
***
– Ну что стоишь, – нетерпеливо дергается Лера и, спохватившись, Михалыч несет большуху в кровать.
«Благо не сопротивляется, что официал у нее дома, официал несет ее на руках, официал помогает ей!» – тяжело вздохнув, как только бабушка укладывается, постанывая, она стягивает с нее ботинки.
– Пить хочешь? – бабушка качает головой. – А есть? – бабушка выдает какой-то смутно отказывающийся звук. Лера списывает все на обезболы. – Ладно, спи тогда. Если что звони, – и показав пальцем на лежащий рядом мобильник вырубает свет и выталкивает Михалыча из комнаты.
– Вы звоните, – Михалыч замирает на пороге квартиры так и не успев раздеться. С одежды тает, стекает снег и собирается возле него лужей, – для большухи ничего не жалко.
Лера неловко кивает. Это подобострастное отношение к бабушке. Нет, она ее любит, конечно, но такое никогда не понимала. И вряд ли поймет уже. Это раньше к большухе и за советом, и за лекарством, и за благословением заходили. Сейчас Лера уверена, все иначе. Поэтому, когда Михалыч ей напоследок чуть ли не кланяется… О, как она на него злится. Цедит сквозь зубы «вам пора», а сама уже готова хватать зонт-трость, висящий рядом с входной дверью. А что, вряд ли он обвинит внучку большухи в побоях, да?
Сдержаться получается только потому, что уже через секунды она входную дверь за Михалычем закрывает. Игнорируя очередные предложения помощи. Закрывает и выдыхает. Благодатная тишина квартиры обнимает, расслабляет, как горячая ванна, в которую погружаешься, околев.
Пара смазанных пасов пальцами, ленивых, усталых и лужа с пола испаряется. Решив, что и работать сегодня она уже не сможет, но и вряд ли заснет, Лера идет прямиком на кухню.
«Бутерброд все исправит», – говорит сама себе. А к столу уже плывет нарезанный хлеб, ломтики сыра и колбасы. Собираются в аккуратную стопочку на блюдце, хоть сейчас в микроволновку ставь. Надо только… Лера достает кетчуп и брызгает на сыр несколько капель.
В комнате тут же темнеет. Ведьме приходится схватиться за столешницу, чтобы не упасть. Она уговаривает себя дышать. Она уговаривает себя сесть на пол и просто дышать. Глубокий вдох носом, выдох ртом. Раз-два-три. Убеждает: цвет совсем не тот, вообще непохож. А перед глазами все равно искорёженное яростью лицо сфинкса и на черном металле впалых скул поблескивает красное, густое на морозе.
Звонок в дверь не вызывает облегчения. Назойливый звук заставляет подняться и пойти открывать. Хоть он и значит, что придется с кем-то разговаривать, а Лера не хочет. Мелькает мысль, что можно прикинуться. Можно не открывать, сделать вид, что не услышала, что спала.
Но беспокойство о бабушке, что это оглушительное дребезжание звонка ее разбудит, действительно заставляет Леру подняться.
Глянув в глазок, она бессильно материться и все-таки открывает дверь, тут же впуская Костю в квартиру. Еще не хватало, чтоб особо любопытствующие и вечно мучающиеся от бессонницы соседки решили, что она к себе мужиков водит, пока бабуля спит. Да и ладно б мужиков, но Костя…
– Вешалка, тапки. – Ткнув пальцем, Лера терпеливо ждет. Понимает, что просто так бывший однокурсник не завалился бы в три часа ночи к чухонской большухе.
***
Костя осматривается. Он помнит эту квартиру другой: теплой, уютной. Сейчас же. Нет, в ней не холодно. Можно даже сказать теплее, чем у него дома, но само ощущение: холодное и серое. Он помнит на этих стенах обои с цветами и жар-птицами, но Лера, кажется, сделала ремонт и теперь в коридоре белый свет бьет по глазам, ослепляет. Как и белые обои со строгим серым геометрическим рисунком делает больно на физическом уровне. Превращаюсь в одного из этих «раньше было лучше», думает Костя в ужасе и отпинывает эти мысли куда подальше. Нормальные обои, что он выдумывает.
– Чай или что покрепче?
– Чай. Мне за руль еще. Хочется сегодня домой попасть.
– Не смею задерживать, – фыркает Лера. Костя дожидается пока, она пойдет на кухню. Резко выдохнув, будто набравшись смелости, он шагает за бывшей однокурсницей. И успевает застать, как Лера подогревают воду в чайнике одним щелчком пальцев. Кидает в большие кружки тканевые мешочки, наполненные травами, и заливает их кипятком. По кухне разносится глубокий аромат ромашки и еще чего-то.
– А с ромашкой что? – Костя с любопытством смотрит на жидкость, как та медленно приобретает цвет.
– Не боись, не отравлю, – хмыкает Лера и первая отпивает из кружки. – Эхинацея. – И тут же продолжает: – Ну что там по протоколу обычно у бывших одногруппников спрашивают: как ты? Жена, дети?
Но Костя игнорирует такое бытовое любопытство. Или попытку отвлечь. Зависит от того, что у Леры на уме. За ее спиной дзинькает микроволновка и она достает пышущий жаром бутерброд. Костя не может не поддеть:
– В лапотника превращаешься?
– Так вкуснее, – жмет плечами ведьма и, наконец, садится за стол. И тут же совершенно серьезно: – Нам нужно готовиться, да?
И Косте бы ее успокоить, сказать, что никто их не тронет. Не придет с обысками и не будет обвинять, только допросят. Но Костя сомневается, что у него получится сказать это достаточно уверенно. Достаточно, чтобы поверить самому. Про Леру с ее интуицией вообще говорить нечего. Проще промолчать.
– Прямо сейчас меня интересует только одно: что пошло не по плану и почему оно собственно так сложилось. И не меня одного, – Лера понимающе кивает и продолжает задумчиво жевать бутерброд. «Задумалась? Боится говорить в открытую?», мелькает в голове, «думает, что за их квартирой следят? Или точно знает, что следят?» – хоровод мыслей в момент закручивается параноидальной спиралью, на конце которой только один вопрос: «А если ты об этом подумал, значит, тоже опасаешься? Так, может, есть чего?».
Костя тоже задумчиво молчит. Он иногда думает, что какой-то неправильный, слишком зацикливается. Особенно на ошибках, но ничего с этим поделать не может. И крутит в мыслях каждую деталь вечера, пока не поймет, что не так, ведь у него все и всегда отлично спланировано. И не заснет, скорее всего, пока не… Зато он точно сможет обезопасить Леру, даже если к ним заваляться с обыском.
– Артефакты все-таки придется изъять.
Лера откидывает в раковину чайную ложку, которой размешивала мед в чае. Стальная ложка, да об стальную раковину. В полной тишине. Костя уверен, именно так звучит ее раздражение.
– А это и не артефакты. Это дары, – она все-таки находит что ответить. – Даже не так. Можно сказать, обереги.
– Это казуистика, – парирует Костя и дует на все еще горячий чай. – Мы оба знаем, что обереги не так работают.
Лера фыркает, то ли делает вид, то ли ей на самом деле всё равно: даром больше, даром меньше. Костя уверен, если начала, то сколько бы он вещиц ни изъял, она новых наделает и никакой закон не помеха. Ведьма со стуком ставит кружку на стол, стремительно выходит. Не проходит и минуты, как на стол из сумки высыпаются камушки, блокнот, шарики – какие-то наполненные магией, какие-то нет.
– А якоря где? – Костя будто сканирует предметы. Забирает только несколько заряженных шаров, пустые оставляет.
Лера хмурится, осматривает содержимое сумки. Качает головой:
– Кажись, где-то на набережной остались.
– Ты ж понимаешь, что там все прочешут.
– Это все? – дает понять, что разговор окончен.
– Вроде да, – кивает Костя и снова берет кружку, снова дует, но только собирается отпить душистый напиток, как слышит:
– Значит, тебе пора, – отрезает Лера и встает. И не садится, ждет, пока он встанет. Провожает до прихожей.
– Лер…
Она молчит, поэтому Костя послушно влезает в насквозь мокрую одежду и едва ли сухие сапоги. С мыслью, что лучше в парадной все высушить. И разве что кивает на прощание. Хлопок старой двери звучит однозначно и без сожалений. Как бы давая понять, что хозяйка еще вечность ни с кем из администрации дело иметь не намерена.
Глава 2
— А газеты на стены, зачем клеят, по-твоему?
– Так обои крепче держатся, сцепка со стеной. Все такое.
Лера и Костя жмутся друг к другу под хлипким зонтом. Штормовой ветер, а тоненькие спицы не гнутся, не выворачиваются. Магия.
– А вот и нет. Так, стены укрепляют, — Лера замечает подозрительный взгляд друга. — Ну что ты на меня так смотришь? На страницах история отпечатана. История народа — это особая энергия. И вот ею оклеивают стены, чтобы семья крепче была…
– Но есть же те, кто это делают и газеты не срабатывают.
– Потому что это только часть ритуала, — жмет плечами Лера и подталкивает друга в арку двора-колодца.
«Этот двор еще Достоевского помнит!» — мелькает в голове Кости. Ветер пробирается за ворот пальто, холодный сентябрьский дождь попадает на разгоряченную быстрой ходьбой кожу. Костя ежится. Сейчас бы дома сидеть, в «Ведьмака» играть, а падающие желтые листья видеть только в окно. Но нет. Костя, лучший студент на потоке, о современной магии знает все, а здесь такой шанс. В учебниках о потомственной магии написано мало, информация сухая, без подробностей. Все, что нашел про празднование осеннего равноденствия, прочитал за несколько часов: накрывают праздничный стол, готовят из овощей и фруктов, украшают ветками и цветами, благодарят природу за урожай. Ну да, так он и поверил, что все исключительно просто.
Пиликанье домофона отвлекает Костю.
– Это я, — Лера собирает зонт и забегает в парадную. Костя следом.
– Знаешь, когда я еще только собирался переезжать, мне казалось, что называть подъезд парадной — это просто снобство, — оглядывая огромные, украшенные витражами окна, Костя замер на месте.
– Ты, наверное, и про шаверму так думал, — Лера кивает в сторону лестницы.
– Всем на Кавказе известно, что шау… — договорить не получается. Подруга закрывает ладонью рот.
– Нас ждут, давай быстрее, — и Лера бежит вверх, только успевай за ней.
Дверь в квартиру уже открыта. Из коридора пахнет запеченной тыквой и корицей. И почему-то…
– Чеснок? Только не говори, что от вампиров, — хмыкает Костя, снимая пальто. Даже первокурсники знают, что в северных широтах обитают исключительно энергетические вампиры, а от них чеснок не помогает.
– О, ты удивишься, — таинственно улыбается Лера, оставляя на пороге насквозь мокрые кеды. И тянет за руку.
Коридор такой длинный и темный, кажется, это портал в другой мир. Так и есть, понимает Костя, когда оказывается на освещенной желтым светом кухне. Прямо по центру длинный стол, за которым десяток женщин разных возрастов чистят, режут, перемешивают. Колдуют, в общем.
– Моя особенная девочка, — бабушка во главе стола тянет руки и обнимает внучку. — Вы вовремя. Скоро мы со столом разберемся и начнем.
– Если помощь нужна… — все оборачиваются на Костю. Главное — вовремя понять, что ты один в женском коллективе, так сказать.
– Да мы уже все, — улыбается бабушка. — Покажи хлопцу, где у нас руки помыть можно, — это уже Лере.
Лера хватает дольку яблока, прямо из-под бабушкиного ножа, не обращая внимания на ее упреки, хохочет и убегает. Опять Косте ее догонять.
– А это? — квартира пропитана магией, Костя чувствует. Наверняка все стены газетами правильно обклеены.
– Баба Нюра. Моя бабушка, — свет в ванной получается включить только раза с третьего. Лера щелкает пальцами, бормочет что-то под нос, и тогда электричество добирается до лампы.
– Она — Верховная?
– Это в «Американской истории ужасов» может быть верховная, а она — Большуха.
– Аутентично, — хмыкает Костя, намыливая руки.
– Ты же в курсе, что неправильно используешь это слово?
– Питерский снобизм, — глубокий выдох.
* * *
– Ну, пожалуй, начнем, — баба Нюра улыбается всем в кухне.
