Биения радости
Анатолий Евгеньевич Арбузов
Денис – успешный, но одинокий молодой человек. Погружаясь в свои мечты и фантазии, он пытается уйти от реального мира, который не доставляет ему ничего, кроме проблем и разочарований. Иногда воображение Дениса разыгрывается настолько, что вытесняет события его настоящей жизни. Удастся ли ему обрести себя и вернуть реальную жизнь и реальную любовь, читайте в книге «Биения радости».
Анатолий Арбузов
Биения радости
Глава 1
– Ди-и-ня-а! – слышу я сквозь сон.
Меня зовут, но вставать неохота. Доносятся запахи старого бабушкиного дома, и еще не до конца пробудившийся мозг начинает медленно и лениво, будто нехотя, ворочаться с боку на бок в глубинах моей черепной коробки. Аромат печеных яблок, затхлый запах дряхлой мебели и почему-то сухих листьев, а еще давно скошенного сена резко врывается в нос, и я постепенно вспоминаю, где нахожусь.
– Диня! – не унимается знакомый мальчишеский голос за окном, где-то совсем рядом, должно быть, прямо за околицей.
Я приоткрываю сначала один глаз, потом второй и вижу полоску красного света, который робко нащупывает себе дорогу из-за домов напротив. Так рано! И тут я подпрыгиваю, будто мне наотмашь влепили пощечину, потому что вспомнил: вчера с Жекой мы условились пойти на утреннюю рыбалку, и, надо полагать, это именно он сейчас стоит под окном сельского бабушкиного дома и не дает всем спать.
Я выглядываю на улицу – так и есть, это Жека собственной персоной. Увидев мою, наверняка изрядно помятую ото сна физиономию сквозь стекло, он радостно машет мне одной рукой, а другой сжимает две удочки, небрежно опираясь на них. Я, с трудом преодолевая сопротивление шпингалета на окне – тот под несколькими слоями старой облупившейся краски – открываю узкую створку и высовываюсь наружу. На улице свежо, даже прохладно, что необычно для жаркого лета, выдавшегося в этом году. Чувствуется легкий ветерок на щеках.
– Чего орешь? – шиплю я недовольно на Жеку. – Всех перебудишь!
– Да кого ж? – изумляется тот, озадаченно озираясь.
И в самом деле, кого?.. Здесь не город. На селе все встают рано, впрочем, так же рано и ложатся. На соседнем огороде уже хлопочет тетя Зина – наша соседка, а возле курятника стоит бабушка и разбрасывает корм. Белые курицы, громко кудахча и размахивая крыльями, силятся добраться до зерен, отпихивают товарок, негодующе квохчут и возятся в пыли. Только единственный бабушкин петух гордо и свысока глядит на всю эту куриную свалку то одним красным глазом, то другим, но не принимает участия в борьбе, явно считая подобное ниже своего петушиного достоинства.
– Я сейчас, – обещаю я и прыгаю на дощатый пол с высоченной пружинистой кровати, с размаху пребольно стукаясь голыми пятками.
Наскоро взбиваю перину, да-да, самую настоящую перину, пусть старую и слежавшуюся, зато щедро набитую гусиным пухом. Это вам не какой-нибудь современный матрас! Я застилаю кровать покрывалом, одеваюсь и бегу к рукомойнику, который установлен здесь же во дворе над старой бочкой, нажимаю на трубку и плескаю себе в лицо пригоршню ледяной воды. Жека нетерпеливо мнется за калиткой, наблюдает за моими манипуляциями, смешно морщит нос и поглядывает на восток, где уже поднимается огромное красное солнце.
– Скорее, – торопит он. – Весь клев прозеваем!
– Завтракать будешь? – спрашивает бабушка, которая уже закончила кормить кур и возвращается в дом.
– Не, – отмахиваюсь я. – Мы с Жекой идем на рыбалку. Я потом.
– А, идите… – бабушка тут же забывает про нас и поднимается на крыльцо, чтобы скрыться в сенях.
Я отпираю калитку, хотя какое там «отпираю» – на ней надето кольцо из толстой проволоки в белой грязноватой изоляции, которое просто набрасывается на врытый в землю столб забора – вот и весь замок. Воров тут нет, все свои, и ни одна хозяйка в селе не запирает дом на ключ, уходя по делам, не говоря уж про калитки. А проволока – просто защита от соседских коз, чтобы не потравили овощи в огороде.
– Это мне? – интересуюсь я и показываю на удочки в Жекиной руке.
– Конечно! – заверяет меня Жека и демонстрирует тонюсенький прутик из искусственного бамбука без катушки, но уже с леской, продетой сквозь алюминиевые кольца и обмотанной вокруг ручки. – Это будет твоя, а эта – моя.
У Жеки спиннинг, и я немного завидую приятелю, пусть и сделан он старшим братом Жеки кустарным способом, а не куплен в магазине. Впрочем, это моя первая в жизни рыбалка, и мне сойдет любая удочка. Я, недовольно хмыкнув, с видом заправского рыбака кладу это бамбуковое недоразумение себе на плечо и иду вместе с Жекой по нашей сельской дороге. Она лишена асфальта, но зато четко обозначена двумя колеями укатанной в камень земли, покрытой змейками трещин. Во время дождей ее развозит и пройти здесь можно разве что в резиновых сапогах. Носок как раз одного такого сапога, потерянного кем-то в грязи, торчит посреди дороги, и я привычно пинаю его ногой. Сейчас его не достать.
Нынче установилась сухая погода, и каждый наш с Жекой шаг отмечает облачко мелкой светло-коричневой глиняной пыли. Она вздымается и тут же оседает на траву вокруг, отчего та покрывается тусклым налетом. Бабушкин дом предпоследний, поэтому очень скоро мы оказываемся на пустоши, поросшей невысокой травой с редкими листиками «лепешек». Так мы называем между собой приземистое растение с приплюснутыми семенами, которые можно есть. Пахнет травой и сыростью от росы. Жека на ходу ловко наклоняется, хватает парочку этих семян-лепешек и быстро отправляет в рот. Я следую его примеру. Вкуса у них нет, но нас устраивает сам факт их поедания. Почему-то нам и другим детям с улицы кажется это очень интересным.
Вот и спуск в овраг, вниз к ленте реки, мимо поросших репьем холмов довольно крутого косогора, где уже пасутся козы, заботливо приведенные местными жителями поутру на это импровизированное пастбище. Козы равнодушно смотрят на нас своими странными глазами с длинным бесформенным, словно размытым, зрачком и, изредка блея, с очевидным наслаждением громко хрупают колючками репейника, будто это и не колючки вовсе, а крем-брюле. Все им нипочем.
Жека не сворачивает в овраг и уверенно следует мимо спуска.
– А мы разве не к реке идем? – спрашиваю я.
– Не-а, – зевает Жека. – На реке течение быстрое, никого не поймаешь. Карасей, разве что, но их долго ловить. Можно и весь день просидеть. Мы вон лучше на Серебристые пруды пойдем. Там ротаны – ого, только успевай тащить!
Он кивает в сторону двух лужиц на горизонте. Далеко. Отсюда, с края оврага, правда, кажется, что рукой подать, но я уже знаю, что это обманчивое впечатление. До Серебристых прудов километра три по прямой, а если в обход оврага, то и все пять. У меня постепенно нарастает беспокойство: бабушка не велела так далеко отходить от дома. Один или с Жекой я там еще ни разу не был, но, конечно, многое слышал. Отец вспоминал, что когда-то давно, когда пруды только-только наполнили водой, там можно было даже купаться, но дело это рискованное и опасное – пруды до того были песчаными карьерами, и их дно отличалось изменчивостью и непредсказуемостью. Вдобавок карьеры были известны и своими невесть откуда бравшимися водоворотами, которые норовили утащить незадачливого купальщика прямо на дно. Отец говорил, что это из-за образования карстовых пустот, но я не очень понимал, как это может быть связано с водоворотами.
Шло время, пруды зарастали ряской и тиной, и, зная об опасности, никто из местных уже давно не ходил туда плавать. Ребята с улицы поговаривали, что, встав на дно ногами, можно было уже никогда не выйти на берег из-за зыбкого песка, и якобы однажды в одном из прудов именно таким образом погиб какой-то взрослый рыбак. История была сомнительной, поскольку повторялась в разнообразных вариациях и все время обрастала новыми подробностями, но проверять ее правдивость на себе не хотелось. Только самые отважные вроде бедового Жеки изредка наведывалась в те места порыбачить.
Я ежусь, но не спорю, чтобы не выглядеть в глазах Жеки трусом. Пруды так пруды.
Становится жарко, утренняя прохлада улетучилась, и мы, сопя от натуги, топаем по тропинке. Даже мне приходится тяжеловато, хотя я одет всего лишь в шорты, майку и сандалии на босу ногу. А вот на Жеке тельняшка, походные штаны и рыбацкие сапоги на пару размеров больше, чем надо, но он все равно важно вышагивает впереди, натужно шаркая, но не подавая виду, что ему нелегко. Сзади доносится шорох. Я оглядываюсь и вижу Снупика – моего спаниеля. Он с трудом поспевает за нами на коротких лапах. На уши пес уже успел насобирать репьев, и я с неудовольствием думаю о том, как их придется извлекать из длинной шерсти, подолгу расчесывая ее специальным собачьим гребнем и стараясь при этом удержать вертлявого пса за ошейник. Постойте, а откуда он здесь? Ведь Снупик остался там, дома в городе. Неужели пробежал сотни полторы километров и нашел меня?
– Снупик! – зову я и свищу: – Фьюить-фьюить.
Пес летит ко мне со всех ног, громко радостно гавкая и смешно хлопая длинными ушами на ветру. Подбежав, он становится на задние лапы и начинает тыкаться мне в ладони мокрым носом, слюнявит их языком.
– Верный мой пес! – смеюсь я и оглядываюсь на Жеку. – Смотри, это Снупик. Интересно, как он нас нашел?
Солнце уже взобралось довольно высоко и находится прямо за Жекиной головой, слепя меня жаркими лучами, подчеркивая линию макушки моего друга с жесткими вихрами и обрамляя ее золотистым ореолом. Я не вижу выражения Жекиного лица, но мне кажется, что он улыбается. Вдруг я останавливаюсь на полуслове и замираю от неожиданного открытия: а ведь не только Снупик, но и Жека не должен быть здесь. Даже в городе не должен. Строго говоря, моего школьного товарища не может быть нигде! Я все вспоминаю.
– Жека! Снупик! – шепчу я пораженно. – А ведь вы оба умерли!
Глава 2
Это сон или что-то вроде наслоения случайных воспоминаний, пугающе реалистичных и отчетливых, мне приснится только завтрашней ночью, а пока что я был немного занят. Утром издох Снупик, и я собирался его похоронить.
Снупика мне подарили на день рождения родители. К сожалению, не помню, сколько мне тогда исполнилось, но, по ощущениям, было это лет двадцать назад. Думается, случилось это аккурат накануне того самого знойного и засушливого лета, которому суждено было присниться мне назавтра. Точный возраст Снупика мне тоже был неизвестен, поэтому на резонный вопрос ветеринара пришлось промямлить что-то неопределенное:
– Ну… Не знаю… Может быть, лет двадцать, двадцать один. Я тогда еще ребенком был.
– А что вы хотите? Возраст! – понимающе кивнул ветеринар. – У собаки рак, – безапелляционно добавил он. – Долго не протянет. Может, неделю или две.
– А разве у собак бывает рак?
– Еще как! У них все, как у людей. А вы что думали?
Ветеринар выдержал положенную паузу и предложил:
– Можем усыпить. Недорого.
Видимо, лицо у меня в тот момент приняло такое выражение, что ветеринар равнодушно махнул рукой:
– Впрочем, как хотите.
Я бережно завернул парализованного Снупика в одеяло и, прижимая к себе, выбрался на улицу.
А сегодня утром его не стало. Что ж, я был уже готов к этому. Снупик последние три дня ничего не ел, только тихонько поскуливал и едва касался моей руки языком, когда я пытался его погладить, лежа на своей любимой подстилке в углу кухни. Бедный мой пес! Он из последних сил попытался гавкнуть, когда я вошел, чтоб в сотый раз за сутки попытаться его покормить, но у него получилось издать только какой-то странный стон, удивительно похожий на человеческий. Потом Снупик заскреб лапами и затих.
Я рыдал, как ребенок, в пустой квартире, оставшись один, наверное, впервые за всю свою жизнь. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я отправился на поиски подходящей коробки, чтобы уложить в нее начинавшую коченеть тушку своего друга. Как назло, не попадалось ничего подходящего. Спаниель был довольно велик и неожиданно тяжел, а все коробки, которые удалось отыскать в шкафу оказались слишком малы для него.
В конце концов, отчаявшись, я просто сложил Снупика в большую холщовую сумку, по случаю доставшуюся мне в подарок в одном из сетевых магазинов одежды. Не слишком-то заботливо и достойно, но на большее я, учитывая обстоятельства, не был способен.
Похоронить пса я решил в городском парке. Там хватает ничем не примечательных, тихих уголков, где можно втайне от всех выкопать неглубокую яму, поместить сумку со Снупиком и засыпать землей так, чтобы никто его не нашел, включая бродячих собак и мелкого зверья. Это незаконно, но нам нравилось гулять в парке, поэтому лучше уж там. Выкопать! Хорошая идея, но чем? Житель я городской, дачи у меня тоже нет, а значит, нет и никакого садового инвентаря, включая самую обычную лопату. В растерянности я побродил взад-вперед по ставшей внезапно огромной, пустой и непривычно тихой квартире.
Впрочем, раздумывал я не долго. Через несколько кварталов находился магазин строительных материалов, и мне пришло в голову, что там, должно быть, можно подыскать подходящий инструмент. Пришлось заставить себя одеться и выйти на улицу.
Едва я высунул нос из теплого вонючего полумрака подъезда, как сразу же получил горсть колючего снега в лицо. Ветер раскачивал деревья вдоль дороги так, что они пригибались почти горизонтально земле. Ноябрь уже начался, из серого скучного неба бесконечно изливался ледяной дождь со снегом, и несмотря на раннее время казалось, что уже вечер. Я засунул руки поглубже в карманы куртки и, почти ничего не видя впереди из-за белой крупы, направился в сторону магазина.
Лопату я нашел быстро. Этого добра, как оказалось, в магазине хватало. Не особенно выбирая, я прошелся вдоль штабеля инструментов и схватился за гладкий деревянный черенок одного из них. Критически и с видом знатока осмотрел лезвие, отнес лопату к кассе.
Продавец безразлично поводил считывателем вдоль штрих-кода на черенке. В его взгляде я попытался разглядеть одобрение моего выбора, сам не будучи уверенным в том, что взял хорошую вещь. Что я понимаю в лопатах? Тщетно – то ли продавец попался чересчур непроницаемый, то ли ему и в самом деле было все равно. Касса пискнула, я приложил карту к терминалу и уже минуту спустя вновь оказался на пронизывающем ветру. Двигаясь в сторону дома, я поочередно перекладывал лопату из одной руки в другую, пытаясь отогреть озябшие пальцы в карманах и сожалея, что не прихватил из дома перчатки. Я окончательно продрог от холода и мокрого снега за шиворотом, когда добрался, наконец, до родного подъезда. Тут я немного помедлил – мне не хотелось туда, наверх, в пустую квартиру, где меня больше не ждал Снупик, где так и лежало его тело, завернутое в холщевую сумку. Слезы сами собой брызнули у меня из глаз, и было уже не отличить, где они, а где растаявший снежный дождь.
Из подъезда вышли какие-то дети и, понимая, как нелепо я выгляжу с лопатой в одной руке, сморкаясь и утирая слезы другой, хлюпая носом, я поспешил поскорее проскользнуть мимо них к лифту. По пути мне казалось, что дети провожают меня, взрослого рыдающего мужика, удивленными взглядами. Мне сделалось жутко стыдно, поэтому я отвернулся. Впрочем, возможно, это всего лишь разыгралось мое воображение, и никому на самом деле не было до меня дела.
Снупик лежал там, где я его и оставил. Не раздеваясь, я положил пса себе на колени и долго гладил его прямо сквозь ткань сумки. Отчего-то мне казалось, что я таким образом отдаю ему дань своей любви и уважения. Я ни о чем не думал и очнулся только тогда, когда в коридоре стало настолько темно, что очертания предметов вокруг стали почти неразличимыми. Надо было спешить! Наш парк, как и все остальные, закрывался в одиннадцать. Бросив взгляд на циферблат, я сообразил, что у меня еще есть в запасе часа три, что, впрочем, могло быть и не совсем так, поскольку я понятия не имел, сколько времени может занять копка могилы.
Я снова выбрался из дома. Ветер стих, а мерзкий мокрый снег окончательно сменился ливневым дождем. Оно и к лучшему! Теперь-то уж точно моих слез никто бы не смог заметить. Наверное, я был единственным человеком во всем городе, кто в такую погоду направлялся в парк. От этой мысли мне сделалось еще более неуютно и одиноко и, как это часто бывало в такие моменты, я принялся жалеть себя. Я шел и раздумывал, что же мне теперь делать: пойти, что ли, напиться в баре или, может, не стоит, поскольку завтра на работу? А вдруг я там даже с кем-нибудь познакомлюсь и проведу вечер не один? И, чем черт не шутит, приглашу ее домой, чтобы не возвращаться одному в мрачную квартиру, отчего я мысленно содрогался. Почему бы и нет? Раньше я такого себе не позволял, главным образом, из-за ревнивого Снупика, норовившего облаять, а то и слегка куснуть любую приведенную мной девушку. Самим девушкам это, надо полагать, не очень нравилось, и после нескольких неудачных экспериментов, закончившихся полным провалом, я перестал приводить кого бы то ни было к себе. Думаю, старый пес по-своему боялся меня потерять. Или, возможно, по врожденной собачьей доброте, предостерегал меня от необдуманных поступков. Впрочем, я не обижался на него. Напротив, выходки Снупика, несмотря на досаду и испорченные вечера, меня скорее развлекали, а те девушки не казались настолько привлекательными, чтобы все эти неудачные свидания меня сильно огорчали.
Нет. Нет! Все же так нельзя: идти хоронить друга и одновременно думать о развлечениях. Я плохой человек. И плохой друг. Но как все-таки тоскливо! А еще как же безумно одиноко идти по этой темной улице с черными провалами луж на неровном асфальте. Так, как не бывало еще никогда.
Вот так, борясь с собой и ругая за малодушие, я оказался у ворот парка. Никого. Только тусклые фонари вдоль дорожек, от которых не было почти никакого света, и черные тени деревьев, а еще равномерный шум дождя были моими спутниками в тот печальный промозглый вечер. Я свернул налево, потом направо, машинально следуя знакомым маршрутом наших со Снупиком ежедневных прогулок. Я хорошо понимал, куда иду. Это место между двух причудливо изогнутых деревьев я приметил еще давно. Достаточно далеко от дорожки и в то же время, свободное от кустов и поваленных сучьев. Идеальная полянка для могилы Снупика.
Нужные деревья я нашел с трудом, почти на ощупь. Растяпа! Даже не сообразил прихватить фонарик. Ругаясь сквозь зубы, я осторожно положил сумку на раскисшую землю и принялся копать. Хорошо, что Снупик умер не зимой. Копать было не то, чтобы трудно, скорее, непривычно. Я спешил и вскоре ощутил неприятное жжение в ладонях. «Будут мозоли, – уныло сообразил я и тут же подбодрил себя: – Зато хоть согрелся!» Правда, от последней мысли легче почему-то не стало, равно как и не стало теплей.
Я пошарил руками внизу, на темной земле, нашел и схватил насквозь мокрую сумку. Осторожно положил ее в вырытую яму, словно боялся разбудить мертвого пса внутри.
– Прощай, Снупик, – всхлипнул я, постоял, отдыхая, и принялся закапывать могилу.
Покончив с этим, я подумал, что хорошо бы обозначить место каким-нибудь камнем, чтобы по весне прийти сюда и навестить пса. Но где его тут найдешь, тот камень, да еще и в темноте? Помаявшись, я подошел к одному из приметных деревьев и с размаху сделал несколько зарубок лопатой с той стороны, где, по моему мнению, был зарыт Снупик. «Это все ничего… Потом я сюда обязательно вернусь и сооружу, дружище, тебе надгробие получше». – Так успокаивал я себя, спеша к выходу в надежде, что успею до закрытия ворот.
Я успел. Однако устал, замерз и промок так, что сразу же решил не тащиться домой пешком, а подъехать на трамвае, благо последний как раз подходил к остановке, вырывая из темноты окружающие предметы лучами круглых фар. Недолго думая, я ринулся на свет. Ни о каком посещении бара речь уже не шла. Да разве могли бары и алкоголь затянуть ту бездонную черную дыру, которая образовалась где-то в груди с уходом Снупика и норовила втянуть в себя весь этот сумрачный и мокрый мир вокруг?
Глава 3
Я успел добежать еще до того, как трамвай остановился, и стоило водителю открыть двери, не мешкая, ввалился в салон. Внутри ожидаемо было пусто, только в самом конце сидел, развалившись на сиденье мужчина неопределенного возраста, очевидно, бездомный и вдобавок явно страдающий алкоголизмом. Эта со всех точек зрения непривлекательная личность, распространявшая вокруг себя омерзительный запах застарелой мочи и фекалий, преспокойно спала и потому не заметила моего присутствия, чему оставалось только искренне порадоваться. Вдобавок к уже упомянутым «ароматам» от нее за несколько метров разило чем-то сивушным, настолько резким, что мне даже не хотелось выяснять, чем именно.
Машинально я приземлился на обитое противовандальной тканью сиденье как можно дальше от бездомного и совсем близко к кабине водителя. К соседнему креслу у окна я пристроил лопату и облегченно приготовился хоть немного отдохнуть. Ехать мне было недалеко, буквально две остановки. Однако даже такая незначительная передышка принесла бы мне сейчас заметное облегчение. У меня уже начинали ныть ладони и побаливала с непривычки спина. Я устроился удобнее, радуясь расслабленности мышц и теплу салона, трамвай было тронулся, но тут же опять остановился и открыл переднюю дверь, откуда тотчас ворвался поток ледяного воздуха. Я недовольно съежился. Водитель, по всей видимости, собрался забрать отставшего пассажира.
– Спасибо! – поблагодарил его негромкий женский голос, и в салоне очутилась девушка примерно моего возраста в бирюзовой куртке с блестящими молниями и зонтиком, удачно подобранным в цвет.
В другой руке она держала проездной, а щекой прижимала к плечу мобильный телефон и недовольно втолковывала невидимому собеседнику:
– Да не туда я уехала! Сколько можно объяснять? Думала, он к тебе идет. Еду-еду, а твоей остановки все нет. Что? А… Так темно же, откуда мне знать?
Девушка приложила билет к валидатору и, вскользь окинув взглядом меня, в запачканных до колен глиной брюках и с такой же грязной лопатой рядом, ринулась сперва вглубь салона, но вовремя заметила вонючую личность и, поколебавшись, села неподалеку, спиной по ходу трамвая, через проход.
– Ну, пожалуйста! Не злись, – сменила она интонацию на примирительную, переходя от нападения к защите. – Я же не специально! С кем не бывает? А? Я знаю… Да… Еду, конечно. Как всё? Ты ж сам хотел!.. Ну, как знаешь! Я тут прусь черте куда, – девушка недовольно покосилась на меня. – Черт знает с кем, да еще на ночь глядя!.. Да я не это имела ввиду! Одна я… Блин…
Собеседник, похоже, бросил трубку, и я понял, что на моих глазах только что разыгралась небольшая драма. За окном было темно, да и места были мне знакомые – ничего интересного, поэтому от нечего делать я принялся разглядывать эту раздосадованную девушку в бирюзовой куртке, мимоходом отмечая, что она стройна, современно и со вкусом одета, что было заметно, даже несмотря на порядком намокшую одежду, и что телефон, по которому она секунду назад общалась, так тот и вовсе стоит неприлично дорого. Не исключено, что это был подарок как раз того несговорчивого парня, отрывочный разговор с которым я невзначай подслушал. В том, что незнакомка разговаривала именно с парнем, а не, скажем, с подругой можно было без особо труда понять по растерянному взгляду с особым горестным выражением и искорками обиды, разочарования и злости, с которым она смотрела в экран. «Ну и мужики пошли!» – казалось, говорил этот выразительный в своей укоризне взгляд, знакомый любому представителю моей половины человечества, если только он состоял хотя бы раз в жизни в отношениях с представительницей второй половины.
Довершала «экипировку» девушки небольшая, я бы даже сказал, микроскопическая сумочка на цепочке, вероятно, ничуть не дешевле телефона, который незнакомка тут же сердито в нее засунула вместе с проездным билетом. На голове девушки, не смотря на холод, не было никакого головного убора, благодаря чему, у меня была возможность увидеть ее русые волосы, уложенные, очевидно, талантливым парикмахером в модную прическу. Последняя из-за дождя и быстрого бега за трамваем успела, тем не менее, несколько подрастерять свой великолепный вид и торчала в разные стороны длинными острыми прядями, из-за чего девушка напоминала маленького сердитого ежика.
Я отметил все эти детали в течении пяти секунд, не более, прежде чем в полумраке салона сумел рассмотреть подробнее ее худое лицо, печальное, с немного опущенными уголками неярко накрашенных, но грамотно очерченных губ и едва заметными ямочками на щеках. Лицо, созданное улыбаться, сейчас выражало досаду и растерянность. Девушка снова встретилась со мной взглядом, и в этот момент я дернулся будто от удара током и неожиданно для самого себя ухватился что есть силы за гладкий черенок лопаты. При виде моей реакции и напряженного лица, ее брови испуганно вскинулись вверх, и она поспешила беспокойно отвернуться к окну, будто ничего больше ее так не интересовало, как темная улица, едва различимая за отражением салона на стекле. Жест бесполезный, учитывая темень и струи дождя, беспрерывно льющиеся с крыши трамвая и стекающие длинными разводами наискось по стеклу. А у меня в это время в голове снопом ярких искр взорвалось воспоминание – я узнал эту девушку. На мгновение я перенесся в свое прошлое.
Это была школа, класс восьмой или девятый. Классная руководительница под каким-то скучным предлогом загнала нас в столовую. То ли мы должны были что-то сделать, то ли из-за общей перегруженности учебного заведения нам не хватило места для занятий – все это я сейчас уже подзабыл, но зато отчетливо помнил, что мы все никак не могли собраться, шумели, возбужденные непривычной обстановкой, и так долго рассаживались, что учительнице пришлось на нас прикрикнуть и громогласно призвать к порядку. Когда все, наконец, перестали шуметь, возиться и заняли места, она вдруг оглядела нас и озабоченно произнесла:
– А куда у меня еще одна козочка подевалась?
