Николай Иванович Хрипков "Барков советского розлива"

– А Вите у нас сколько лет?

– В прошлом году летом восемнадцать исполнилось.

– А Витя у нас учится или работает?

– Учится. Он фазан.

Топольницкий оторвался от блокнота и глянул на Сорокина. Сорокин опять потянул полы свитера. Он был явно напуган. Глазки его бегали.

– Не понял. Какой еще фазан?

– Ну, фазанами называют тех, кто учится в речном училище.

– Училище?

– Ну, да.

– Ага. Значит, твой старший брат Витя учится в речном училище. А как попала к тебе тетрадь? Ты ее сам взял или Витя дал тебе ее?

– Ну, смотрю, он что-то читает, смеется. Спросил, что такое. Он сказал: не твое дело. Ну, положил у себя на полке в шкафу, где у него тетради и учебники лежат. Ну, а когда его не было дома, я взял тетрадь, почитал, ну, и решил пацанам почитать.

– Пацанам? Это кому?

– Ну, друзьям во дворе. В школе там.

– В школе ты ее читал на уроке с соседом по парте, когда Елена Владимировна забрала у тебя эту тетрадку.

– Ну, не только.

– А где еще?

– В туалете.

– В туалете?

– Ну, да. Пацаны там курят на перемене. Я им читал тоже.

– -Пацаны – это кто?

– Ну, из старших классов. Ну, и мелкие подходили. Слушали

– И вот эту похабщину ты чи?ал при младшеклассниках?

Сорокин опустил голову. Натянул свитер на колени.

– А брат хватился тетради?

– Да.

– И что?

– На меня наехал. Я сказал, что не брал. Он дал мне по шее. Я сознался.

– Сказал, что забрала Елена Владимировна?

– Ну.

– И что?

– Ну, брат пинал меня, даже по морде дал. Ругался.

– Что он тебе говорил?

– Ну, что я дурак, что за это посадить могут.

– Значит так, Анатолий. Давай сделаем так! Ты о нашем разговоре никому. Могила. Понял?

– Ага.

– Адресок мне свой скажешь. Хотя не надо. В школе он есть.

Сорокин поднял голову. На этот раз глаза его не бегали.

– Меня посадят?

– Посадить не посадят. А вот в комсомол точно не примут.

– Да я туда и не рвусь. Больно надо.

– Это плохо, что не рвешься. А рваться надо. Комсомол – это молодость мира, а его возводить молодым. А куда после школы собираешься?

– Да куда7 В ремеслуху. Не в институт же.

– Это точно. В институте тебя не ждут.

– Я могу идти? У нас урок физики. Любовь Александровна не любит, когда опаздывают на ее уроки.

– Иди! Уговор наш помнишь? Никому! Ни одной душе!

– Ага! Ага!

Уже взялся за ручку.

– Постой, Сорокин! А что ты всё время одергиваешь свитер?

– У меня э то…

– Ну, говори!

– У меня замок разошелся.

– Вон что! Ну, давай дуй на урок!

Зашла Елена Владимировна.

– Забыла вам сказать, Максим Николаевич, Сорокин состоит у нас на учете в детской комнате милиции.

– По поводу?

– Употребление спиртных напитков, драки, прогулы. А сейчас еще и вот это. Гнать надо таких из школы!

–

Речное училище стояло на окраине сразу за судоремонтным заводом. Поднявшись по широкому каменному крыльцу, Топольницкий попал в просторный холл, по которому расхаживали будущие речники, все в одинаковой одежде. Темные синие рубахи, черные расклешенные брюки, которые держались на ремнях, на бляхах которых был изображен якорь и серп с молотом.

И черные туфли на всех.

Завуч на этот раз был мужчина лет сорока в морском кителе. Предупрежденный об его приходе по телефону, он ждал его в холле на первом этаже возле расписания. Протянул руку, представился;

– Заместитель директора училища по учебно-воспитательной части Жильцов Борис Петрович. Сорокин предупрежден и сидит у меня в кабинете. Могу я поинтересоваться, что он натворил? Поверьте, я спрашиваю об этом не из праздного любопытства.

– Он никого не убил и не ограбил. Он может помочь мне в поиске автора одного сочинения, которое не нужно читать советской молодежи.

– Антисоветчина?

– Не совсем. Но тоже ничего хорошего.

Они, не торопясь, поднялись на второй этаж. Топольницкий хотел узнать о Сорокине до того, как встретится с ним.

– Ну, что такое Виктор Сорокин? Середнячок. Себе на уме. Почти по всем дисциплинам тройки. Познавательная мотивация низкая. На уроках пассивен. Интереса не проявляет. Не комсомолец. Не спортсмен. Ни одного кружка не посещает. Какой-то вялый. Ну, знаете, к нам в основном приходит контингент, от которого школы желают избавиться.

Топольницкий кивнул. Зашли в кабинет.

– Мне оставить вас наедине? – спросил завуч. – Или мое присутствие обязательно?

– Совсем необязательно.

Топольницкий сел на место завуча. Поманил Сорокина.

– Ближе подсаживайся!

Юноша пересел. Почти ничего похожего с младшим братом. Ага! У них же разные отчества. Значит, от разных отцов.

– Я сотрудник комитета государственной безопасности. Слыхал о таком?

Сорокин кивнул. Смотрел он в угол, избегая встретиться с ним взглядом. Значит, есть, что скрывать.

– Не догадываешься по какому поводу я собираюсь беседовать с тобой?

– Нет.

Топольницкий достал тетрадку.

– Узнаешь?

– Узнаю.

– Твоя?

– Моя.

– Читал?

– Читал.

– То, что ты не автор этого, понятно. Возникает вопрос: кто тебе дал эту тетрадь? Или ты переписал у кого-то?

– Дал.

– Кто?

– Не скажу.

– Я, кажется, сказал, откуда я. От нас никаких секретов нет. Ты это не знал? Еще раз повторяю: кто тебе дал эту тетрадь?

Сорокин еще ниже опустил голову.

– Понятно. Значит, продолжим беседу в другом месте. Ты догадываешься, где? Отвечай, когда тебя спрашивают!

– Догадываюсь.

– Ты понимаешь, что там в игрушки не играют. И если там с кем-то желают поговорить, то это очень серьезно. Так что? К нам на допрос?

– Не надо.

– Тогда говори!

– Ну, меня же будут стукачом считать.

– Если ты скрываешь правду от органов, знаешь, кем ты становишься? Государственным преступником со всеми вытекающими последствиями. Говори!

– Ну…

– Говори!

– Ну, в общем, мне Вовка Зябликов дал почитать. На три дня. А этот придурок утащил ее у меня.

– Придурок – это твой младший брат? А Владимир Зябликов – это кто? Вы с ним друзья?