Александр Капто "В водовороте века. Записки политика и дипломата"

В водовороте века. Записки политика и дипломата
Александр Семёнович Капто

Наш XX век
Автор воспоминаний – заведующий Идеологическим отделом ЦК КПСС, Чрезвычайный и Полномочный Посол (посол СССР на Кубе, первый посол Российской Федерации в Северной Корее) – рассказывает о многих знаковых исторических событиях, к которым он оказался непосредственно причастен как на Родине, так и за рубежом.

В силу своей профессиональной деятельности ему довелось осуществить официальные визиты в 46 стран мира, общаться с выдающимися представителями отечественной и мировой политической, научной и творческой элиты. Всем им автор дает свои искренние оценки и характеристики.

Для широкого круга читателей.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Александр Семенович Капто

В водовороте века. Записки политика и дипломата

Серия «Наш XX век» выпускается с 2013 г.

В книге использованы фотографии из семейного архива А.С. Капто

© Капто А.С., наследники, 2023

© «Центрполиграф», 2023

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2023

От автора

Время стирает камни, меняет русла рек. На смену одному поколению приходит другое. У каждого свои пути-дороги. И там, где для одного был финиш, у другого – старт. И эта удивительная «диалектика времени» каждой новой генерации не может измеряться только альтернативными плюсовыми и минусовыми параметрами. Она не двухцветна: красная и черная или черная и белая. Жизнь – многоцветная гамма. Она даже не песня, из которой, кстати, тоже невозможно выбросить ни одну строчку. Это многосюжетная человеческая драма, которую пишет и исполняет одно и то же поколение. И в этой драме все: оптимистическая трагедия и трагический оптимизм, победители и побежденные, смех и слезы, счастье и горе, радость и печаль, жизнь и смерть, война и мир.

И еще: давно ставшая, казалось бы, бесспорной и неизменной истина о том, что человек сгорает во времени, в наше драматическое бытие приобрела еще одну грань: время сгорает в человеке.

Я считаю счастливыми тех, для кого жизненным кредо стал добросовестный поиск истины в жизни, честное прочтение истории своего Отечества. Такие люди используют дарованное им природой благо для того, чтобы не чувствовать себя на земле грибом-поганкой. Познавая мир, они обогащают себя, а возвышая себя, благодаря познанию они вплетают и свой, пусть самый скромный, цветок в многоцветье общечеловеческого бытия.

И какими же нравственно ущербными являются те, кто на окружающий мир – вчерашний и сегодняшний – заставляют смотреть через субъективистски-усеченную цель не только самого себя, но и других, претендуя при этом на абсолютную истину, на истину «в последней инстанции». Так рождается не только одномерное сознание. В недрах именно такой «вещи в себе» вырастает чертополох лжи и неправды. Великомученик и правдоискатель, украинский поэт-«шестидесятник» Василий Симоненко в своем тогда «захалявном» («захалявные» – запретные; происходит еще от шевченковских времен, когда выдающийся поэт вынужден был прятать свои стихи «за халяву», то есть за голенище сапога) дневнике выделил три категории лжецов: одни лгут, извлекая из этого моральную или материальную выгоду, другие лгут лишь для того, чтобы лгать, а третьи – служат лжи как искусству; они, собственно, придумывают или домысливают логические концовки к правде. Что скажешь о таких людях? Поэт прав: не умеющий писать не может завидовать Льву Толстому, он завидует соседу, который умеет всего лишь расписаться.

Но дело не только в том, что на одни и те же события можно смотреть через различные политические и нравственные очки. Приходится учитывать и то, что в то время, о котором я хочу рассказать, Иуда многих похлопал бы по плечу. Поэтому некоторые ниспровергатели тех или иных ценностей становились в изменившейся социальной ситуации их сладкопевцами, «забыв» при этом, что хлеб подаяния горек. И в который раз повторяется истина: кого бог захочет наказать, того он прежде всего лишает разума. Добавлю к этому – совести тоже. Поэтому и не случайно, что производство современных Фамусовых и молчалиных достигло фабричных масштабов. Оборотни и перевертыши – как грибы после дождя. Парадигма социального зла приобрела доселе невиданные размеры и непредсказуемо причудливое очертание. Оазисы надежды – качественно новое молодое поколение, которое должно иметь в жизни свои собственные нравственные точки опоры и правдивое, непредвзятое представление о своих предшественниках.

В моей же судьбе не оказались транзитными фигуры таких непревзойденных мастеров, как Олесь Гончар, Микола Бажан, Михайло Стельмах, Борис Олейник, Александр Корнейчук, Сергей Михалков, Михаил Ульянов, Чингиз Айтматов, Расул Гамзатов, Махмуд Эсамбаев – общение с этими и многими другими людьми – деятелями культуры – расширило мои жизненные горизонты, дало возможность почувствовать богатство и нравственную силу национальных культур, каждая из которых, как кристалл, высвечивает своими гранями все многоцветье высокой духовности своего народа, неистощимую моральную и эстетическую энергетику его души.

Академики Борис Патон, Виктор Глушков, Павел Копнин, генеральный авиаконструктор Олег Антонов, всемирно известный скульптор Евгений Вучетич – общение с ними дало возможность не только еще больше окунуться в процесс постижения истины, но и получить настоящие уроки человеческой нравственности.

Что же касается политических деятелей, с которыми меня свела судьба в разное время, то здесь галерея не только многочисленная, но и очень пестрая, колоритная: Петр Шелест и Владимир Щербицкий с членами их Политбюро, горбачевская команда (генсековская и президентская – Вадим Медведев, Александр Яковлев, Эдуард Шеварднадзе), Хо Ши Мин и Джордж Буш (старший), Фидель Кастро и Ким Ир Сен, Даниэль Ортега и Жозе Эдуарду душ Сантуш, Индира Ганди и Войцех Ярузельский, все без исключения лидеры бывших соцстран, многих государств Азии, Африки, Латинской Америки, и еще большее количество замечательных людей по официальному рангу ниже, но не менее привлекательных и содержательных личностей.

О многих названных выше и еще не названных людях я расскажу по ходу воспоминаний, а сейчас хочу подчеркнуть, что такие контакты с ними я воспринимал с особой жадностью. И, думаю, не в последнюю очередь потому, что в детстве я не был избалован городской жизнью, пусть и самой скромной, но все же располагающей большими, чем в сельских условиях, возможностями для живого общения с интересными людьми.

Люди, события, факты… Это не просто три слова. Это своеобразная формула жизни, в которой для меня первичным являются люди. Кто они? Личности – носители высоких нравственных качеств или двуликие Янусы? Кристаллы, отсвечивающие своими многоцветными гранями, или духовно убогие существа? Творцы новых форм жизни или Геростраты?

И еще. Что побуждает меня возвратиться назад, в не такое уж давнее прошлое, прокручивать ленту минувших десятилетий, оценивать прожитое с точки зрения настоящего?

Интересно ли моему современнику, герою нашего времени, копание в прошлом? Что дадут ему мои воспоминания о жизни, «прожитой напрасно»; чему научат они его, решительно отринувшего от себя это прошлое? Думаю, что мое желание посмотреть на историю глазами современного человека вполне естественное. Естественное хотя бы потому, что мучительно хочется ответить себе и читателю на вопросы, правда ли, что прошедшее – это потерянное время, растраченные впустую силы долгой и невыносимой жизни под гнетом тоталитаризма? А как оценивать нынешнее время? Это что, переход к светлому будущему?

На Украине: от «оттепели» до перестройки

Горбачев: главное – Фидель!

Кухня Старой площади

Фразой «Главное – Фидель!» Горбачев закончил со мной беседу в связи с назначением меня Чрезвычайным и Полномочным Послом на Кубе. Разумеется, в разговоре поднимались и другие важные темы, но резюме было именно таким. Как мне кажется, за этим стояли веские аргументы. Ведь тогда, а это произошло в декабре 1985 года, отношение Москвы к кубинскому руководителю определялось следующими параметрами: вождь кубинской революции и признанный руководитель первого на латиноамериканском континенте социалистического государства, крупный политик мирового масштаба, лидер движения неприсоединения, искренний и большой друг нашей страны, несгибаемый борец с американским империализмом. И конечно же, яркие личностные качества – человеческое обаяние, интеллигентность и высокая эрудиция, пламенный трибун и тонкий собеседник.

Но главное в горбачевском резюме находилось все же в плоскости: Куба и Советский Союз в условиях перестройки и нового политического мышления. Именно на этом, как я почувствовал, и фокусировался акцент генсека, в правомерности чего я убедился с первых дней работы в Гаване.

Встретил Горбачев меня подчеркнуто приветливо. Вышел из-за стола мне навстречу, поздоровался, пригласил сесть. Беседа началась с вопроса: «С Егором Кузьмичом встречался?» Переход на «ты» еще больше расположил меня к доброжелательному разговору.

Кстати, и Е. Лигачев двумя часами раньше действовал в таком же ключе. Обратившись сначала ко мне по имени и отчеству, сразу же перешел на «ты». А потом, объяснив ситуацию, сложившуюся с подбором кандидатуры посла в Гавану, сказал: «Мы высоко оцениваем твою деятельность как секретаря ЦК партии Украины, у тебя хорошая теоретическая подготовка. Словом, просим тебя принять наше предложение возглавить посольство на Кубе. Намерены на приближающемся XXVII съезде КПСС рекомендовать тебя в члены ЦК. Опыт работы на Кубе в будущем тебе пригодится». Сознаюсь, если слова «наше предложение», означавшие, что Лигачев говорит не только от своего имени, я «прочитывал» и они не вызывали у меня никаких эмоций, то «просим тебя» прозвучало как-то необычно подкупающе. В самом деле, чего это вдруг «просим», а не «предлагаем», как было принято в таких случаях.

С точки зрения содержания, беседы у Горбачева и Лигачева были фактически идентичными. Их основные тезисы: дипломатическая работа с соцстранами – приоритетное направление во внешнеполитической деятельности, роль Кубы в международных делах велика, для дальнейшего углубления двухсторонних советско-кубинских отношений перестройка и новое мышление открывают новые возможности. В конце бесед последовал один и тот же вопрос: «Есть ли принципиальные возражения?» На слове «принципиальные» делался особый акцент. Собеседники как бы давали понять: сугубо личные моменты, которые можно было бы выдвигать в ответ на поставленный вопрос, желательно оставить в стороне. А этих «личных аргументов» у меня и не было. Сказав «да», я и не подозревал, что уже на следующий день мне придется предстать перед Политбюро, первым пунктом заседания которого был «мой» кадровый вопрос.

А после этого Е. Лигачев еще раз попросил зайти к нему. Суть его пожелания: подготовку к отъезду – а на это по установившемуся порядку каждому новому вопросу отводился минимум месяц – существенно сократить. Причина – в ближайшее время III съезд КП Кубы, на котором делегацию КПСС поручено возглавлять ему. А это означает, что в данном случае уровень представительства решается по аналогии с I съездом кубинских коммунистов, когда такую миссию выполнял второй человек в партийной иерархии – М. Суслов.

Вторично же меня пригласил Лигачев, как оказалось, не для того, чтобы после принятия решений, предопределивших мою судьбу на ближайшую перспективу, поинтересоваться моим настроением. Да и не для того, чтобы сообщить, что и я как новый посол включен в состав официальной делегации КПСС. Просьбу свою он изложил совершенно четко и предельно конкретно: оперативно разобраться «на месте» (для меня еще неведомом) со всеми вопросами, которые ожидают делегацию в Гаване, и, используя все имеющиеся каналы, в том числе и аппарат ВЧ, с помощью которого связь осуществлялась даже через океан в считаные минуты, сориентировать его, Лигачева, что следовало бы учесть в оставшееся до вылета время. Словом, я оказался в ситуации, когда в моей голове мысли роились, как мухи: куда же мне прежде всего – податься в Киев, чтобы собраться для вылета, как говорится в таких случаях, в длительную загранкомандировку, или стремглав и немедля устремиться на далекий остров.

Конечно, такое стремительное развитие событий меня ошеломляло. Ведь еще вчера во второй половине дня я был на «своей» киевской работе. А за звонком из Москвы – срочно прибыть на Старую площадь – последовало разъяснение: поскольку декабрьская непогода не гарантировала своевременное прибытие в ЦК, как было подчеркнуто, непременно к 9.00 утра, необходимо воспользоваться услугами железной дороги. Щербицкий, которого я проинформировал о звонке из Москвы, сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. Слукавил! Позже сам не только сознался в этом, но и рассказал, как с ним «советовались» о двух вариантах моей будущей дипломатической карьеры: Куба или Польша. Москва прислушалась к мнению украинского лидера о том, что в Варшаву не стоит посылать украинца, что, мол, поляки нередко демонстрировали свои негативные эмоции к тем болезненным точкам в украинско-польских отношениях, которые оставила нам история. Например, однажды в программу пребывания в Киеве высокой правительственной делегации из Варшавы в числе других мероприятий был предложен спектакль «Богдан Хмельницкий». От гостей последовал резкий демарш: Богдан Хмельницкий допускал антипольские высказывания.

Читатель, недоумевая, может спросить: «Непонятно – подбор посла все же прерогатива МИДа, а он рассказывает о встречах с Горбачевым, Лигачевым. Не бахвальство ли?» В том-то и дело, что описанное выше воспроизводит действовавшую тогда формулу подбора посольского корпуса. Встреча с Э. Шеварднадзе у меня произошла вечером того же дня, после того, как все «сварилось» на кухне Старой площади. Там же заведующим отделом загранкадров С.В. Червоненко был разработан и план моей своеобразной «стажировки» (встречи с руководителями всех ведомств, которые причастны к сотрудничеству с Кубой), после которой мои мажорные ощущения претерпели существенную коррекцию. Отмечу наиболее существенные моменты.

Э. Шеварднадзе довольно обстоятельно рассуждал о важности подбора руководящих кадров для дипломатии из числа крупных партийных и советских работников. Для МИДа это очень важно, особенно если речь идет о соцстранах, сославшись при этом и на Кубу, где в последнее время послами были секретарь ЦК КПСС К.Ф. Катушев и первый заместитель премьера России В.И. Воротников. Коснувшись моей будущей работы, министр неожиданно для меня ограничился всего лишь несколькими фразами, попутно заметив, что «на месте разберетесь». Сосредоточился же он на проблемах другого плана: скажем так – больше психологических и поведенческих. Суть рассуждений: кубинцы – народ гордый, эмоциональный. «Завоевать» Фиделя – вести себя предельно искренне; сам он, если хочет, скажет собеседнику всю правду, если не захочет, умолчит, но врать не будет. Если же «усечет», что в щепетильных вопросах собеседник «виляет хвостом», считай, что делу конец. Не любит дипломатической чопорности и мидовских протокольных формальностей. Во всем этом я убедился уже в самом начале работы в Гаване. Нередко Фидель, обращаясь ко мне с «постановочными вопросами», давал понять, что эту информацию крайне важно довести лично до Горбачева, так как он не единожды имел возможность убедиться, как такие проблемы вязнут в бюрократической карусели различных ведомств.

«Стажировка» у маршала С.Ф. Ахромеева

«Стажировкой» предусматривалась и встреча с маршалом С.Ф. Ахромеевым. Чем же запомнилась первая встреча с начальником Генштаба? Сказать о военном человеке, что он стройный, подтянутый, – это значит или ничего не сказать, или в лучшем случае повторить аксиому с большой бородой, хотя, конечно, вопреки уставу о строевой службе бывают и исключения, причем не единичные. И все же в свои шестьдесят два года Ахромеев выглядел по-молодецки динамичным, спортивным. Только глубокие и доверчивые глаза да покрывшая лицо сеть тонких морщин говорили о том, что ему в жизни пришлось нелегко. С первых минут беседы я почувствовал в собеседнике большого интеллигента. Раскрылось это по ходу разговора не через какие-то внешние проявления, а через культуру мысли и речи, тончайший и универсальный профессионализм и, как мне тогда показалось, неподдельное искреннее общение.

Его трехчасовой рассказ напоминал больше захватывающий двухсерийный фильм на тему о готовности мировых держав в условиях все еще сохранявшейся тогда холодной войны к возможной военной схватке: дислокация военных группировок на планете, траектория потенциальных угроз, болевые точки вооруженного противостояния. Разумеется, эти глобальные пассажи подавались не абстрактно, а в «привязке» к Кубе. Когда же с его стороны была брошена фраза, что для советского посла в Гаване военные вопросы – это самая большая головная боль, он приоткрыл завесу над всем тем, что не помещалось в рамки обычного двустороннего сотрудничества в военной сфере. Абсолютно неожиданным для меня стал его первый конкретный совет: хотя я лечу работать в Гавану, изучение военных вопросов, которыми мне как послу придется заниматься, все же надо начинать с… Анголы. И пояснил: Ф. Кастро лично и постоянно (а временами ежедневно) занимается «ангольской проблемой», в которой Куба «завязла» не только политически, но и в результате прямого военного участия. Он не ограничился в те годы провозглашением политической формулы о том, что кубинские войска будут находиться в Анголе до тех пор, пока не будет ликвидирован апартеид на юге Африки. А война шла, каждый день она требовала решения огромного множества вопросов как стратегического, военно-политического характера, так и конкретного планирования боевых операций, снабжения боевой техникой и вооружением. И ни один из таких вопросов без Москвы не решался. О некоторых довольно пикантных моментах такой ситуации я расскажу ниже, а сейчас лишь подчеркну: слушая рассказ маршала Ахромеева, я вспомнил горбачевскую фразу «Главное – Фидель», почувствовав еще один «срез» этой проблемы. Это ощущение еще больше усилилось, когда была названа Эфиопия, где кубинский воинский контингент выполнял интернационалистскую миссию, причем на советских танках, многие из которых были настолько разбиты, что в экстремальных условиях, в непосредственных военных столкновениях не могли даже оперативно передвигаться, поэтому их просто зарывали в песок, а орудие использовали как неподвижную огневую точку. Говорил же маршал об этом потому, что тогда в ней очень тесно переплетались нити военно-политического сотрудничества между Москвой и Гаваной.

Когда же стоящий у карты маршал Ахромеев вел указкой по Латинской Америке, он остановился на Никарагуа. Эта страна в то время переживала наиболее драматические дни гражданской войны, в которой «контрас» получали прямую политическую, военную и финансовую помощь Вашингтона, а ЦРУ принимало участие в минировании никарагуанских портов и уничтожении нефтехранилищ. И опять я вспомнил: «Главное – Фидель». Ведь Даниэль Ортега ни один из существенных вопросов никарагуанской революции не решал без мнения Гаваны, а она, в свою очередь, информировала или советовалась с Москвой через советского посла на Кубе.

И наконец, еще кое-что из моей «стажировки» у Ахромеева. Напомню читателю, что в те годы много говорилось (у нас в стране в основном «шепотком», а в зарубежных средствах массовой информации открыто) о советской военной учебной бригаде на Кубе. О ней мне поведал и начальник Генштаба, посоветовав по прибытии на Остров свободы поддерживать непосредственную связь с руководителем этой бригады генерал-полковником Зайцевым, который структурно не вписывался ни в какие подразделения посольства, а действовал абсолютно автономно при прямом и непосредственном контакте только с советским послом.

Конечно, названная бригада была и учебной, но таковой больше для прикрытия. На самом деле это была база электронной разведки в Лурдесе, менее чем в ста милях от побережья США. База – совместное детище Главного разведывательного управления Министерства обороны и КГБ, которую обслуживало более двух тысяч специалистов – с высокими воинскими званиями и отличной технической подготовкой (в целом же в учебной бригаде было 12 тысяч человек). Позже я узнал, что именно тогда Госдепартаментом и Министерством обороны США был подготовлен совместный доклад, в котором, в частности, отмечалось: «С этого ключевого поста прослушивания Советы следят за коммерческими американскими спутниками, связью военных и торговых судов, а также космическими программами НАСА на мысе Канаверал. С Лурдеса Советы могут прослушивать и телефонные разговоры в Соединенных Штатах».

Когда же со временем многие из названных в американском документе операций были продемонстрированы и мне непосредственно на базе электронной разведки, я вспомнил фразу Ахромеева, которой он закончил нашу беседу в Министерстве обороны: «Куба – это „подбрюшье “ у северного соседа; и этим определяется как военно-политическая ситуация в Карибском бассейне, так и многие моменты советско-американских отношений». Что значит «подбрюшье», я ощутил не раз, в том числе и тогда, когда находился вместе с делегацией, возглавляемой Лигачевым, в зале заседаний III съезда КП Кубы. Оглушительный рев и мощные звуки, напоминающие разрывы бомб, заставили вздрогнуть не только людей, но и стены гаванских зданий. Ораторы были лишены возможности продолжать дискуссию. А после перерыва без объявления вышел на трибуну Рауль Кастро и сообщил: американские самолеты-разведчики, грубо нарушив государственную границу Кубы, вошли в воздушное пространство столицы и на бреющем полете в несколько заходов осуществляли провокационные виражи. Информацию же завершил, улыбаясь: «Это мы получили приветствие американского президента нашему съезду».

От Лубянки – до Ясенево

Тема «подбрюшья» получила еще более глубокое конкретизированное продолжение на Лубянке. Председатель КГБ В.М. Чебриков в беседе был не менее обстоятельным, чем С.Ф. Ахромеев. Да и оценки давал те же, лишь в более мягкой по сравнению с начальником Генштаба формулировке. Мне показалось, что ему приятно встречаться с земляком. Нашей родиной является Днепропетровщина, а в 60-х годах мы трудились практически на одном политическом поприще, правда, с разным должностным статусом: он был первым секретарем Днепропетровского горкома партии, а я – секретарем горкома комсомола. И тем не менее его фраза, прозвучавшая после оценочной характеристики всех служб КГБ, вмонтированных в наше посольство в Гаване, о том, что все они работают в стране пребывания под началом посла и поэтому должно быть взаимное доверие, все же была полуправдой. Как оказалось, в практическом плане посол не обладал монопольными возможностями на информирование Москвы по всему спектру экономических, политических, а тем более – военных и разведывательных проблем, хотя во всех кабинетах, имевших к этому отношение, мне внушалось обратное. Резидентура КГБ и Главного разведывательного управления имела и свои самостоятельные комнаты, и каналы шифросвязи, и своих шифровальщиков. И хотя посол о содержании «своих» шифровок, как предписывалось указаниями Центра, обязательно знакомил, как принято было говорить, «ближних» и «дальних» соседей (эти термины получили свое неофициальное хождение по принципу территориальной близости двух силовых ведомств по отношению к Старой площади: Лубянка находится ближе к ней, значит, «ближние», Министерство обороны – дальше, значит, «дальние»), но они нередко действовали на опережение. Как-никак, но подходящий случай показать, что недаром хлеб едят.

Когда же В.М. Чебриков предложил не ограничиваться беседой только с ним, а встретиться еще и с несколькими «профессионалами», я не предполагал, что это может оказаться в какой-то степени загадочным. «Встреча произойдет не на Лубянке, наши товарищи с тобой завтра свяжутся, и о деталях договоритесь», – закончил он. И вот в назначенное время к украинскому постпредству, где я временно разместился, подъехала новенькая «Волга». Кроме водителя в ней находился еще один мужчина средних лет (как позже я узнал, офицер КГБ). «К отъезду готовы?» – спросил он. «Да», – ответил я. Он обратился к водителю и сказал: «Едем по плану». Я недоумевал: куда едем? Словами «согласно указаний» он как бы отрезал возможность задавать уточняющие на этот счет вопросы и, как только машина двинулась с места, перевел разговор в нейтральное русло. Для меня, не москвича, Ясенево, что юго-западнее от столицы, ни о чем не говорило. Когда же машина в полукилометре от кольцевой дороги свернула в сторону, я увидел огромный комплекс отлично отстроенных в 70-х годах зданий (как позже мне стало известно, по проекту финского архитектора) с главным административным корпусом в виде буквы Y, куда мы и подъехали, преодолев несколько барьеров пропускной системы.

Словом, я оказался в ПГУ – Первом главном управлении, в той сверхсекретной ячейке КГБ, для которой Штирлиц – не абстрактный герой художественного произведения, а продукт собственного производства. О режиме секретности этого объекта свидетельствуют слова перебежавшего на Запад офицера КГБ Гордиевского из его опубликованных в Лондоне мемуаров: «В Ясенево по обычному удостоверению КГБ с фамилией, именем, отчеством, званием и фотографией владельца пройти было нельзя. У каждого сотрудника ПГУ был свой собственный пластиковый пропуск, с его, а реже ее фотографией и личным номером. Имен на этих пропусках не было. Кроме того, на пропуск была нанесена специальная сетка с перфорацией в тех местах, куда владельцу пропуска доступ был запрещен. Эти пропуска за границу с собой брать запрещалось. Сотрудники ПГУ, работающие за рубежом, оставляли их в своих отделах на хранение. Посетителей в ПГУ было очень мало. Если кто и заходил, так большие начальники. Если сотруднику ПГУ нужно было встретиться со своими коллегами из других управлений ПГУ, партийными или правительственными чиновниками, то обычно эти встречи проходили где-нибудь в центре Москвы».

Чтобы читатель мог представить характер деятельности ПГУ, назову лишь некоторые разного времени факты. Подготовка и заброска на оккупированную фашистами Украину Николая Кузнецова, вскоре ставшего настоящей легендой, разработка и осуществление с санкции Хрущева плана убийства в октябре 1959 года в Западной Германии Степана Бандеры – руководителя Организации украинских националистов (ОУН). Исполнитель – двадцатипятилетний работник Тринадцатого управления Б. Сташинский – из рук А. Шелепина получил высокую правительственную награду. Создание специальных подразделений типа «Вымпел», в послужном списке которого и захват дворца Амина в Кабуле, и участие в событиях вокруг Белого дома в августе 1991 году и октябре 1993 года «Альфа», «Зенит», «Каскад» – тоже структуры ПГУ. И еще один факт, имевший место в Латинской Америке, где мне судьба предписала трудиться на дипломатическом поприще. 20 августа 1940 г. альпинистский ледоруб, находившийся в руках наемника московских спецслужб Рамона Меркадера, опустился на голову Троцкого. Произошло это на его вилле в мексиканской столице. Вождь мировой революции скончался в больнице на следующий день, а убийце обошлось это двадцатилетним пребыванием в тюрьме, после чего он из Мексики переехал в 1960 году в Гавану, а затем – в Москву.

Если КГБ было государством в государстве, то такой же самостоятельной структурой в КГБ было ПГУ с той только разницей, что оно имело свои щупальца не в одном государстве, а во всем мире. И Куба, разумеется, находилась не на периферии этой империи. Думаю, именно поэтому возникла необходимость (но не по моей инициативе) встретиться со «специалистами» в Ясенево. Когда же я в сопровождении офицера КГБ зашел в большую, шикарно отделанную импортными материалами комнату, навстречу мне вышел «человек Андропова» – так можно было бы кратко сказать о нем. Ведь ему посчастливилось длительное время пребывать «под крылышком» будущего генсека: работая в советском посольстве в Будапеште в период «венгерских событий», он сошелся с Андроповым, который, став со временем заведующим отделом ЦК КПСС, сразу же потянул за собой и своего протеже, «пропустив» его через ступеньки референта, заведующего сектором, а позже и помощника секретаря ЦК КПСС. Когда же Андропов стал председателем КГБ, ему для формирования близкого окружения потребовались «свои люди». И на этот раз он вспомнил о своем воспитаннике, предложив ему руководить одной из самых секретных структур секретного ведомства – секретариатом, куда стекалась самая секретная информация. Но, как говорится, свои люди на то и свои, чтобы перед ними открывать еще более широко двери в руководящие кабинеты. Подопечный становится вначале заместителем начальника описанного нами выше ПГУ, а потом и его руководителем. А в ноябре 1978 года он занял кабинет заместителя председателя КГБ.

Итак, мой собеседник – будущий гэкачепист В.А. Крючков. Подрывная деятельность ЦРУ против Кубы, нелегалы и левые движения в Латинской Америке, Куба и движение неприсоединения и, разумеется, вопросы сотрудничества Кубы и СССР в области разведки – эти сюжеты в беседе представали не в виде общих абстракций, а наполнялись конкретными рассказами о людях, событиях, фактах. И все же именно в этом кабинете мне было рассказано больше всего о Фиделе. Это произошло не в последнюю очередь потому, что на беседе присутствовал «первооткрыватель» будущего вождя кубинской революции – полковник Н.С. Леонов. Именно он, работая в 50-х годах резидентом КГБ в Мехико, встретился тогда с Фиделем Кастро, только что вышедшим из кубинской тюрьмы. И хотя просьба молодого кубинца оказать помощь в приобретении оружия для борьбы с Батистой не была удовлетворена, Леонов продолжал поддерживать с ним контакты, которые, как позже оказалось, сыграли исключительно большую роль в становлении кубинской разведки уже после победы революции.

В этом же кабинете я узнал и о том, что ни Вашингтон, ни Москва вовремя не разобрались с сутью самой кубинской революции. Американцы какое-то время считали, что произошел очередной военный переворот, к которым в Латинской Америке настолько привыкли, что стали они обычным явлением. Москва же в те годы просто не верила, что на том континенте можно найти столь надежную точку опоры. И к победе Фиделя отнеслась как к акту партизанского движения местного значения. Но северный сосед скоро почувствовал, что «проморгал», и срочно начали разрабатываться террористические акции и даже крупномасштабные операции против Кастро, исполнение которых возлагалось на бежавших с острова контрреволюционеров. Когда же произошли ставшие достоянием всей мировой общественности события на Плайя-Хирон, и Кастро впервые объявил, что кубинская революция приобретает социалистический характер, акценты внешнеполитических ведомств в столицах двух сверхдержав приобрели совершенно иное звучание. И Н. Леонов был в числе тех, кто по праву гордился, что в изменившейся военно-политической ситуации в Карибском бассейне есть и его заслуга.

Он для меня оказался интересным рассказчиком потому, что много знал о самом Фиделе Кастро и что повествовал эмоционально, со множеством конкретных тонкостей и деталей. И все же, когда я поинтересовался находившимися тогда под семью печатями сведениями о личной, семейной жизни Фиделя, он ограничился только рассказом о его братьях: старшем, Рамоне, работающем председателем государственной животноводческой фермы под Гаваной, и младшем, Рауле, являющемся вторым лицом после Фиделя по партийной и государственной линии и министром РВС. Упоминался также его сын Фиделито, который под псевдонимом обучался в Московском университете по специальности атомная физика, после окончания которого возглавил Комитет по атомной энергии Кубы. И все. Но ведь вокруг именно семейных нюансов жизни Фиделя было очень много тумана, нередко приходилось слышать противоречивые суждения о его жене (говорилось даже о женах), других детях. Мне позже удалось установить всю его генеалогическую ветвь. Как выяснилось, кроме двух братьев Ф. Кастро имел четырех сестер, одна из которых – Хуана – эмигрировала в США и постоянно выступала с клеветническими заявлениями против своего брата. Первый раз женился Ф. Кастро на Марте Диас Баларт, которая, подарив ему сына Фиделито, еще до победы революции ушла от него по политическим соображениям, но, в отличие от его сестры, не стала заниматься антифиделевской пропагандой. От второй жены Далии Сото дель Валье, брак с которой не предавался огласке, родилось четверо детей: Алекс, Алексис, Алехандро, Анхель.

Разумеется, эти детали представляют определенный интерес, но, когда нет о них точной информации, как правило, обрастают различными нежелательными домыслами. И все же первостепенное значение для меня имели суждения о Ф. Кастро в беседе в Ясенево и в других местах: высокоэрудированный человек, большой знаток политической и художественной литературы, любитель мемуарных сочинений, интересуется новинками в военном деле, медицине (особенно биотехнологии), сельском хозяйстве и строительстве, обладает блестящими ораторскими качествами, хотя чрезмерно эмоционален и психологически легко раним, человек волевой и стойкий, допущенные ошибки и промахи признает не сразу. Общителен, поддерживает тесные контакты со многими бывшими коллегами по Гаванскому университету. Часто проверяет свои мысли на молодежи. Любит проводить беседы в неофициальной обстановке. Инициатор организации опросов общественного мнения в стране. В одежде и быту скромен. Отличный кулинар и гурман. О физической выносливости свидетельствует то, что без нормального сна может работать несколько суток. И так бывает довольно часто. Пьет мало, преимущественно виски. Любил кубинские сигары, но с июля 1985 году перестал курить, в чем американские «оппоненты», которым не удалось его уничтожить физически, усмотрели сигнал заболевания раком. Спортсмен, как говорится, широкого профиля: подводная охота, шахматы, бейсбол, волейбол.

Конечно, такая информация как бы наполняла фразу «Главное – Фидель» конкретным содержанием, высвечивала наиболее характерные личностные качества человека, встречи с которым я ожидал, сознаюсь, в определенной степени с тревожным волнением. Получится ли? Эти переживания накладывались и на тему «подбрюшья» у северного соседа. Ведь, кроме драматических сложностей в целом, в кубино-американских отношениях здесь присутствовал личностный аспект – разработка ЦРУ планов по физическому уничтожению Фиделя. В данном случае я уже не из газет, а из уст знатоков узнал о многих таких операциях: с применением огнестрельного оружия, яда, группового террористического акта.

И когда самолет Аэрофлота взял курс из Москвы на Гавану, мои мысли роились, разумеется, не вокруг проблем перелета в зоне Бермудского треугольника, где загадочно пропадают самолеты и корабли. Я остро ощущал, что своеобразным «бермудом» в моей предстоящей работе будет американский фактор.

Именно в силу перечисленных причин мой четырнадцатичасовой перелет через океан был заполнен не воспоминаниями о том, как, например, в 1957 году я встретился на Всемирном молодежном фестивале в Москве с девятнадцатилетней, но уже получившей после французского фильма «Колдунья» сенсационную славу Мариной Влади, общаясь, разумеется, не в плане составления будущей конкуренции В. Высоцкому. На второй план уходили и такие политические события, как участие в проведении в 1964 году международного общественного суда над расизмом в Южной Африке и такой одиозной личностью, как Фервурд, – ярым нацистом и расистом, премьер-министром единственного в мире правительства, провозгласившего расизм своей официальной политикой, преступником, который еще в период Второй мировой войны на страницах редактируемой им же газеты «Ди Трансвалер» пропагандировал фашизм, нацизм и человеконенавистничество.

Передо мной представало в более конкретных очертаниях прежде всего то, что имело хотя бы какое-то отношение к американской теме – прямое или косвенное. И в моей памяти всплыли два развернутых сюжета, непосредственно вписывавшиеся в этот контекст, – мои состоявшиеся в период американской агрессии в Индокитае официальные поездки во Вьетнам и США.

Памятными они стали по многим соображениям. Но не в последнюю очередь и потому, что центральными фигурами тех встреч были будущий президент США Джордж Буш и легендарный «бак Хо» – «дядя Хо», как трогательно называли вьетнамцы Хо Ши Мина. Случилось же так, что после встречи нашей молодежной делегации (возглавлял ее Евгений Тяжельников) с вьетнамским президентом, в которой принимал участие и премьер Фам Ван Донг, в вышедших на следующий день газетах в официальном сообщении о наших беседах фамилия премьера упоминалась, а о президенте – ни слова. Мучились в догадках и ничего не могли понять. А чуть позже, уже возвратясь домой, с большой горечью узнали о том, что мы были последней зарубежной делегацией, с которой встретился очень больной вьетнамский президент. В те последние дни своей жизни он не принимал никого. Для нас – исключение!

Упомянутые же поездки относятся к февралю (вьетнамская) и маю (в США) 1969 года, к тому времени, когда крах вьетнамской авантюры стал для Вашингтона реальным и печальным фактом. ДРВ в глазах мирового общественного мнения была уже не просто непокоренной крепостью, а всенародно сплоченной силой, способной изгнать американцев с полуострова и объединить Север и Юг страны, что вскоре и произошло. А для США это был период пика политического кризиса, вызванного «вьетнамским синдромом» и охватившего все американское общество. В этих процессах особую роль сыграли СМИ. Об эффективности критики президентского курса во Вьетнаме может свидетельствовать факт, имеющий не только чисто историческую значимость: именно тогда впервые получила «прописку» концепция средств массовой информации как четвертой ветви власти.

И конечно же, когда возглавляемая мной делегация, впервые приглашенная Американским советом молодых политических лидеров (эта организация пользовалась благодаря своей репутации официальной международной поддержкой на беспрецедентно высоком уровне, представляемой правительством США, Госдепартаментом, Фондом Форда, Фондом Рокфеллера), прибыла в Новый Свет, мы оказались как бы между двумя спорящими американскими сторонами. Одни – преимущественно демократы – выступали ярыми критиками вьетнамской авантюры, их же оппоненты – республиканцы – защищали Никсона.

И вот, узнав, что нам предстоит встреча с Джорджем Бушем, тогдашним постоянным представителем США в ООН, мы, естественно, не могли не воспользоваться шансом прозондировать и его точку зрения по теме, будоражившей всю нацию. Как же повел себя будущий президент? После реверанса в сторону нашей делегации, осуществлявшей подобный визит «впервые в истории наших государств», он сразу же попытался взять направление беседы в свои руки и, ссылаясь на нашумевшее выступление в ООН Никиты Хрущева, когда последний, исчерпав силу словесных аргументов, стал стучать по трибуне снятым с ноги ботинком, начал пространно рассуждать, как не стоит в мировой политике «хоронить друг друга». Рассуждал спокойно, сопровождая некоторые фразы несколько необычной улыбкой, которая делала его рот неестественно узко растянувшимся. Да еще и левой рукой непроизвольно что-то чертил на лежащем перед ним листке бумаги. По непонятным для нас причинам он много рассуждал об американских делах, о том, что, мол, американцы никогда не допустят, чтобы Москва вытеснила американцев из Африки, но от интересующей нас вьетнамской темы уходил. Мы ему про Вьетнам, а он нам про Африку. Как говорят на Украине, я ему про горох, а он мне про гречку.

Почему же Буш так и отмолчался по вьетнамской теме? Выскажу свое предположение. В это время республиканцы, для которых поражение во Вьетнаме стало свершившимся фактом, лихорадочно искали выход из создавшегося положения, чтобы хотя бы частично сохранить свое «политическое лицо». К тому же Никсон начал помышлять о серьезной корректировке политики США по отношению к Китаю, усматривая в этом выполнение своей «исторической миссии». Американцы давали понять, что они готовы «уничтожить» свою функционировавшую более двадцати лет концепцию «двух Китаев» (континентальный Китай и Тайвань). В практическую плоскость ставился вопрос о приеме Китая в ООН. Да плюс к этому еще и образовавшаяся в результате резкого, драматического противостояния Москвы и Пекина политическая ниша, которая для Вашингтона была очень привлекательной. Американская администрация спешила не опоздать. Да еще и честолюбие калифорнийца Никсона, стремящегося так выйти из «вьетнамского тупика», чтобы проложить себе дорогу для повторного в 1972 году избрания президентом. Слишком уж манила его мечта отметить 200-летие провозглашения независимости США в качестве главы государства. И конечно же, во все эти внешне- и внутриполитические нюансы, как я полагаю, Буш был посвящен, но говорить об этом во всем объеме еще не мог, а повторять то, чем была переполнена американская печать – о положении на «вьетнамском направлении», – просто не захотел. Поэтому при обсуждении этой проблемы он и был столь сдержан и немногословен.

Ведь он не слыл нерешительным политиком. Более того, в своей самоуверенности он не уступал самым радикальным американским государственным мужам – ни в пору политического созревания, ни во время своего президентства. Вспомним хотя бы его выступление в июле 1992 года в штате Нью-Джерси перед выходцами из России, Украины, Польши и других стран Восточной Европы: «Одной из причин, побуждающей меня добиваться переизбрания на второй президентский срок, является стремление завершить дело освобождения всего мира. Даю слово, что в течение моего второго президентского срока появится весьма значительная возможность большей свободы для миллиарда человек, проживающих во Вьетнаме, Северной Корее и Китае. Я также полон решимости стать первым президентом Соединенных Штатов, который ступит на землю свободной и демократической Кубы».

Векселя Буша, как известно, оказались нереализованными. И все же будем снисходительны. В безапелляционной самонадеянности, непомерных имперских амбициях, в категоричной риторике «об освобождении всего мира» Буш не оригинален; политический плагиат – налицо, он просто повторил своего предшественника Рейгана. Pax amerikana – эта силовая концепция периода холодной войны в сочетании с геополитическим постулатом «Интересы США – в каждом уголке планеты» обогащалась «мастерством исполнения» каждого нового хозяина Белого дома как на глобальном, так и региональном уровне. И Куба значилась в числе приоритетов. Поэтому горбачевская фраза «Главное – Фидель» и ахромеевские рассуждения о «подбрюшье северного соседа» включали в том числе и этот внешнеполитический фактор, где четко просматривались наши национальные интересы.