– Да они, батюшка, сию минутую с самим в город уехали.
– Так-с. Очень это прискорбно, во всех отношениях, но, во всяком случае, многоуважаемая хозяйка Анна Ивановна дома обретается?
– Дома, дома, батюшка… так ты к хозяйке желаешь?
– Жажду-с, старушка божия…
– Пойдем кверху, коли так… Кудлашка-то тебя не попортила, батюшка?
– Чуть-чуть, но сердиться на Кудлашку вашу оснований не имею, ибо собачья должность в том и заключается, чтобы гостей портить, во всех отношениях…
Старушка ввела Подворотнева по широкой лестнице с железными вызолоченными перилами в большую светлую залу с громадною люстрой, завешенной от мух кисеей.
– Как, батюшка, о тебе доложить-то? – спросила старушка.
– Скажи, старушка божия, так: старый, мол, знакомец ваш, Подворотнев, лицезреть желает хозяйку дома сего.
– Приворотнев, сказываешь?
– Подворотнев, ангел мой, а не Приворотнев… По-дво-ротнев. Самая, можно сказать, низменная фамилия, во всех отношениях. Подворотнев. Запомнишь?
– Как, батюшка, не запомнить! Фамилия не бознать какая мудрящая.
Старушка скрылась во внутренних комнатах. Подворотнев прошелся по зале, посмотрел в открытое окно на двор и сел на кончик стула, захватив книгу под левую руку и прижав ее к сердцу.
Прошло минут с пять. Где-то кто-то кашлянул. Аркадий Зиновьич вскочил со стула и одернул сюртук.
Вошла та же старуха, что впустила Подворотнева, и так же, глядя из-под руки на гостя, улыбалась беззубым ртом.
– А ведь я, батюшка, твою фамилию-то, кажись, перепутала, – проговорила она, подходя к нему. – Криворотов, что ль?
– Подворотнев, матушка! – с сожалением покачал тот головой. – По-дво-ротнев… подворотню-то упомнишь?
– Ну, как не упомнить… уж очень фамилия-то несуразная… идешь, идешь и забудешь… Подворотнев, Подворотнев, Подворотнев, – твердила старуха, скрываясь.
Подворотнев улыбнулся и зашагал по зале, задавая себе вопрос: перепутает опять его фамилию старуха или не перепутает?
Ожидать ему на сей раз пришлось недолго. Явилась молодая горничная и, проговорив: «Пожалуйте-с», повела Аркадия Зиновьича в столовую, в дверях которой стояла хозяйка и с любопытством смотрела на шедшего к ней гостя.
– Многоуважаемой Анне Ивановне бью челом и низко кланяюсь! – поклонился Подворотнев хозяйке в пояс.
– Батюшки! Аркадий Зиновьич! – всплеснула та руками. – Ужли это вы?
– Я-с, многоуважаемая, я-с, во всех отношениях! – крепко пожал он протянутую руку хозяйки. – Сколько лет, сколько зим не имел счастия лицезреть вашу персону…
– Давно, ох давно, Аркадий Зиновьич! Грешно, батюшка, старых знакомых забывать, сколько лет-то хлеб-соль водили… пожалуйте за стол-то…
– Было время, Анна Ивановна, было-с! – вздохнул глубоко Подворотнев, усаживаясь за самовар. – Жил я в достатке, и люди мной не гнушались, а теперь мал бех и ничтожен, во всех отношениях.
– А все же грешно забыть: бедность – не порок.
– Это действительно что не порок, тем более что на моей совести ни одного упрека нет… Все отдал, со всеми расплатился, и, ежели сам остался без гроша медного за душой, во всех отношениях, зато кажному человеку могу прямо в глаза глядеть.
– Слышала я в те поры, что вы как-то по-чудному расплатились, – улыбнулась хозяйка, наливая гостю стакан чаю. – Говорил мне Спиридоныч и ругал даже вас.
– За что-с, многоуважаемая?
– А за то, что все отдал и сам без копейки остался, сделку бы могли сделать.
– Сделку-с? – улыбнулся Подворотнев. – Совесть у меня такая глупая в те поры была, ни на какие сделки не шла.
– А я сколько раз про вас вспоминала и у Спиридоныча спрашивала. «Не вижу, – говорит, – совсем из глаз пропал… слышал, что живет у Аршиновых, только и всего». У Сереженьки про вас тоже спрашивала…
– Премного благодарен вам за память, во всех отношениях…
– Хорошо вам жить-то, Аркадий Зиновьич?
– Благодарение Богу и благодетельнице Арине Петровне, живу, как у Христа за пазухой… да и много ли мне, старому грешнику, надо? Теплый угол да кусок хлеба, только и всего, во всех отношениях…
– А очень вы постарели, Аркадий Зиновьич…
– Укатали сивку крутые горки. Был конь да уездился… от греховной жизни это, многоуважаемая Анна Ивановна, – грешил, во всех отношениях…
– Охо-хо-хо! – вздохнула Анна Ивановна, подвигая гостю стакан. – Пожалуйте, Аркадий Зиновьич… и какая досада: может, каких-нибудь пяти минут Спиридоныча дома не застали…
– Не судьба-с… Бог милостив, не раз, поди, еще встретимся на жизненном-то поприще… а я больше к вашему сыну Александру Сергеичу… брал у него наш Сереженька книжку читать…
– У них постоянное чтение идет…
– Так точно-с. Сереженька-то сейчас на фабрику уехавши, так и просил меня занести книжку Александру Сергеичу… Будьте столь любезны передать оную по принадлежности, во всех отношениях…
– Передам, отчего не передать…
Старые знакомые разговорились, вспоминая старое, и незаметно просидели за самоваром часа два.
– Засиделся я у вас, многоуважаемая, – проговорил, вставая из-за стола, Подворотнев, – и к обедне в Донской опоздал…
– Посидите еще, Аркадий Зиновьич… я сичас вам дочь свою покажу… вы ее еще махонькой зазнали…
– Олимпиаду Сергеевну? Очень буду счастлив познакомиться со взрослою девицей, которую когда-то на руках тетешкал, во всех отношениях…
Алеева послала за Липочкой. Подворотнев ощупал в кармане письмо Сергея и улыбнулся.
Липочка, как ветер, влетела в столовую и внесла с собой струю весеннего воздуха.
– А я, мамочка, в саду была! Понюхай цветки! – проговорила она, нагибая матери головку, всю сплошь убранную живыми цветами. – Хорошо пахнут?
– Очень хорошо… а ты что же, не видишь разве гостя?
Липочка отскочила от матери и поклонилась Подворотневу.
– Не узнаешь?
– Нет! – качнула она головкой. – Позвольте, кажется… ах, нет… нет, не узнаю!
– Аркадий Зиновьич Подворотнев!..
– Подворотнев?.. Не помню…
– Забыли-с! – вздохнул тот, с удовольствием смотря на Липочку.
– Ах да, вспомнила! Ха-ха-ха! – раскатилась звонким смехом Липочка. – Букет, букет, ха-ха-ха!
– Вспомнили-таки, во всех отношениях! – засмеялся и Подворотнев.
– Какой букет? Я позабыла что-то, – проговорила Анна Ивановна.
– А это так вышло-с, – ответил Подворотнев, – они-с меня все букет привезти просили, что им тогда – лет шесть было? Да не больше-с! Я и привез букет из крапивы, шутки ради.
– Ха-ха-ха! – засмеялась Липочка. – Помню, как я вас шлепала этим букетом и как вы от меня бегали и вертелись волчком.
– Ха-ха-ха, забавная история, во всех отношениях!
– Очень рада вас видеть! – пожала Липочка Подворотневу руку. – Это так давно было.
– Весьма-с, вы за это время, Олимпиада Сергеевна, успели и вырасти, и похорошеть-с.
– Неужели? – кокетливо склонила головку на плечо Липочка, и яркая краска зажгла ее щеки. – Разве я маленькая дурнушкой была?
– Так себе… но зато теперь-с – букет, во всех отношениях.
– Из крапивы? Ха-ха-ха…
– Из роз-с, из роз-с… я у Сергея Афанасьича часто спрашивал: какие вы стали? Описывал он вас подробно, но ежели бы встретить на улице – ни за что бы не узнал…
– Ах да, ведь вы у Аршиновых живете! – вспыхнула Липочка до самых век. – Что он… его давно у нас не видно…
– Уехал на фабрику… дня на три… и просил меня занести книжку Александру Сергеичу… однако мне пора, во всех отношениях… и так я у вас засиделся безмерно.
– Заходите, Аркадий Зиновьич, – встала из-за самовара Алеева, – всегда будем рады…
– Не премину-с, не премину… передайте мое почтение уважаемому Сергею Спиридоновичу… да вы не беспокойтесь меня провожать, ангел мой…
– Ничего… труда никакого… я так была рада после стольких лет…
– А я-то как рад-с… во всех отношениях… сидите, многоуважаемая Анна Ивановна, меня Олимпиада Сергеевна проводит…
– С удовольствием, Аркадий Зиновьич! – ответила Липочка и схватила под руку Подворотнева.
– Честь имею кланяться, многоуважаемая, и желаю вам всякого успеха в жизни-с! – раскланялся Подворотнев с Алеевой и вышел из столовой.
Они молча прошли две-три комнаты и очутились в зале.
– Аркадий Зиновьич, передайте, пожалуйста, Сергею Афанасьевичу, чтоб он немедленно же по приезде пришел к нам…
– Хорошо-с, – пробормотал старик и, остановившись, оглянулся во все стороны. – Вам-с… письмо-с… просил… виноват, во всех отношениях…
Он сунул в руку растерявшейся Липочке письмо и быстро спустился вниз, кряхтя и вздыхая.
Липочка даже не простилась с Подворотневым. Она подбежала к окну, дрожащими от волнения руками развернула первое письмо от Сергея, пробежала его и вскрикнула… Этот крик долетел до Подворотнева, вышедшего с подъезда. Он поднял кверху голову и, увидав бледное как полотно лицо Липочки, охнул.
– Нехорошо-с… даже очень нехорошо, во всех отношениях! – пробурчал он себе под нос и, надвинув шляпу, зашагал с алеевского двора.
VI
«Не может быть! Не может этого быть!» – шептала побелевшими губами Липочка, читая послание Сергея.
Неужели всему конец? Приедет этот, другой, посмотрит ее, как лошадь у барышника на выводке, и решит ее судьбу.
Но ведь она не знает его совсем, и он ее не знает, и она должна сделаться его женой, любить его в то время, когда любит другого, его же родного брата.
Она зажмурила глаза от этой ужасной перспективы и упала на стул.
Что делать? Неужели отказаться от счастья и идти замуж, как идут сотни, тысячи купеческих дочек, за того, кого выберет не сердце девушки, а суровая родительская воля?
«Надо бороться, но как? Боже мой, что я должна делать, научи меня!» – лепетала Липочка, припав головкой к стенке стула и еле сдерживая рыдания: идти к матери, рассказать ей все и просить ее защиты, но она сама дрожит пред отцом и слепо исполняет каждое его желание… Брат? Но что может сделать ее брат, который сам избегает всяких объяснений с отцом и старается как можно реже попадаться ему на глаза?
«Сегодня смотрины! – прочитала она еще раз письмо Сергея. – И мне никто ни слова, ни отец, ни мать, ни брат… за человека даже не считают! – с горьким чувством проговорила она, пряча письмо в карман. – Вещь я, товар, который нужно сбыть повыгоднее первому встречному дуралею-покупателю!»
Липочка вскочила со стула. По бледным щекам ее текли слезы и крупными каплями падали на грудь.
– Липа! – раздался в дверях голос матери. – Пройдемся в сад… Хочешь?
– Нет, не хочу, – отвернулась та к окну.
Анна Ивановна, сложив руки на желудке, медленною походкой подошла к дочери и села на стул.
– А мне тебе сказать кое-что надо… да ты что это, глупая, – увидала она катившиеся по лицу дочери слезы, – никак ревешь?
– И не думала вовсе.
– Да чего тут не думала, слезы так градом и катятся. О чем это такое, а?
– Так, мамаша, голова болит.
– Так о голове и плакать? Ах, глупые девки! Нашатырю надо понюхать, а они – реветь. Слезы-то что значит не покупные… Спала долго, ну и того…
– Должно быть, от этого, – согласилась Липочка и села рядом с матерью.
