1957
Кто-то оставил форточку открытой, и голос молочника разбудил Валеру:
– Молоко, молоко! Свежий хлеб! Французские булочки!
Вслед за выкриками уличного торговца в комнату ворвалась взъерошенная мама, чтобы, опустив в окно корзинку на верёвочке, вытянуть обратно благоухающие булочки и бутылку молока. Повеяло свежестью июльского утра, и нежно-голубое небо призывно взглянуло в узкий прямоугольник растворённых рам. Валера зашлёпал по длинному коридору на кухню. Молодая еврейка Эля, соседка через стенку, пила молоко, прикусывая от половины батона. Полина Леонидовна, жившая в дальней комнате, рылась в овощном ящике. Папа сидел у стены и чистил картофель, а мама делала два дела одновременно: тёрла сыр и прихлёбывала чай. Так как стол плотно укрылся ровными рядками чищеной картошки, мама ставила чашку прямо на крышку кастрюли с кипящей вермишелью.
– Обожжёшься же! – заворчал Валера, подвинул к маме свободную табуретку и переставил туда чай. – Развели беспорядок. Чашку поставить некуда.
– Да не волнуйся, Валерчик. Я закончила почти.
Валеру сердила невнимательность отца к матери.
– Картошка, смотри, куда улетела, – снял со стенки над столом прилепившуюся шелуху. Потом заметил бутылку вина, торчавшую из авоськи. Достал и повертел в руках, читая этикетку. – Биле Мицне… Снова гуляете?
Мама, словно извинилась за погружение в вечное застолье:
– Отец с рынка принёс. Все гуляют сейчас.
Разговор прервала Полина Леонидовна, вынырнувшая из-за овощного ящика:
– А картошка, действительно, улетает! Тает на глазах…
Папа бросил быстрый острый взгляд на Валеру и нарочно поддел соседку:
– Точно! Я видел сегодня, как она бежала по коридору!
– Кто?! – вылупилась Полина Леонидовна, а потом поняла шутку и рассердилась. – Да ну вас, Владимир Иваныч. Вечно вы с глупостями.
Подозрительный взгляд соседки переместился на Элю. Та посчитала намёк оскорбительным:
– Да в глаза не видала вашу картошку! А сыну моему она и подавно не нужна!
Валера сделал вид, что его это не касается. Подавив улыбку, сочувственно покачал головой:
– В таком беспорядке не то, что картошку, голову потерять можно.
И, схватив ведро тёплой воды, кинулся в ванную. Он залил воду в ведро-лейку, приделанную к стене, и тщательно вымылся. Потом смочил волосы сахарной водой и долго сооружал стиляжный кок. Когда чуб подсох, намазал вазелином и залюбовался собой в мутное зеркало.
Вернувшись в комнату, достал из шкафа выглаженную накануне свободную рубашку и чёрные брюки-дудочки. Подвернул брючины, чтобы стали видны белые носки, и снова покрутился перед зеркалом. Солнечно улыбаясь будущим зрителям, пропел, как учила итальянка Скуфатти:
– Ма-мэ-ми!
Сегодня или никогда! В поисках поддержки посмотрел на плакат к песне Элвиса «Too much». На дорогую покупку раскрутил фарцовщик Олег: «С января хит номер один у них». И Валера повёлся. Слил на бумажный плакат «прогульные», как называл он свои заработки. Ведь накачивать пружины в матрасах, кочегарить и делать мебельные замочки приходилось часто в урочное время. Несмотря на то, что честные деньги давались трудно, Валера не жалел, что купил плакат с королём рок-н-ролла.
Каждое утро, уложив чёлку в дерзкий элвисовский кок, он подмигивал певцу. Однако король, одетый в ярко-оранжевый спортивный пиджак, лишь мечтательно смотрел в небо. Подражая этому взгляду, Валера научился отстраняться от того, что задевало. Невозмутимая улыбка и глаза вверх означали: «А меня не волнует, что вы думаете». Вспомнив об Элвисе, достал из-под кровати пиджак, завёрнутый в коричневую обёрточную бумагу. Надеть не успел, мама принесла в комнату завтрак. Валера плюхнулся на стул:
– Спасибо, мам!
Мама села напротив и с улыбкой смотрела, как он ест. Вермишель с творогом нравилась Валере с детства.
– Ты в школе-то хоть бываешь?
Валера нарочно медленно пережёвывал вермишель. А потом выпалил, словно сиганул с обрыва:
– Я уже работаю. Зачем мне школа?
Мама вскочила из-за стола, несколько раз вдохнула воздух и охнула:
– Валерчик, ты совсем сдурел? Да какая работа без образования!
– Почему без образования? – возмутился Валера. – Семь классов я закончил! Да и вечёрка есть… – уже неувереннее протянул он. В вечёрку идти не хотелось.
На мгновение мама задумалась, но быстро включила тяжёлую артиллерию:
– Отцу сказал?
Валера не хотел втягивать в это папу и отложил разговор:
– Когда я ем, я глух и нем!
Но мама слишком обиделась, чтобы промолчать:
– Да ты… ты… Ты плохо кончишь, Валерчик!.. – от огорчения голос стал тоньше и выше. – В кого ты такой?
– Какой такой? – хмуро огрызался Валера. – Твой сын и так учёный.
Женя впервые растерялась. Она слишком редко, к тому же всегда на бегу, видела Валерчика. Как не заметила, что повзрослел? Самоуверенность, решительность, напор! Вот как разговаривать с ним? Что делать? Опомнилась, когда сын украдкой стал пятиться к двери. Зорко оглядев Валерчика, заметила ушитые брюки от нового костюма и туго свернутый пиджак.
– А куда это ты в таком виде собрался?
И тут сын, с лёгкостью отбивший тему школьных прогулов, напрягся:
– Ма, ты чё! У меня серьёзный концерт! Делегаты приезжают!
Женя не отступила:
– А ну, покажи!
– Да пиджак, как пиджак, чего смотреть?
Валерчик упрямо двигался к выходу, и она выхватила свёрток из рук. Вздрогнула: у совсем нового, светло-серого пиджака вместо воротника остался жалкий огрызок!
– Что это такое?!
– С-с-стоечка… – забеспокоился Валерчик. – Самый писк…
– Писк?! – гнев захлестнул с головой. – На вечёрку перейдёшь?! Ах ты, паршивец!
Женя схватила полотенце, чтобы стегнуть сына. Однако Валера легко уклонился. Глаз не отвёл, смотрел твердо и бесстрашно, заставив ощутить беспомощность. Словно и не Валерчик, а незнакомый взрослый парень, живущий такой же незнакомой взрослой жизнью.
И тут поняла, где видела этот куцый воротник! Чувства захлестнули. Она подскочила к любимому плакату сына и мстительно рванула со стены. Хотела просто сорвать и бросить на пол, но плакат громко разорвался пополам. Стало вдруг жалко до слёз и плакат, и пиджак. Она развернулась, чтобы принять упрёки и ответить, что он ведь тоже испортил дорогую вещь! Однако Валера не стал упрекать, а просто ушёл. Откуда-то из коридора холодно и безжалостно донеслось:
– Вечером останусь у Домны.
Валера злился. И вовсе не из-за плаката с Элвисом. Просто все шло наперекосяк. Это ведь день триумфа! То, ради чего устроился в портклуб, терпел скучный репертуар вокального кружка, исполнял на «бис» бесконечную классику. И вот звёздный час – шестой всемирный фестиваль молодежи и студентов: он – Валера Ободзинский – выступит в портклубе для иностранных делегатов! Как раз сегодня, чтобы не испортить сюрприз, хотел пригласить на концерт родителей. И такая неудача с мамой! Может, удастся перехватить отца?
– Пап? – заглянул он на кухню.
Отец дочистил картошку и, пересыпая речь шутками, развлекал соседок. Старшина милиции театрально заламывал руки и дрожащим голосом пел:
– Мне сегодня так больно, слезы взор мой туманят…
– Пап, а выйди на минутку…
Пока Валера с гордостью рассказывал отцу о концерте, тот молчал. Резкий переход от весёлого шутовства, что выдавал Владимир Иванович на кухне, и недавняя ссора с матерью вдруг отняли уверенность:
– Ты же придешь, пап?
Отец не улыбнулся. Не обнял за плечи. Не сказал: «Конечно, Валерчик! Я так горжусь тобой!» Вместо этого прозвучало:
– Это ты воруешь картошку у соседки?
Стало досадно, и защипало в глазах. Важный день разваливался на глазах из-за какого-то пиджака и картошки. Почему родители не понимают? Почему приходится оправдываться?
– Ты сам постоянно шутишь, – набычился он, – и мы с Нелькой пошутили!
– Пошутили? – вдруг рассердился отец. – Пятнадцать лет – возраст мужчины. Нельзя оправдывать низость шуткой, нужно нести ответственность!
– А знаешь… – Валеру понесло. – Не хочешь – не приходи! Что я тебя уговариваю…
Отец кривовато улыбнулся – так, что приподнялся лишь левый уголок губ, и вернулся на кухню. Дверь тихо закрылась.
Валера выскочил на улицу. Ветер бродил по городу, распространяя дыхание моря и лета, а солнце сонно отражалось в каплях росы на перистых листьях акаций и каштанов. Дворники уже намахались мётлами, и на улицы осторожно выползли собаки, скромно заглядывая в урны в поисках завтрака. Одесситы стучали каблуками по разбитым тротуарам, звенели заполненные трамваи, открывались форточки и все разговоры, споры, шутки сливались в один многоголосый гул. Так же, как у самого синего моря шипел и пенился прибой, бурлил, кипел и здравствовал любимый Валерой южный город.
Он шагал по улице Петра Великого, которую по-прежнему все называли Дворянской, слушал какофонию скрипки, трубы и контрабаса, доносившуюся из репетиториев музыкального училища, и понемногу оттаивал. Обида тонула и растворялась в таком родном одесском шуме. Валера запрыгнул на хвост проходящего трамвая и так доехал до Подбельского, где ждал Вилька:
– Уже куча народу переломалась, соскакивая с трамвая на бегу!
Валера беспечно махнул рукой:
– А вот мне ничего не будет. Как с гуся вода.
Мальчишки прошли мимо фонтана, построенного на обломках Спасо-Преображенского собора, и зашагали к Дерибасовской.
– Мандражируешь? – заметил Вилька натянутое настроение друга.
– Нормально, – замял разговор Валера. Выступать было не впервой, но объяснять, почему он не ликует от того, что сегодня станет настоящим артистом, не хотелось. Мысли снова вернулись к ссоре с родителями.
– Интересно, как они выглядят, да? Во что одеты? – ворвался в размышления голос Вильки.
– Кто? – недоумённо посмотрел на друга Валера.
– Ну, враги. Вчера ж с ними и разговаривать нельзя было! Это сегодня – дружба и братство.
– А завтра туристы повалят толпой, – хмуро поддакнул Валера. – Вон уже моряков иностранных понаехало. На днях девчонок со швейного к ним возили. Морякам танцевать хочется, а не с кем. Ну и оделись девчонки, кто во что горазд. Без слез не взглянешь, но при этом каждая!.. каждая в газовой косыночке.
– Да ладно тебе… Не завидуй! – весело возразил Вилька – Нам повезло! В Одессе живем! Другим такая жизнь не снилась. Ты свитер у моряка выменял, я пластинку Рей Чарльза купил. В каком городе сыщешь Рей Чарльза? Или плакатик твой?
– Ну да… ну да, – ёрничал Валера. – А теперь, как иностранцы приехали, ещё круче заживём. Заходишь в магазин, а там тебе какие хочешь рубахи, штаны, жвачки, пластинки. Вон, как китобои жить будем!
И Валера толкнул Вильку в бок, показывая на ресторан «Волна». Даже с улицы видны были расписные потолки, по-царски шикарные люстры и крепкие простоватые мужики, одетые, как биндюжники, но вкушающие водочку из хрустальных рюмок.
Вилька сарказм принял за чистую монету:
– Вот! Точно! А ты говорил Советский союз! А помнишь, как ты для них пел? – загорелся он воспоминаниями. – Зал битком! На полу, на подоконниках сидят, дышать нечем! Принимали на стон, как знаменитого гастролёра.
Валере запомнилось иначе: шумная, слегка подвыпившая толпа с радостной угрозой требующая петь про героев.
За разговорами подошли к Ласточкиному спуску. Над лестницей с обеих сторон раскинулись деревья с увесистыми кронами. Возле арочного выступа портового клуба их ждали. Шумная компания: Мила из драмкружка с незнакомой девчонкой, талантливый гитарист Шурик Гоцман, выступающий в одном номере с Валерой, трубач Маратик и светловолосый паренек лет тринадцати.
– Цуна! – раздался сиплый голос Шурика. – Давай к нам!
Шурик Гоцман давно окончил школу, работал на заводе, а свободное время проводил в портклубе. С Валерой сошёлся на почве любви к иностранным пластинкам.
– Готов, Карузо? Покорим сегодня европейских дам?
Шурик любил развлекать девчонок, когда бродил по переулкам с гитарой, или устраивал концерты в скверах. При этом шутил, что никогда не женится. Ведь придётся жениться на большей половине человечества.
– Кваску надо… для настроения, – подмигнул Валера Миле с подругой.
Шурик окинул хозяйским взглядом компанию и выделил слабое звено:
– Юное дарование, сгоняй за кваском, – обратился Шурик к светловолосому парнишке, отваливая мелочь из кармана. Валере почему-то понравилось, что паренёк дедовщину не принял, а выдвинул встречное предложение:
– Может, вместе пойдём в порт? Там и попьем, да и делегаты скоро появятся.
– Да, пойдём! Протиснуться поближе ещё нужно! – оживились девчонки.
Недобро зыркнув на юное дарование, посмевшее возразить, Шурик снисходительно улыбнулся девушкам:
– Публика требует, – и вопросительно взглянул на Валеру. Со всеми Шура Гоцман держался расковано, даже панибратски, зачастую скатываясь в покровительственный тон. Только не с Валерой. Им он искренне восхищался. Уважал. Общее увлечение музыкой тоже сближало.
– Ладно, – широко улыбнулся Валера, – только давайте познакомимся.
