Николай Иванович Хрипков "Каникулы"

– Филипп! Он готов! Начинай!

– Понеслась! – завопил Филипп. – Погнали наши городских!

Все заржали. Последней, как и Стаса, его насиловала Санька пивной бутылкой, постоянно приговаривая при этом, как мантру:

– Вот какой у меня хороший член! Всегда твердый! Может работать круглыми сутками! Ты согласен?

Было нестерпимо больно. Каждая частица тела Пахома вопила от невыносимой боли. Ему с методичностью вгоняли раскаленный кол. И казалось, что этой казни не будет конца. Зажали рот, чтобы он не кричал. А когда всё закончилось, и его перестали держать, он повалился на бок. Сердце так бешено билось, что вот-вот должно было сломать грудную клетку. Он задыхался.

– Падла московская! Ты не сдох? – спросил Дрыщ и пнул его ботинком по спине. – Живучая падля!

Пахом застонал. Все заржали. Макс снова расстегнул ширинку и стал мочиться на лицо Пахома, выписывая членом круги.

– Дышит,– сказал Макс. – Слышь, Филипп! Может, и этого того-самого? То есть вальнуть? На хрена попу гармонь? А он очухается и может заявить на нас. А нам это надо? Давай вальнем!

– Ты чо, Макс, дебил? Мы что мокрушники? – завизжал Филипп и съездил Макса по физиономии. Что для того было полной неожиданностью.

Макс удивленно посмотрел на Филиппа, который побледнел и дрожал мелкой дрожью. Попытался вытащить сигарету, но не смог.

– Ну, этого же мы вальнули, Филипп,– сказал Макс. – Зачем он нам живой? Я сам могу.

Филипп отвернулся от них и долго смотрел в сторону темных кустов. Все ждали его ответа. Он молчал.

– Тот укусил меня, падла! Кусок мяса отхватил! А этот смирный. Не кусался! На хрена его мочить?

Все заржали. Филипп вытащил из кармана куртки сигареты и закурил. Все тоже закурили, как по команде. Громко выдохнули дым.

– Чо каждого, кого отчпокаешь, надо резать потом? – спросил Филипп. – Думвть же надо!

Все пускали дым и смотрели на Пахома. Но взгляды их ничего не выражали. Как у баранов. Взгляды их были пустые.

– Не, конечно! – согласился Дрыщ. – На фига?

– Вот то-то же, что нет! Ты попользовал, дай другому попользовать. Так?

Все заржали и, как по команде, швырнули бычки в сторону Пахома. Но не один бычок не попал на его тело. Это их огорчило.

Пахом пришел в себя, передернулся. Было холодно. А он почти голый лежал на холодной земле. По его телу что-то ползло, он инстинктивно сбросил это что-то. Скорей всего, муравей. Низ страшно болел. Горел огнем. Пахом потрогал рукой ногу. Нога была холодной. Но почему он так горит, как будто он лежит на костре? Значит, внутри что-то. Всё вспомнил, что с ним произошло, и застонал. А может, это всего лишь кошмарный сон? Он лежит на своем месте в плацкартном вагоне, спит и ему снится кошмарный сон? Но это был не сон. Лучше бы его убили. Он подполз к Стасу. Ладонь его оказалось в тягучем и мокром. Он поднес ладонь к лицу, обнюхал и лизнул. Потом потрогал лицо Стаса, шею, стараясь найти сонную артерию. Стас был холодным, потому что был мертв. Значит, прошло довольно много времени, и он успел остыть. Пахом перевернулся на спину и увидел над собой звездное небо, которое сразу стало ему ненавистно. Зачем это небо теперь ему? Оно было свидетелем свершившегося убийства и его позора и не разверзлось, не убило молниями эту сволочь. Еще несколько часов назад он и Стас были живыми нормальными парнями. Всё в их жизни складывалось хорошо. Они сдали сессию и ехали домой. Стаса уже нет. И он тоже не человек. Разве можно жить с этим, с тем, что с тобой сделали? Пусть бы избили, поломали кости, и он попал в больницу. Но это было бы в тысячи раз лучше, чем то, что они сделали с ним.

Спина замерзла. Пахом со стоном сел, оглядел себя. Он был в запачканной футболке, трусах, сдвинутых до колен, и носках. Ручных часов на запястье не было. Значит, еще и поживились его одеждой и часами. Старые кроссовки и те сняли с него. Пахом поглядел по сторонам, но никаких признаков одежды и обуви. Значит, унесли. Медленно поднялся и, широко расставляя ноги, обошел полянку, пристально всматриваясь и надеясь, что, может быть, что-то найдет. Блеснула бутылка. Пахом застонал. Отвернулся.

Обошел полянку, заглядывая меж кустов. Одежды не было. Его стошнило, начало рвать так, что, кажется, кишки вылезут наружу. Он обессилел и опустился на колени, долго отплевывался. Отдышавшись, он медленно, широко расставляя ноги, побрел по тропинке. Больше он не мог находиться на этой полянке. Так, по крайней мере, он чувствовал себя чуть полегче. Вот и переходка, где его схватили эти упыри. Держась за перила, он долго и медленно поднимался. Каждая ступенька отзывалась болью внизу. Глянул сверху на освещенный перрон и железнодорожные пути, блестевшие при свете фонарей. Если прыгнуть вниз головой, голова разлетится на мелкие частицы. Ни единого вагона, ни души. А еще узловая станция! Ну, какие-то составы должны быть непременно! Маневровый паровоз, в конце концов! Куда же всё это подевалось? Пройдя переходку, спустился вниз и побрел, сам не ведая куда и зачем. Но он не мог стоять на месте. Ему казалось, что если он остановится, то прежний кошмар повторится. Он старался не думать, что произошло с ними. Медленно брел по темной твердой дорожке. Кажется, она даже была заасфальтирована, он чувствовал это через носки. Но выбоин было немало. Он не раз оступался и чуть не падал, в последний момент всё-таки удерживаясь на ногах. Еще не хватало и ноги переломать! Впереди блеснуло. Он прошел еще немного и оказался перед двухэтажным зданием из белого кирпича. Возле него была небольшая автостоянка и скамейка. Поднял голову и с удивлением прочитал «Полиция». Буквы были большие, чуть ли не метровые и почему-то синего цвета. Хотя, наверно, для полиции и положен синий цвет. Возле здания стояла полицейская машина, но в ней никого не было. Пахом подошел поближе и посмотрел сквозь стекла внутрь салона. Может, кто-то спит? Никого не было. Он поднялся на невысокое крыльцо. Перед ним была коричневая металлическая дверь, по обе стороны от которой ярко горели зарешеченные окна. В левом окне он увидел полицейского.

Дверь была тяжелая. И Пахому снова стало больно, когда он открывал ее. «А как же сюда попадают слабые девушки, дети и старики? Или ждут, когда кто-нибудь откроет дверь?» На него глянули из-за стойки удивленные глаза дежурного.

– А это еще что за фигня? Ты что пьяный парень или обкурился? Ты хоть понимаешь, куда пришел? Тебя определить на пятнадцать суток?

Пахом поднял глаза на дежурного. Это был молодой парень с худым скуластым лицом. Темные волосы его стояли бобриком. Даже на ночном дежурстве он не позволял себе расстегнуть верхней пуговицы форменной рубашки. Потому что всего лишь несколько месяцев назад, как был принят на службу.

– Я хочу сделать заявление, – тихо сказал Пахом. Каждое слово отзывалось болью. Поэтому он говорил тихо и медленно.

Он был уверен, что дежурный не услышал или не разобрал его слова и непременно переспросит. Немного отдышался.

– Несколько часов назад произошло преступление, – с трудом выговаривал Пахом. – Возле вокзала.

Дежурный отодвинул в сторону бутерброд с колбасой, который он уже успел надкусить. Рядом стояла бутылка пепси-колы.

– Друга у меня убили, а меня они…

– Погоди! Погоди!

Дежурный снял трубку. Ткнул кнопку.

– Товарищ лейтенант! Тут парень пришел, какой-то странный очень. Говорит, что убийство…Понял! Так точно!

Дежурный вышел из-за стойки, брезгливо взял его за локоть, приблизил лицо и принюхался. Еще раз обнюхал.

– Алкоголем попахивает! Пойдем! Сейчас сделаешь свою заяву. Давай шевели копытами!

Он повел Пахома по коридору. Остановился перед дверью, заглянул. На шее у него была бородавка.

– Можно, товарищ лейтенант? Ага! Проходи! Давай!

Пахом вступил в кабинет. Лейтенант, белобрысый молодой мужчина, приподнялся со стула. Вытянулся вперед.

– Сержант! Что за дела? Ты кого ко мне привел? Где ты его подобрал! А ну-ка немедленно выбрось его отсюда! Тьфу!

Лейтенант побагровел. И вышел из-за стола. Дежурный взял Пахома за плечо и потянул к двери. Держал он его несильно.

– Постойте! – закричал Пахом. – Это они меня раздели, избивали и … Они убили моего друга, зарезали ножом. Это в парке возле вокзала. Я вам покажу это место! Поедемте!

Сержант и лейтенант переглянулись. Лейтенант кивнул. И сделал движение головой в сторону.

– Ну, пойдем, раз такое дело! – сказал лейтенант. – Посмотрим!

Они сели в ту самую полицейскую машину, в которую заглядывал Пахом. Подождали. Рядом с Пахомом сел сержант.

7. НА ЭТАЖ ВЫШЕ

– Да! Дела! – произнес лейтенант, потирая лоб. – Не повезло тебе, парень. Вам не повезло. Ну, садись! Садись!

Они снова были в кабинете. Кроме знакомого лейтенанта, сидели еще двое в гражданской одежде. Начался допрос. Пахом всё рассказал. Сержант писал.

– Как ты говоришь, они себя называли? А ну, повтори!

Пахом назвал услышанные прозвища.

– А этот Филипп такой лупоглазый? Носатый?

Пахом кивнул. Лейтенант поднялся и вышел. Вскоре он вернулся. Махнул Пахому.

– Пойдем-ка со мной! Прогуляемся!

Он отвел Пахома в другой кабинет. Кабинет был этажом выше.

– Вот, товарищ капитан! Как просили! Привел!

Капитан был в гражданке. Низкорослый, коренастый. Кого-то он Пахому напомнил.

8. ПРЕДЛАГАЕТСЯ ДВА ВАРИАНТА

– Капитан Филипенко! Я буду вести твое дело. Давай по порядку и очень подробно! – сказал капитан, глядя как-то сквозь Пахома.

– Я уже два раза по порядку и очень подробно рассказал.

Пахом невероятно устал. И сейчас ему хотелось одного, чтобы все его оставили в покое. Глаза закрывались.

– Я что неясно выражаюсь? Повторить?

Капитан начал сердиться. Застучал пальцами по столу.

– Хорошо! Хорошо! Только потом я должен отдохнуть! Я хочу спать.

– Отдохнешь! За этим у нас не заржавеет.

Пахом снова всё рассказал. Капитан на некоторое время задумался. Потом долго и пристально смотрел в глаза Пахому. Лицо капитана было неподвижно.

– Значит, слушай сюда внимательно! Предлагаю тебе два варианта на выбор. Первый. Сейчас тебя отправят в камеру, где сидят уголовники. Ты сам представляешь, что они с тобой сделают. Разорвут твою задницу в клочья. Второй вариант. Я тебе даю одежду, денег, покупаю билет, сажу на поезд, ты уезжаешь к себе домой и забываешь навсегда об этой истории. Ничего не было.

Пахом усмехнулся. До него стало доходить.

– Можно вам вопрос, товарищ капитан?

– Валяй! Спрашивай!

– Вы отец Филиппа? Я угадал?

– С чего ты взял? А?

– Внешнее сходство. Хотя вы сильно отличаетесь.

– Хорошо, что хоть только внешнее. Я его старший брат. Так что ты решил? А?

– У меня нет выбора. Мой вариант, как я понял, не пройдет.

– Гребнев! Зайди! Эй!

Зашел сержант. Посмотрел с презреньем на Пахома.

– Отведи его в душ! Пусть помоется!

– Под ледок, товарищ капитан?

– В наш! В нормальный!

9. КАПИТАН ВСЁ РАЗРУЛИЛ

Пахом вышел из душа почти обновленным. Хотелось поскорей забыть об этом ужасе. На скамейке лежала одежда. Джинсы, футболка, ветровка. Рядом кроссовки. Всё подошло. А впрочем, он с Филипповым-старшим был одинаковой комплекции.

– Готов? А?

Он повернулся. На пороге стоял капитан, накручивая на пальце связку ключей. Пахом пошел следом за ним. Приехали на вокзал. Капитан отдал Пахому билет, паспорт и студенческий. Документы лежали в мультифорке.

– Так вы нашли? – не поверил Пахом. И тут же замолчал, поняв, что лучше об этом не надо было бы спрашивать. Что тут непонятного?

– Вон твой поезд. Значит, слушай сюда внимательно. Ты сидел в вагоне, Стас побежал за пивом. Поезд тронулся. И ты решил, что Стас опоздал. Приедет на следующем поезде. Мобильник – вот он – Стас оставил в вагоне. Всё!

– А что же… ну, с телом? С ним?

– Отправим. Это не твоя забота. Дело по убийству завели. Но, скорей всего, висяк. Не надо ночью выходить на пустынный перрон, еще и пиво пить в заброшенном глухом парке, где всякая гопота шарится. Так ты меня понял? А?

– Да! Понял.

– Если попробуешь дернуться, я тебе такое устрою. И убийство Стаса на тебя свалю и изнасилование. Так что будешь чалиться по полной программе в качестве петуха. Вот так!

– Я должен вам сказать «спасибо»? В ножки не надо кланяться?

– Пошел на хрен! Чтобы я больше о тебе никогда не слышал! Студент!

10. С ЭТИМ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ

Вот живет себе человек, поживает, свой у него мир, прочный, устоявшийся, где ничего не происходит неожиданного и неприятного, всё катится по заведенному порядку. Конечно он знает, что в мире есть зло, насилие, людей убивают, издеваются над ними, калечат, грабят. Кто-то гибнет в автокатастрофах, кто-то умирает от инфаркта. День за днем об этом трандычат из ящика. Но это как-то далеко, это там, с совершенно не знакомыми и нисколько не дорогими ему людьми. В художественных фильмах кровь тоже льется потоками…

Он потягивает пивко, кушает. Ему показывают убитых, искалеченных, обворованных, обманутых, оставшихся без жилья людей. Но совершенно для него далеких. И это его нисколько не взволнует, не заставит подпрыгнуть на месте, побледнеть, застыть от ужаса, убрать в сторону бокал с пивом и тарелку с едой. Он спокойно продолжает трапезу. С ним-то этого не происходит и не произойдет. Нет, конечно, разумом он понимает, что и с ним может случиться что угодно, даже самое страшное. Головой понимает. Но каждая частица его души и тела не принимают такого исхода, вопиют против такого. С ним и с близкими ему людьми уж точно этого не будет. Ни за что! Но вот происходит. Но не с кем-то далеким, незнакомым, другим, а с ним. Как гром среди ясного неба! Это же всемирная катастрофия. Он отказывается принять это. И первое ощущение: да этого не может быть. Ну, никак не может быть! Потому что не может быть! Не должно! Ведь это же он! А никто-то далекий! Да это всего лишь сон! Кошмарный сон. А вот он проснется и убедится, что ничего не произошло. Что всё, как было, так и есть. Так что испуг его от этого сна, глупого и кошмарного! Потом чувствует, понимает, до него доходит, что ни какой это ни сон, что это случилось и случилось именно с ним, а ни с кем-то иным. Что судьба выбрала именно его!

Разве можно жить с этим? Нет, нельзя. А если нет уже прежней жизни, а нынешняя стала невыносимой, то и вообще жизнь не нужна. Не всякий способен выдержать испытания. Многих они ломают и толкают к роковой черте. А у тех, кто выстояли, выдержали, пережили, у тех начинается другая жизнь. Это уже другой человек. Человек, переживший ужас и устоявший перед ним.

Теперь вся прежняя жизнь Пахома была перечеркнута этим кошмарным, диким, скотским насилием. Значит, с ним можно вот так! Ну, зарезали бы, искалечили! Но чтобы вот так!

Даже если никто не будет знать, что с ним произошло, разве это меняет его положения. Он-то знает об ЭТОМ. И ЭТО теперь в нем навсегда. От ЭТОГО не избавишься! Он отныне изгой. Его взяли, как паршивого щенка, и швырнули туда, где падаль и отбросы. Теперь там его место на помойке жизни среди самых презираемых. И сделали ЭТО с ним отбросы и падаль. А значит, он хуже их. Они оказались сильнее, те, кого можно только презирать. А как бы он относился к такому человеку?