– Это древний обычай, кинжал с едой должен быть в таких случаях. Чтобы вы могли меня ударить, если я пожалею для кунаков то, что имею. А если вы возгордитесь и не примете того, что я даю, я вас должен был ударить. Для нашего стола тоже, как и у того горца, не хватает кинжала,?– сказал отец. Шумный гость долго смеялся, а толстый долго что-то отцу говорил.
Перед закатом они сели на лошадей и направились в Цор, а я, голодный с утра, набросился на еду и съел то, что осталось от гостей. Когда мать вернулась с сенокоса, почти стемнело, ей предстояло ещё готовить ужин мужчинам…
Как меня увольняли с работы
Было лето 1989 года. Мне исполнилось 16. Это трудный возраст – ты себя считаешь взрослым, а окружающие не в курсе. По этой причине очень часто случались дома недоразумения. Когда я выходил из-под контроля матери и старших братьев по домашним хозяйственным делам возникали скандалы. После очередного вмешался «верховный главнокомандующий» – отец, что бывало крайне редко по правилам нашего дома. Он жёстко объявил, что я «уволен с работы». Потом повернулся к маме и братьям и сказал, чтобы никакой работы по дому мне не поручали.
Слово отца для дома – закон, обсуждению и пересмотру не подлежит. И вот все идут на работу, кто на сенокос, кто по дрова, кто по другим делам, один я сижу дома. Вечером все возвращаются, умываются и садятся за стол. Отец первым делом спрашивает у мамы: «Сына накормила? Накорми его, за нас не беспокойся, вот его накорми сперва». Еду мне приносили в отдельную комнату, где я целый день, изнывая от безделья, валялся на диване и читал газеты, журналы, книги. Никто со мной не разговаривал, маму отец строго предупредил, чтоб кроме как о еде никаких других бесед со мной не вела.
Прошла неделя. Весь аул – стар и млад – на сенокосе и другой работе: кто на лугу, кто в лесу. Работает мой отец и домашние тоже, один я дома. Топор, косу и прочие инструменты отец закрыл на замок в сарае, чтобы я самовольно работать не пошёл. Мне ужасно стыдно перед односельчанами, такое ощущение, будто меня весь аул осуждает. И не расскажешь же про «увольнение», многие и не поймут, что это такое и каково моё положение. Ведь у каждого дома свои порядки.
Я мучился почти двадцать дней. И как-то утром попытался поговорить с матерью. Чуть ли не в слезах просил, чтобы пустили меня работать. Дверь комнаты была приоткрыта, а в соседней спиной к нам на диване лежал отец, книгу читал. Но разговор наш слышал. Через несколько минут он позвал мать, а вернувшись, она передала мне отцовское распоряжение:
– Иди работать, но он говорит, если ещё раз откажешься делать, что тебе поручили, тебя уволит навсегда…
Каким счастливым я был, когда на следующий день вернулся домой уставший, запылённый, с ноющей от работы спиной и, умывшись, сел ужинать за общий стол с родителями и братьями.
Из отцовских рассказов
Снегопад в Джурмуте
Приехала старшая сестра с гор. Отец по привычке спрашивает о погоде. Для нас это непривычно – сейчас любую информацию можно получить через Интернет за секунды. Все в курсе всего. Отец же со своими газетами, книгами и разговорами с живыми людьми застрял в прошлом веке.
– В горах тепло, как никогда тепло, скот пасётся ещё на пастбищах, не закрыли. Ясные солнечные дни и лунные ночи. Изредка дождь, снег только на вершинах гор,?– рассказывает сестра.
– Дождь в декабре – это нехорошо… Это может ударить снегами среди лета. Не зря предки говорили «хорошо, когда зима похожа на зиму»,?– сказал отец и замолчал. Я не понял, почему тепло в декабре грозит холодом летом.
– Какая тут связь, может, и летом будет тепло? – спрашиваю.
– Было однажды такое… Почти сто лет назад. Одна за другой шли тёплые зимы, и не было снега. Потом резко сменилась погода. Снег выпал такой, о каком не слышали даже седые старики,?– говорит отец.
Снег выпал в начале сентября. Выпал, когда ещё природа цвела. Стада были на пастбищах, отары овец и табуны лошадей – в горах. Пошли сперва холодные проливные дожди, они не прекращались долго, температура упала ниже нуля. На два месяца раньше, чем обычно, пошёл снег. Он не прекращался несколько суток ни на минуту. Это застало Антратль врасплох. Люди были в растерянности, кругом белый океан, в котором невозможно разобрать, где небо, где земля. Грохот снежных лавин поглощал рёв скота, блеяние овец, ржание лошадей, мольбы и крики людей. Снег падал и падал, не было конца и края; изредка из аула в аул, с гор в низины спускались люди, встречались и ночами обсуждали, как спастись от неожиданной беды.
Отары овец и лошади должны были на зиму спускаться в Цор, в Алазанскую долину, но снег перекрыл Большой Кавказский хребет и отрезал всех от мира. Через несколько дней собрались представители пяти обществ верхнего Антратля и решили, что нужно открыть дорогу через Большой Кавказский Хребет в Цор, иначе все помрут в горах. Люди вышли против стихии с одними лопатами для расчистки снега. По узкой, расчищенной ими тропке медленными шажками шли овцы, люди и лошади – тянулись, словно ниточка за иголкой. Некоторые лошади срывались с кручи и летели в бездну, остальные прокладывали дальше дорогу. Из всех отар Антратля даже половина не спустилась в Цор – всё, что пало в пути, досталось голодным волкам и медведям Цора и Джурмута. Это мне рассказывал покойный дядя Али (Губур Али из Салда звали его в Джурмуте – человек авторитетный, зажиточный), ему лет 30 тогда было,?– сказал отец и взял паузу. Перед моими глазами мелькали знакомые с детства места. Сложно было представить, как по тем узким тропинкам, где с одной стороны отвесные скалы, с другой – пропасть, где страшно идти даже летом, могли пройти люди при большом снеге. Один неверный шаг – полетишь в бездну.
– И что дальше, откуда, по какой дороге они направились в Цор? – спрашиваю я, возвращая отца к теме.
– Они пошли по самому сложному перевалу через Машкал Ор – он хотя и высокий, но самый короткий. Расчёт был верным, но и оттуда не смогли они перейти без больших убытков. Дядя Али рассказывал, что, когда они спускались из Верхнего Хутора в Машкал Ор, отары овец встали как вкопанные. Буря не давала открыть глаза, слышен был непрекращающийся гул лавин, и те, что шли сзади, не могли понять, что случилось. Была тяжелейшая, безысходная ситуация – опасно и вперёд идти, и вернуться невозможно. А если на месте остаться, был риск замёрзнуть. Вот так мучились несколько часов, потом очень медленно отара продолжила путь. Чтобы перейти перевал с такой скоростью, нужны как минимум ещё день и ночь, а они не прошли ещё и полпути. Когда спускались к речке, поняли, наконец, почему так долго стояли в одном месте. По краям узкой тропинки громоздились туши мёртвых овец. Спускались сумерки, люди и животные шли из последних сил, стараясь до наступления темноты успеть к месту, где расщелина образовала естественное укрытие в скале. Там можно было спрятаться от бури и переждать ночь. Дядя Али сделал пару шагов вниз по склону, чтобы вытолкнуть на тропинку отбившегося барана, и наткнулся на сидящего человека. Глаза его были полуоткрыты, он был мёртв. Видимо, устал, сел в снег, так и замёрз. Дядя Али крикнул идущим впереди, чтоб остановились, тут, мол, человек умер.
– Ты следуй за нами, мы завтра вернёмся к нему, иначе все вместе с отарами замёрзнем тут,?– ответил ему человек из общества Тлянада. Он был прав: чем поможешь мёртвому, когда живые с трудом передвигаются?
В ту ночь все представители верхнего участка общества Антратль – Анцросо, Богнода, Тлебел, Тлянада, Джурмут – собрались под скалой, чтобы переждать ночь и бурю. Считать овец и разбираться, где чьи – не было ни сил, ни смысла. Решили, что вместе пойдут в Цор, а там уже каждый по метке честно отберёт своих овец, если же не найдёт – на то воля Всевышнего. Утром часть людей и овцы направились в Цор, другие вернулись к покойнику, чтобы его забрать и похоронить. Кто-то признал его, оказалось, это чабан из общества Тлянада.
На следующий день перевал был пройден. Голодные, обессилевшие овцы спускались, падая от слабости на колени,?словно высыпанный из мешка рис, медленно ползли по склону.
Как люди отбирали своих овец, как поделились, мне неизвестно,?– говорит отец,?– но известно, что люди тогда были набожные и честные, редко кто претендовал на чужое.
– Наверное, каждого обязали дать клятву на Коране, что не взял чужих животных,?– выдвигаю я свою версию,?– иначе все передрались бы. Только Коран и клятва могли вопрос решить.
– Я не знаю, об этом дядя Али не рассказывал; о конфликтах на этой почве тоже я ничего не слышал,?– говорит отец,?– но про этот год Большой беды люди помнили и рассказывали друг другу как о примере мужества и сплочённости наших людей.
Почему отец, который сейчас болен и слишком слаб для такого длинного повествования, решил рассказать мне эту историю, я не знаю. Может быть, случайное слово или обрывок разговора натолкнули на воспоминание. А может быть, он сознательно выбрал время, решил, что именно теперь мне нужно этот рассказ услышать.
О добром человеке
Как-то в один пасмурный осенний день в Тлярату к отцу в гости заглянул Магомед Кебедов из Бежта. Они с отцом были в приятельских отношениях, и если Кебедов приезжал в Тлярату, обязательно навещал отца. Одним словом, скучный пасмурный осенний день осветил для отца кунак из Бежта.
Магомед Кебедов – это тот самый человек, который в конце 1990?х своим трактором проложил через перевал автомобильную дорогу в Грузию. Человек, который всю жизнь занимается благотворительностью и добрыми делами, общественник, правозащитник, борец с коррупцией и произволом властей. Такой неугомонный тип, которого невозможно ни испугать, ни подкупить. Вот что Кебедов поведал отцу в тот день:
– После того как я открыл дорогу, весь Нагорный Дагестан начал ездить в Грузию и Азербайджан. Пошла торговля, перегоняли оттуда машины, туда возили продукты, разница цен была большая. Вспоминаю одну из последних поездок в Грузию.
Была, как и сегодня, поздняя осень и пасмурная погода. Очень хотел до закрытия перевала ещё раз побывать в Грузии, решить кое-какие вопросы и навестить своего кунака там. Выехал утром из Бежта. На перевале уже лежал снег, с большим трудом на грузовике ЗИЛ?131 я проехал и спустился в Цор. В ту же ночь пошёл к кунаку.
Оказалось, мой кунак, который раньше жил в роскоши и богатстве, еле сводит концы с концами. В его поведении даже в бедности чувствовалось достоинство, он делился с гостем – со мной – последним куском. Дома холодно, не заготовлено дров на зиму, крыша протекает. Дом совсем не ухожен, жена болеет, и сам он уже немощный старик.
Рано утром я встал, кунаку ничего не сказал, попросил топор у соседа, завёл машину и поехал в лес. За полдня заготовил полную машину дров, выгрузил их во дворе кунака, разложил, распилил, наколол. Поднялся на крышу и подлатал, где она протекала. Растопил печь, сделал хороший чай, налил всем троим и сел со стариками за стол. В комнате стало тепло и уютно. Трещали горящие дрова, легко шипел чайник, тикали часы. Старики молчали.
И я спросил у кунака:
– Ну что, дядя Карло, доволен ты? Как тебе чай?
Старуха заплакала и начала на грузинском благодарить меня. А старик махнул рукой и промолчал. Я чувствовал себя безгранично счастливым, мы оба понимали смысл этого молчания.
Вместе с тем погода ухудшалась, а мне надо было, пока перевал не закрылся, обратно в горы. С большими трудностями, через снега и бури я добрался до Бежта. В ту ночь выпал большой снег, и моя любимая солнечная Грузия, и кунаки остались на той стороне.
Я радовался, что успел им заготовить дрова. Это была одна из моих последних поездок в Грузию, по моей личной дороге. А потом её у меня украло государство.
Российские пограничники закрыли дорогу и границу и навсегда лишили людей возможности поехать в Грузию через Бежта. У Кебедова забрали дорогу, которую он делал для народа и для себя без помощи государства. А у нас у всех вместе с Кебедовым забрали Грузию и Азербайджан, родственников, которые живут в Цоре, многовековую историю и дружбу с людьми на той стороне.
Выживший
Это была поздняя осень 1946 года. Жители верхнего участка Тляратинского района через перевал спускались в Алазанскую долину, в Джаро-Белоканы, чтобы привезти оттуда пропитание на зиму – пшеницу везли, кукурузу. Поехал туда вместе с женой один тлебелав (житель Тляратинского района). В пасмурное осеннее утро он вышел с женой на базар в Белоканах, чтобы купить кукурузную муку для семьи. На базаре один джарский старик показал ему на облака, которые затянули небо, и сказал:
– Ожидается снегопад. Если тебе в горы надо, то вряд ли успеешь, никто не успеет в такую погоду… Между Белоканами и Джурмутом Большой Кавказский хребет, где снега бывают почти до лета.
К словам старика молодой человек не прислушался. Рискнул пойти в горы. Там, в горах, семья, маленькие дети, которые ждали родителей. Нельзя было не идти. Они с женой шли пешком, каждый на спине нёс больше половины мешка кукурузной муки и разную мелочь. Когда приблизились к перевалу, уже шёл снег, усиливался ветер. Горец с женой остановились и посмотрели на оставшиеся внизу Белоканы.
– Если за три-четыре часа успеем перейти самую вершину, то по ту сторону будет легче,?– сказал мужчина молодой жене.
Она плакала и умоляла: «Вернёмся обратно. Мне всё хуже становится, я не смогу больше километра пройти, а снег и буря всё усиливаются!».
На подъёме от Белоканов они встретили всадника, спускавшегося с гор. Он объяснил молодому человеку, что перевал практически закрыт и не смогут они перейти.
– Тем более, женщина не сможет, видно, что она совсем слабая,?– сказал он. Жена сказала, что не пойдёт дальше.
Горец бросил на неё суровый взгляд и, не повысив голоса, сказал: «Ты хочешь вместе с падарав (азербайджанцем) вернуться?».
Она поняла упрёк и молча последовала за мужем. Ветер бил им в лица. Азербайджанец ещё помедлил, глядя, как теряются в начинающейся снежной буре два тёмных силуэта, и продолжил свой путь. На следующее утро во дворах Белоканов были метровые сугробы. И азербайджанец сказал белоканцам, что один тлебелав с женой пошёл в горы против бури. Судя по снегу, вряд ли он дошёл до дома, скорее достанутся их трупы волкам на перевале. Узнать о его судьбе невозможно – тогда не было никакой связи гор с Цором. Оставалось дожидаться весны и открытия перевала. Прошла зима, наступила долгожданная весна. Два джурмутовца, дядя моего отца Али и его друг Шамсудин, отправились в Белоканы, чтобы забрать лошадей, оставленных там на зимовку. Почти полдня прошло, пока они добрались до перевала. Вытащили мешочек с толокном и сыром, пообедали и прилегли чуточку отдохнуть. Али почти задремал, а Шамсудин всё не мог успокоиться, время от времени с тревогой оглядывая окрестности. Вдруг он вздрогнул, оглянулся и крикнул Али:
– Ты слышал?!
– Что?
– Какой-то шум…
– Где?
– Где – не знаю, появляется и исчезает.
– Кажется, это шум куропаток, нет?
– Не знаю… нет!!! Нет!!! – крикнул он и побледнел.
– Я слышу зикру, зикру это!!!
Али потом рассказывал моему отцу, а тот передал мне. «Вокруг не было ни души. Только скалы, снег, и будто из-под земли шёл голос. Мы побежали на звук. С каждым нашим шагом этот хриплый слабый голос, читающий зикру, становился отчётливей и больше походил на человеческий. Мы обогнули обломок скалы, спустились чуть ниже и оказались перед громадным сугробом. На его белом боку темнело отверстие. Мы заглянули туда. Спиной к нам лежал человек и читал молитву. Худой как скелет, полуживой, он читал без остановки и слегка кивал головой то в одну, то в другую сторону.
– Ле-е!!! – крикнул я.
Лежащий не повернулся. Я запрыгнул внутрь и шлёпнул его по плечу. Он вздрогнул, медленно, тяжело повернулся, и тут же закрыл глаза от резкого солнца. Его лицо бледное, заросшее бородой, было таким измождённым, что глаза казались огромными. Он всё время мелко дрожал и не мог говорить. Я схватил его под мышки, вытянул наружу и потащил по снегу дальше от сугроба, на солнце.
– А с ней что будем делать? – спросил меня Шамсудин.
– С кем это, с ней? – спросил я.
– Ты там женщину не увидел? Она мертва,?– сказал Шамсудин.
Я кинулся обратно, и только тогда почувствовал сладковатый трупный запах. Она лежала в уголке снежной пещеры. Недалеко от неё, там, где лежал мужчина, был почти пустой мешок. Когда я поднял его, оттуда высыпалась горстка кукурузной муки… Они с женой вырыли эту нору, чтобы переждать бурю. Но, когда буря кончилась, оказалось, что перевал завалило. Не было дороги вперёд, к дому. Не было её и назад, в Белоканы. Через месяц жена умерла. Пять месяцев он провёл рядом с её трупом, питаясь кукурузной мукой, которую они не донесли своим детям. Выжил.
– Я помню его, он приходил в гости к дяде Али, человеку, который нашёл его и спас ему жизнь,?– рассказывал мой отец.?– Мне казалось сперва, что он передвигается на корточках. Оказалось, безногий. Сначала обморожение, потом началась гангрена, пришлось ноги отрезать до бедра. «Ходил» он так: выбросит руки вперёд, обопрётся на них и подтягивает туловище с культями. Дожил почти до 70 лет.
Эту историю я рассказывал много раз, и каждый понимал её по-своему. Одни думали, что она о легендарном горце, которому хватило крепости духа, чтобы выжить в холоде, голоде, во мраке. Ни звери, ни стихия, ни голод не сумели забрать у него жизнь. Другие считали, она про то, как вера во Всевышнего и молитва спасли человека. А третьи говорили, что это всё про упрямство и гордыню. Из-за них горец не остался в Белоканах, погубил жену и сам чуть не погиб. Ещё есть такие, кто точно знает: история о том, какой тяжёлой и опасной была раньше жизнь горцев. И они все спорят и ругаются между собой. Я тоже спорщик, но тут молчу. Если кто и знал правильный ответ, так только сам этот горец. И не тот, молодой и сильный, что шагал к перевалу, не оглядываясь на жену. А безногий старик, который каждую ночь ждал, что смерть, белая как сугроб, встанет у его постели.
История голодного борца
– В Белоканах жил один лакец, который чисто знал наш джурмутский диалект и был в приятельских отношениях со всеми нашими. В то время он был достаточно состоятельным человеком в Цоре,?– говорит отец.?– Как-то в начале 1980?х я был у него в гостях с покойным Магомедом Османовым, нашим односельчанином, который работал в те годы председателем райисполкома Белоканского района. Они с лакцем были кунаки. Лакец принял нас радушно, накрыл стол в саду, поставил большой графин кахетинского, хорошую закуску; шёл разговор о людях, об общих знакомых в горах и о Цоре. Османов прервал разговор кунака и спросил:
– Сулейман, сын как твой, что-то его не видел я давно.
– В город, кажется, пошёл – не знаю, был тут,?– ответил лакец и замолчал. В его речи чувствовалось нежелание говорить о сыне. После непродолжительного молчания он всё же продолжил, – Сын мой родился через 18 лет после свадьбы. Он был для меня долгожданным ребёнком. Словами не объяснить мою радость. С его появлением я обрёл смысл жизни. Он рос умным, смышлёным мальчиком. Я серьёзно взялся за него с самого раннего детства: нанимал хороших учителей, записал на борьбу и нашёл хорошего тренера. Периодически ездил с ним в Грузию к хорошим специалистам – тренировали его и там.
Как-то в гости ко мне заглянул из Катеха один мой приятель Ибрагим, ваш джурмутовец, и сказал, что с женой развёлся. Новость, конечно же, неприятная. У него было двое сыновей, почти ровесники с моим. Спрашиваю о них, а он махнул рукой и говорит, что оставил их с матерью. Он был нагловатый, беспардонный тип, кутила. Вёл праздный образ жизни и коротал дни в кабаках Алазанской долины. А его сыновья в это время ходили по базарам Цора в поисках пропитания, убого одетые, порой я видел их без обуви. Никому не было до них дела; брошенные на произвол судьбы, они ходили в лес за каштаном, дикими орехами и лесными ягодами, чтобы не умереть с голоду.
При каждой встрече я упрекал Ибрагима, что он в ответе перед Аллахом за этих детей и как отец должен обеспечить им хотя бы минимум – кормить их. И всякий раз он, махнув рукой, «не слышал» меня. Жалкая и голодная жизнь была у ребят. От худобы и недоедания они с трудом ходили, а потом и вовсе пропали. Говорили, что они в Грузии, но что они там делают, чем занимаются, я не слышал…
Как-то в Белоканах, возвращаясь с работы, увидел я возле базара большое сборище людей. Кто-то в толпе что-то выкрикивал, но разобрать слова было невозможно. Направился к ним. Один здоровый мужик держал шест перед людьми, отталкивал толпу и кричал: «Шире круг!!! Так вы не увидите, шире!!!». Спрашиваю у одного джарца, что тут происходит. Тот отвечает рассеянно, пытаясь вырваться вперёд, в первые ряды:
– Пехлеваны выступали тут. Сейчас чидаоба (грузинская национальная борьба) будет – один джигит из Тушетии приглашает любого с ним побороться, выигравшему обещает в подарок чёрного барашка. Говорят, во всей Грузии и в Азербайджане никому не удалось у него выиграть… С ним наш белоканский аварец будет бороться,?– добавил он.
В дальнем углу молодой человек надел гужгат (короткая рубашка) без рукавов и нацепил пояс, приготовившись к схватке. Вдруг из-за моей спины, рассекая толпу, вышел красивый парень, обнажённый по пояс. Он был сложен как греческий атлет, загорелые плечи, могучие руки, каждая мышца выделялась. Надев гужгат с поясом, он подошёл к распорядителю. Народ шумел, из-за гула толпы было не разобрать, о чём говорят в центре. После непродолжительных переговоров все разошлись по своим местам и отдан был сигнал начинать схватку.
Грузин начал очень уверенно, схватил нашего за пояс и оторвал от земли. Через мгновение наш борец тем же приёмом швырнул соперника через себя прямо на землю. Весь базар заревел от радости. Народ побежал обнимать победителя. Когда я пробрался ближе, узнал его. Это оказался пропавший из Белокан старший сын моего друга Ибрагима. Тот самый сын, который, чтобы утолить голод, питался ягодами и каштанами, добытыми в лесу. Я обнял его, поздравил, но из-за рёва и шума сумасшедшей толпы не смог ни о чём его спросить. И я ушёл…
А у моего сына, которого я кормил икрой, ничего не вышло. Я ничего не понимаю, может, для того, чтобы они вышли в люди, их надо лишать всего и на улицу выгонять?..?– с горечью сказал Сулейман.
– У меня, педагога с пятидесятилетним стажем, не было однозначного ответа на этот вопрос. Каждого человека Всевышний одарил талантом, только его надо выявить и развить,?– закончил отец свой рассказ.
Охотник
– Всем селом охотились они… У них, у камилухцев, веками сложившаяся традиция охоты, в отличие от других аулов Джурмута. Они не идут, как другие, когда вздумается, идут только в сезон. Как только горные вершины покроются снегами, начинается охота на туров. В это время у них бывает самое вкусное и жирное мясо. Я тоже любил это дело в молодости, много ходил на туров, на медведей. Был неплохим охотником. Но нет бараката в этом деле. Не зря ведь рассказывают, что горная серна сказала: «Чтобы съесть моё мясо, охотнику придётся сперва своё мясо есть». Имеется в виду «нелегко будет ему меня достать». Тяжёлое и очень трудоёмкое дело это. В подтверждение тем словам эти мои ноги,?– сказал, указывая на больные суставы, отец.
– А что у камилухцев?..?– спросил я, возвращая отца к воспоминаниям.
– У них порядок в плане охоты. Отправятся человек 15–20, организуют сураг (загон дичи на стрелка), перебьют 20–30 штук и всё мясо делят поровну между собой. В остальное время года не ходят, охота закрывается.
– Если всё делить одинаково всем, это ведь нечестно будет. Быстрый молодой меткий стрелок и человек, не очень удачливый в охоте, как могут получить равные доли?
– Делили поровну, но остаётся определённое преимущество за тем, кто попал в дичь. Он забирает вместе с долей мяса ещё рога и шкуру.
– Неужели не было ни одного человека, который бы нарушал традицию? Если кто-то захочет сам без толпы пойти, это разрешается?
– Так-то могли ходить, штрафа или наказания за это не было. Просто люди были привыкшие, как волки, к «стайной» (командной) охоте. По их мнению, так было удобнее. Был один охотник, который не любил участвовать в этих охотничьих «кампаниях». Чаще всего ходил сам, и обязательно возвращался с дичью. Я был с ним в приятельских отношениях. Его звали Могорил АсхIаб. Такой умный мужик был, с юмором. Долго не мог я понять секрет его удачливости. Нельзя сказать, что он быстрее нас, уже в возрасте был. Стрелял тоже не лучше многих из нас. Но он бил без промаху и всегда с дичью возвращался. Поинтересовался я однажды у АсхIаба, в чём секрет. АсхIаб с хитрым прищуром посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
– В чём секрет, спрашиваешь? Я дичь убиваю терпением и медлительностью.
– Медлительностью? – повторил я в недоумении.?– Как медлительность может пригодиться на охоте?
– Именно так. А вы с Исхаком как сумасшедшие бежите за турами по горам. Иногда попадаете, но чаще без ничего остаётесь. Вы хотите бежать быстрее тура. Это не дело, тур и олень быстрее человека, это глупое и бесполезное дело,?– бросил АсхIаб и опять усмехнулся.?– Их надо брать терпением.
– Как именно? Кроме как идти на тура и ждать удобного момента для выстрела, что там может быть? – спрашиваю я.
– Долго надо ждать, чем дольше ты ждёшь, тем больше у тебя вероятность получить добычу. Я готовлю себе еду на целые сутки, беру военный бинокль, поднимаюсь туда, где обычно бывают туры. И в каком-нибудь овраге или местах водопоя сижу терпеливо с биноклем. Всё время смотрю, есть ли что-нибудь на горизонте. В течение суток обязательно появится что-нибудь. Будь это тур или олень, косуля или козёл горный, а если очень повезёт, появится сам ХIераб с медвежатами (ХIераб – «старый». Так называют джурмутовцы со стародавних времён бурого медведя. Особое отношение к этому животному в горах Антратля. Есть ритуальные мероприятия, фольклор, песенки и причитания, связанные с медведем. С чем это связано, трудно предположить, оставим это на изучение этнографам).
– Вот тут начинается самое сложное, нужно ждать их приближения,?– продолжил он.?– Глупые, суетливые люди пытаются идти навстречу, ползком или на четвереньках добираться. Дичь очень легко чует запахи и малейший шорох, один неосторожный шаг – и ты теряешь её. Надо ждать, пока она сама к тебе направится. Если в лесу живут олени и ты возле речки, не может быть такого, чтобы они хоть через 10 часов не прошли на водопой мимо тебя. Жди и не торопись с выстрелом. Как-то пошёл я на охоту, один пошёл, как обычно. Вижу, огромный бурый медведь исчез в зарослях кустарников. Осмотрелся я, а там пещера небольшая. Иду в село, беру винтовку, тулуп, еды и питья на сутки и возвращаюсь к берлоге. Сижу напротив неё, метрах в 20 наготове с ружьём.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
