Камила Георг "Бумеранг"

– Ты здорово играл сегодня. Опять с женой поссорился, не так ли? А я тут как тут, – и рассмеялась задорно.

В принципе она была неплохой женщиной, доброй, веселой и, что самое странное, интересной собеседницей, мудрой, понимающей, несмотря на свой довольно-таки вульгарный вид. На секунду Марат заколебался, тупо взирая на подступающую почти к его подбородку грудь: не провести ли ему ночь в розовом будуаре Анжелики между этими уютными сосками? Но затем он попросил у бармена бутылку коньяка, несколько бутербродов, рассчитался, а оставшиеся от выигрыша деньги положил на пышный бюст Анжелики: «Это тебе на мини-бикини от кутюрье, милашка», – сказал, направляясь к выходу. Она быстро сосчитала купюры и, видимо, осталась довольной. Вслед донеслось: «Жду тебя, милок, в новом, от кутюрье! Ха-ха-ха!».

Марат вышел на улицу. Полная луна плыла над городом. Было тепло. Он медленно брел по затихшим городским кварталам, время от времени прикладываясь к бутылке с коньяком.

– «И что это я так раскис? – подумал оптимистично. – Завтра устрою ее в гостиницу, дам денег на первое время, а дальше пусть разбирается сама, не маленькая. И все вернется на круги своя. Все будет так, как было до того. И никаких тонущих девушек с бархатными глазами, растленных отчимов, никакого глупого пижонства».

Марат почувствовал, что прежняя уверенность в себе возвращается к нему. Он попытался думать о выставке, о начатой картине. Но это как-то плохо получалось. Побродив еще какое-то время, Марат зашел в парк, выбрал скамью со спинкой, хлебнул еще немного коньяка и, закусив бутербродами, улегся спать. Густая летняя ночь тут же укутала его своим теплым одеялом.

Проснулся он на рассвете, когда резко похолодало. Ночь в парке на скамейке не показалась 34-летнему художнику романтичной. Едва не стуча зубами от холода, голодный и злой, он зашел в маркет за продуктами и затем сразу отправился домой. «Ну и разбужу, подумаешь, потом снова заснет, – говорил он сам себе, вспоминая злосчастный крючок. – Не надо было пижониться. Теперь будешь в собственный дом ломиться».

Открывая ключом дверь, Марат по привычке толкнул ее коленом, и она отворилась. «Не закрыла на крючок»… Теплая волна ударила в сердце. Он тихонько вошел, поставил сумку с продуктами у стола, немного постоял в нерешительности, потом подошел к ширме и слегка отодвинул занавеску. Татьяна крепко спала, свернувшись в клубочек. Что-то было в ней жалкое и одновременно трогательное. Маленький рыже-каштановый котенок, забравшийся в постель в отсутствие хозяина. Его невозможно прогнать. Хочется жалеть, ласкать, поить молочком. Он смотрел на нее и чувствовал, что вернувшиеся было к нему воля и решительность предательски покидают его

Девушка пошевелилась. Марат быстро выпустил занавеску из рук, немного постоял, потом, стараясь не шуметь и смешно перебирая ногами, отправился в хозотсек. Он высыпал из сумки все, что закупил, заглянул в холодильник. Мысли его работали только в одном направлении – что бы приготовить вкусненького, необычного. Он прогонял в уме возможные блюда, несколько раз порывался снова бежать в магазин, пока в конце концов не нашел приемлемый вариант меню из имеющихся продуктов.

Завтрак Марат соорудил отменный. Взглянув на часы, он присвистнул – было уже почти десять. Но девушка и не думала просыпаться. Тогда он решительно зазвонил в колокольчик, подаренный кем-то из друзей Леры, и громко провозгласил: «Прошу к столу!»

Через минуту рыжеволосый котенок выглянул из-за ширмы. Заспанные глаза смотрели настороженно. Он повторил свой клич «прошу к столу!», сделав при этом широкий жест рукой, и глаза засветились озорными огоньками. Марату стало удивительно легко и весело.

После завтрака, несмотря на бессонную ночь, его сразу потянуло к горемычному полотну, и вскоре он с головой ушел в работу, забыв обо всем. Сочные мазки точно и гармонично ложились один за другим, и вся картина начинала светиться каким-то особым добрым светом. Наконец Марат почувствовал усталость. Он погрузил кисточку в банку с водой, вытер руки и с удовлетворением посмотрел на сделанное. «Лера права, – подумал он. – Картина – это в первую очередь состояние души».

Спал он в эту ночь на матрасе в мастерской. А в воскресенье вечером после некоторых раздумий позвонил Рите.

– Приходите, – выслушав его, сказала она коротко.

Рита любила кухарничать и угощать забредших на огонек гостей. Марата и Татьяну она встретила уже накрытым столом.

– Вот видишь, как хорошо тебе будет здесь, не то что в моем холостяцком углу, – весело сказал он Татьяне.

Девушка внимательно посмотрела на него, но ничего не ответила, и Марат сразу погрустнел. Он не стал долго засиживаться. Закрывая за ним дверь, Рита тихо спросила:

– Что ж ты такую красотульку не оставил у себя?

– Это не тот случай, – сухо ответил Марат.

– Понятно, влюбился, значит, – вздохнула Рита.

6

В один из дней позвонила Лера.

– Марат, мне нужно с тобой встретиться. Это очень важно.

В кафе, где они познакомились несколько лет назад и где обычно встречались впоследствии, в будний день было тихо. Они устроились на улице под навесом.

– Марат, – начала тревожно Лера, – один мой знакомый, следователь, – она покраснела, но Марат сделал вид, что не заметил этого. Он с удивлением обнаружил, что его не разозлил и не расстроил тот факт, что Лера так быстро нашла ему замену. Он рассматривал ее спокойно и дружелюбно. «Почему у нас не сложилось? Только ли я виноват в том?» – подумал.

– Марат, ты слушаешь? Это очень серьезно, – окликнула его Лера. – Вчера Сергей говорит: «В последние недели резко увеличилось количество бытовых конфликтов – то муж зверски избил жену, то девушка своего парня столкнула с балкона, благо он упал на завезенный ремонтниками песок, то двое друзей ни с того ни с сего чуть не удушили друг друга. Причем при проверке оказывалось, что совершали эти деяния люди вполне благопристойные и в трезвом состоянии. Как будто на них нашло какое-то сумасшествие. Мы, – говорит, – стали копать дальше, и выяснилась интересная закономерность – все они до этого побывали на художественной выставке». Тут он, конечно, припомнил смерть Шмона, загадочную болезнь Грецкого и сказал: «Там явно что-то не то»… Марат, ты помнишь, что я тебе говорила в тот последний наш день? Я уверена, это твои картины оказывают такое непонятное воздействие на психику людей. Более того, так считают уже и некоторые художники.

Марат отпил кофе, прищурясь, посмотрел на солнце, потом перевел взгляд на жену и сказал спокойно:

– Да, Лера, ты, как всегда, права. Пару недель назад я пришел к тому же выводу и очень возгордился тогда собой, почувствовал себя сверхчеловеком, сбросившим путы трехмерного пространства…

– А что же потом? У тебя что-то произошло. Ты очень изменился.

– А потом…

И Марат, неожиданно для себя, все рассказал Лере – и про Грецкого, и про мост, на котором он воспарил в мыслях над этим презренным миром, и про девушку.

– Все это случилось недавно, – завершил он, – но словно бездна уже отделяет меня от дня вчерашнего.

Лера слушала очень серьезно. Затем сказала:

– Эта девушка появилась в твоей жизни неспроста. Она ниспослана тебе во спасение.

– Кем? – опешил Марат.

– Я не знаю. Высшими силами, должно быть. Очень часто так бывает: когда человека крепко заносит, вдруг происходит что-то, что кардинально меняет его судьбу или мировоззрение. Нас останавливают в наших злых намерениях или протягивают руку помощи… Ты влюблен, и это может тебя спасти. Если сумеешь окончательно победить себя прежнего.

– А почему же ты меня не спасла?

– Спасти может только великая любовь. А у нас с тобой были просто отношения, – Лера улыбнулась ему и вышла из-за столика. – Мне пора. Береги свой талисман. И подумай над тем, что я тебе сказала. Картины твои опасны для людей, ты должен что-то предпринять. К тому же… – она замялась.

– Что еще? Договаривай!

– Мне кажется, ты теперь тоже уязвим. И даже в большей степени, чем все остальные. Все слишком серьезно. Вспомни свои мысли и чувства на мосту… Так оно и есть, Марат, – она кивнула ему и ушла.

Он посмотрел на часы – пора, пора! И выбежал из кафе.

7

Таня ждала его в парке у фонтана.

– Ты чем-то расстроен, – встретила она его немного встревоженная. – Я поняла это сразу, как только ты вошел в парк. И не отрицай.

– О, да! – воскликнул он, блаженно улыбаясь. – Раздумья тяжкие его томили, но лишь увидел он Татьяну… – И в следующий миг она оказалась у него на руках, все замелькало перед глазами – деревья, фонтан и синее-пресинее небо. А Марат продолжал кружить ее и смеялся легко и радостно, как смеялся, должно быть, только в детстве.

Возвращались они поздно и еще долго сидели, по сложившейся уже традиции, в беседке возле дома Маргариты.

– Марат, ты не сердись, – начала неуверенно Татьяна, – но мне то и дело вспоминается фраза, которую ты произнес тогда в машине о добродетельных поступках, о том, что они тебе не свойственны. Почему ты так сказал?

– Потому что я действительно был таким. Я не врал и не шутил.

– А сейчас?

– А сейчас… Сейчас я ничего не знаю о себе. Меня нет. Я где-то парю, легкий и бестелесный. Я не помню, каким был вчера. Не знаю, каким буду завтра. И меня это пока что мало занимает. Я полностью растворился в дне сегодняшнем. Я счастлив. Я люблю тебя.

– А когда ты полюбил меня? – спросила она, хитро улыбаясь.

– Мне кажется, еще тогда, когда ты мокрым жалким котенком сидела в кафе за столиком.

– С первой же минуты, еще там, на берегу, я почувствовала твою заботу, хотя ты и ворчал, как старый дед, и интуитивно поняла, что рядом хороший человек. А полюбил ты меня, как сам говоришь, только в кафе или даже позже. Значит, свойственны тебе были добрые поступки и ранее, наговаривал ты на себя, получается, – заключила весело Татьяна.

Марат еще крепче прижал ее к себе. Помолчав, проговорил тихо, с расстановкой, словно бы пропуская каждое слово сквозь сито памяти:

– Завтра мы совершим с тобой маленький поход. Туда, где я ни разу не был после гибели отца… Возможно, там я остался подлинный, каким не смог стать потом… – И добавил уже другим тоном: – Ты увидишь изумительно красивые места!

* * *

Едва солнце появилось на горизонте, Марат взял краски, кисти, этюдник и отправился за Татьяной. Риту встретил уже у дверей.

– Заходи, – впустила она его. – Татьяна плещется под душем, а я уезжаю на дачу. Чайник на плите, кофе на подоконнике, все остальное в холодильнике.

Таня долго не появлялась, дурачилась, напевала, пофыркивала. Когда из чайника повалил пар, Марат решился окликнуть ее.

– Ты уже здесь? – удивилась она, выйдя из душевой.

Он смотрел на нее восхищенно и не мог вымолвить слова. От лица, глаз, всей фигуры ее исходил необычайный свет. «Да ее писать надо!» – мысленно воскликнул он. Татьяна стянула с головы шапочку, и густые каштановые волосы свободно упали на открытые плечи. Марат бросился доставать из рюкзака этюдник.

Запланированная поездка не состоялась. Марат работал остервенело весь день, ночь и следующий день с небольшими перерывами. Вернувшаяся в воскресенье вечером Маргарита ахнула, увидев почти готовый портрет.

– Даже если после тебя осталась бы только эта картина, ее бы хватило, чтобы назвать Марата Радлова гением кисти, – проговорила она и расплакалась.

8

Никогда Марат не ощущал столь радостного душевного настроя. Мир вокруг преобразился, тягостное прошлое, казалось, растворилось в нем без остатка, навсегда, и только картины, привезенные с выставки и все еще не распакованные, вызывали порой мимолетную тревогу, но и она тут же таяла, словно льдинка в потоке солнечных лучей.

В этом новом мире даже обычные дела приобретали для них особую значимость. Все дни они проводили вместе. Ходили в мединститут, куда мечтала поступить Татьяна. Искали работу, которую можно было бы совмещать с учебой.

– А почему ты хочешь стать именно врачом? – спросил Марат, когда все документы были сданы и Таня приобрела статус абитуриента.

– Потому что никто так не нужен людям, как врач, – ответила она. – А я хочу быть нужной.

Они шли по набережной вдоль реки, которая когда-то свела их, и Таня увлеченно говорила:

– Жизнь для себя и только ради себя ничего не стоит. Употребить дни свои лишь на повседневные заботы и хлопоты, на достижение целей по сути своей мелких, ничтожных – скучно и убого. Предназначение человека не может заключаться только в том, каждый должен выполнить какую-то свою, более высокую миссию. Разве не так, Марат?

– Тебе девятнадцать, и этим все сказано, – усмехнулся он. – Хотя, если честно, я и в девятнадцать не был обременен поиском смысла жизни. Как-то так сложилось, что мне пришлось больше думать о выживании, нежели о максимально эффективном приложении своих сил и возможностей.

– Но ты же все равно пришел к этому! – воскликнула она убежденно. – С каждой своей картиной ты отдаешь людям частицу себя и этим помогаешь им жить, врачуешь их душевные раны, даришь надежду и радость. У тебя высокое предназначение!

Марат промолчал. И дальше, вплоть до дома Риты, не проронил ни слова. Погруженный в свои мысли, он словно бы вообще забыл о том, что рядом идет Татьяна. Она поглядывала на него исподтишка.

Возле подъезда он остановился.

– Ты разве не зайдешь? – спросила Таня. – Рита обещала испечь пирог к нашему приходу.

– Нет, извини, мне некогда, – Марат старался улыбнуться, но это плохо у него получалось.

Полная луна уже висела над городом, когда он подбежал к своему дому. Лифт снова не работал, но Марат даже не заметил этого и буквально взлетел на свой этаж.

Едва прикрыв за собой дверь, он устремился в дальний угол мастерской, где плотно прижатые друг к другу стояли его картины. Марат стал судорожно сдирать с них упаковку. Затем установил все полотна полукругом, выключил люстру – лишь небольшое бра слабо светило у входа – и стал сосредоточенно вглядываться в них. В наступившем полумраке краски начали вспыхивать, фосфоресцировать. Марат опять услышал тихое потрескивание и явственно ощутил, как летящая искра электрического заряда пробежала от первой до последней картины и разрядилась в нем. Он стоял зачарованный, но затем, словно скинув с себя наваждение, сказал решительно:

– Нет уж, вам не удастся опять закабалить меня! Я вас породил, я вас и убью!

Зажав крепко в руке нож, он со злорадной улыбкой пошел вдоль полотен. А они шипели зло и надменно подтренькивали ему вслед. Марат замахнулся…

– Нет! Не надо! – вдруг услышал он отчаянный крик. От дверей к нему бежала Татьяна. Она обхватила его руками, стала целовать, потом расплакалась.

– Марат, милый, не надо, – умоляла она, решив, что тот надумал свести счеты с жизнью.

– Ты откуда взялась? – выдавил он удивленно.

– Я поняла, что с тобой что-то произошло, и побежала следом. Марат, что бы ни случилось, я буду рядом, я помогу тебе. Я очень, очень люблю тебя, – лепетала она, рыдая.

Он целовал ее глаза, губы, шею. Из каких-то благостных источников нахлынули на него чувства, ранее неведомые. Марат задохнулся от ощущения огромного счастья, откинул голову… и вдруг увидел прямо перед собой безобразное, злобно шипящее месиво, в котором, как в фокусе, слились все пятнадцать его картин. Это жуткое месиво опоясывало их, корчилось в неистовом хороводе, гримасничало и оскорбительно, непристойно хохотало. Волна злобного отчаяния захлестнула Марата. В свете луны он увидел брошенный невдалеке нож и, схватив его, стал наносить удар за ударом: «Вот тебе! Вот тебе, харя, сволочь! Больше ты никому не причинишь зла! И ты не будешь смеяться над тем, что для меня свято!» А картины злорадно шипели, улюлюкали и то ли свистели, то ли стонали. Потом он впал в тяжелое забытье.

Под утро Марат очнулся от холода. С удивлением обнаружил себя распластанным на полу. А повернув голову, застыл от ужаса – в двух шагах от него в луже крови лежала Таня. Рядом валялся нож для разрезания полотен. Он сел и, обхватив голову руками, застонал. Качаясь из стороны в сторону, Марат пытался вспомнить и понять, как это могло произойти. Время шло, а он все качался и стонал. Потом вдруг резко остановился и посмотрел на картины.

– Ну, погодите, – прохрипел художник. – Сейчас я вас угощу.

Он бросился в кладовку и вскоре вынес оттуда канистру с бензином. Марат медленно шел вдоль своих полотен, и тонкая струйка лилась на них из высоко поднятой канистры. Закончив эту операцию, художник взял со стола спички, немного помедлил, желая насладиться смятением в стане врага… Но картины лишь покорно глядели на него сквозь бензиновые слезы, и он решительно высек огонь.

В следующий момент Марат уже был на подоконнике. Оглянулся на горящий полукруг, на бледное безжизненное лицо Тани и рванул раму. Запах свежего осеннего утра ударил в лицо. Он оттолкнулся и, раскинув широко руки, полетел вниз.

Огонь, подхваченный ворвавшимся ветром, перекинулся на подрамники, мебель, стены, увешанные полотнами, и вскоре вся мастерская была объята пламенем.

9

– Вы слышали, что этот придурок Радлов натворил? – завопил один из художников, входя в кафе, куда обычно приходили собратья по кисти. – Сжег все свои полотна, мастерскую – дотла, а сам выбросился из окна! Вероятно, свихнулся.

– Да он всегда был чокнутым, – откликнулся кто-то.

– Туда ему и дорога, – вымолвил другой.

– И пусть она будет для него такой, какую он заслужил, – добавил третий и опрокину в себял рюмку водки. Все последовали его примеру.

Никто еще не знал жуткой правды происшедшего. И только потом, когда пожарные сделали свое заключение, а жена художника Валерия по свежим следам опубликовала свои мемуары, души многих содрогнулись и погрузились в скорбное молчание.

«Марат был неординарным человеком с надломленной психикой, – писала Лера. – Этот мир повернулся к нему с детства не лучшей стороной, и он возненавидел его. От мук душевных спасала только кисть. И вся накопившаяся в нем боль, клокочущая злоба капля за каплей стекали с кончика кисти на его полотна. Оттого они были столь ужасны и агрессивны… А потом пришла большая любовь. Судьба послала ему девушку очень чистой, светлой души. Любовь приносит ему очищение, и вместе с этим приходит осознание ответственности за свое творчество, за все сделанное в жизни. Он пытается уничтожить картины-убийцы. Но они не прощают этого художнику. Зло бумерангом возвращается к нему. Его руками картины убивают то, что ему дороже всего на свете».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».