Камила Георг "Бумеранг"

– Есть, есть. Завтра в одиннадцать пришлем машину, – и Шмон так же быстро исчез, как и появился, испортив окончательно настроение Марату.

«Что за день сегодня такой несчастливый», – поморщился художник. Достав из буфета бутылку дешевого коньяка, он отпил прямо из горлышка треть содержимого и снова плюхнулся на тахту. Жара, коньяк, неприятности сделали свое дело, и он вскоре забылся тяжелым сном, в котором Грецкий оказался его отчимом, а он убегал от него, как это было в детстве, но тот все равно его находил, а Шмон – любовником Леры, и эти двое тыкали пальцем в его картины, гримасничали и смеялись зло и обидно.

2

Когда Марат открыл глаза, густой полумрак уже окутал землю и яркий серп луны, словно подвешенный на незримой нити, висел прямо у окна. Глядя на него сквозь прищуренные веки, художник постепенно выходил из сна, с отвращением припоминая все, что привиделось. Потом вспомнил, что единственный близкий человек – Лера ушла и, должно быть, навсегда. Он сел, окинул взглядом мастерскую – она была плотно заставлена подрамниками с холстами, увешана картинами. Но сейчас это не радовало, все казалось чужим, неуютным.

Марат пригляделся. В наступающей темноте краски светились, фосфоресцировали. Картины словно бы ожили и переговаривались между собой короткими световыми вспышками. Марату даже показалось, что он слышит странные, загадочные звуки. «Действительно, немного жутковато. Лера права, они словно живые», – подумал он и включил свет. Эффект исчез. Все стало на свои места. Это были просто картины.

Зазвонил телефон.

– Ну что, Шмон все же устроил шмон? – услышал Марат низкий голос Риты.

– Он перекинул меня в другой зал, а тот отдает Грецкому.

– Ты сильно огорчен?

– Немного да, – признался Марат.

– Он носится с этим Грецким, как с писаной торбой. Такую раскрутку в прессе ему обеспечили… Но ты послушай, что я тебе скажу. Мы разместим тебя в тринадцатом зале, поменяем с Поленчуком, тому все равно. Да и залы практически одинаковые по размеру, но тринадцатый удобнее расположен и в нем освещение более слабое. Поленчук, кстати, на это уже жаловался. А твоим картинам нужен полумрак, свет им противопоказан. Я когда была у тебя в последний раз, поняла это.

«Да уж, – подумал Марат. – Почему я раньше этого не замечал?»

– Я завтра сама встречу машину, – продолжала Рита. – Не волнуйся, мы все устроим как надо.

С Ритой они учились вместе в художественном училище. Художник из нее не получился, но со временем она возглавила отдел современного искусства музея, в галерее которого и должна была состояться эта внушительная выставка года.

На следующий день, проследив за погрузкой картин, Марат не поехал в выставочный зал, раз Рита вызвалась все сделать сама. Он понимал, что Шмону не понравится такая самодеятельность и предпочел избежать стычки. Поэтому он не был удивлен, когда позвонившая вечером Рита сообщила, что Шмон кричал, топал ногами и приказал все восстановить в соответствии с его планом.

– Так я все же в одиннадцатом зале? – спросил Марат.

– Представь себе, нет! – воскликнула Рита. – Произошла преудивительнейшая история. Накричавшись вдоволь, Шмон выставил нас вон – мы были там втроем: я, Валя и Людмила Сергеевна – и приказал прислать рабочих, чтобы все это снять и перенести в одиннадцатый зал. Сказал, что будет их ждать. Когда мы уходили, он уже был в нормальном расположении духа. Рабочие как раз заканчивали свои дела в восьмом зале, и минут через двадцать они отправились к нему. Но Шмона не оказалось на месте. Они подождали его, немного поискали и ушли. Так что твои картины остались в тринадцатом зале.

– А Шмон?

– Вот сейчас самое главное. Шмона нашли на парадной лестнице в шоковом состоянии. Тут же вызвали скорую помощь и отправили его в больницу.

– А что с ним?

– Неизвестно. Все в недоумении. Что его вогнало в шок? Ну подумаешь, немножко потопал ногами, ему не впервой.

У Марата неприятно похолодело внутри. Интуитивно он почувствовал, что это как-то связано с его картинами.

Весь вечер он то и дело мысленно возвращался к этой истории. В двенадцатом часу ночи вновь позвонила Рита:

– Представляешь, Шмон умер, не приходя в себя, – сообщила она. – Прямо жуть какая-то… Алло, ты меня слышишь?

– Да, слышу, – наконец отозвался Марат. – Все это очень странно, ты не находишь?

– Странно, конечно, особенно если учесть, что он был абсолютно здоров. Интересно, что покажет вскрытие?

Вскрытие показало, что на парадной лестнице музея умер совершенно здоровый человек. Вот просто так прилег и умер. Патологоанатомы пришли в тупик с заключением. Были вызваны специалисты из института, проведены многочисленные исследования. В конечном счете ученые пришли к выводу, что смерть наступила от воздействия на организм какого-то опоясывающего излучения. Но ни какова природа этого излучения, ни как именно оно убивает человека – на эти вопросы никто ответить не смог. И бедного Шмона похоронили, окутанного щекочущей нервы тайной и всякого рода домыслами.

3

…А на выставке все шло своим чередом – торжественное открытие, многочисленные, порой взаимоисключающие друг друга рецензии в разных изданиях, длинные очереди у стен галереи, умствование неутомимых снобов. Как и ожидалось, все стремились посмотреть работы Артура Грецкого. Зал его всегда был полон. А молодой художник купался в лучах славы, без устали давал интервью, беседовал с посетителями, рисовал летящие автографы. И так изо дня в день. Это выводило Марата из себя.

– Ведь ничего нового, все заимствовано. Да к тому же не в лучшем исполнении. А они все готовы молиться на него, как на икону, – зло выплескивал он свою досаду Маргарите.

– Нам надо действовать так же, – сказала она. – У меня есть знакомый репортер, я его позову. Ты художник известный, он с удовольствием о тебе напишет.

Марат только махнул рукой и вышел на улицу. Неудержимо тянуло выпить. Он зашел в ближайшее кафе, но и там, к своему огорчению, обнаружил великого художника Грецкого. Две молодые дамы заискивающе щебетали рядом с ним, а он потягивал виски и снисходительно улыбался. Официант принес ему на огромном блюде дымящееся второе, и деликатные дамочки, вспорхнув, помахали ручкой своему идолу.

Марат наблюдал как он ест, обстоятельно, неторопливо, с осознанием своего величия, и злость все сильнее закипала в нем. «Сейчас я испорчу тебе обедню», – подумал он и, прихватив налитый барменом бокал коньяка, подсел к Грецкому.

– Ну что, Артурчик, как продвигаешься по тернистой тропе искусства? Или решил не тратить силы зря и гору обойти? Видел я твою мазню – это все чужое, мальчик, к тому же, плохо скопированное.

Артурчик и впрямь чуть было не подавился куском мяса.

– А что же такое невиданное представили вы? – только и нашелся сказать он в ответ по принципу «сам дурак». – Что-то я не видел столпотворения в вашем зале. Знаете, как это называется? – он брезгливо скривил губы. – Элементарная зависть.

«Ах ты, щенок!», – еще больше разозлился Марат. И, посмотрев на молодого художника с какой-то ожесточенной решимостью, сказал:

– Пойдем, покажу.

Часы работы выставки закончились, на лестнице еще гомонили посетители, а в залах уже установилась тишина. Марат не стал включать свет, лишь чуть приподнял шторы на окнах. «Ну, давайте, давайте, покажите этому сопляку на что вы способны!» – мысленно обращался он к своим картинам и с радостью не то чтобы услышал, нет, скорее ощутил их веселое потренькивание. Полотна вдруг ожили, поражая открывшейся в полумраке перспективой. Эта магическая глубина манила неудержимо – в чащобу, в болота, где ошалело метались обезумевшие совы, кикиморы, лешие и прочая нечисть, где глухо чавкала трясина и неземным огнем горели глаза каких-то странных существ. «Боже! Неужто это создал я?» – простонал мысленно восхищенный Марат и посмотрел на Грецкого. Тот стоял с широко распахнутыми глазами в центре зала, опоясанный короткими световыми вспышками, исходящими от картин, не двигаясь, словно завороженный. Так продолжалось несколько минут. Потом Марат решил прервать молчание:

– Вы не можете не заметить, что это совсем иная гамма красок, новая технология, – начал было он, передвигаясь вдоль своих полотен, и вдруг увидел, как Грецкий, пошатываясь, пытается найти выход из зала. Марат толкнул перед ним дверь.

Послышались гулкие шаги и голоса, щелкнул выключатель – навстречу шла Рита с каким-то мужичком в странной кепочке.

– Что с ним? – спросила удивленно Рита, кивнув на Грецкого.

– Это грандиозно, грандиозно, – пробормотал Грецкий и, все так же пошатываясь, направился к выходу.

– Ничего особенного. Он посмотрел мои картины и ушел под впечатлением, – сказал спокойно Марат, уже догадываясь, с кем пришла Маргарита.

Через два дня в одной из ведущих газет под рубрикой «Зарисовки с выставки» вышел очерк об удивительном художнике Марате Радлове. Материал начинался именно с этого эпизода, выпукло поданного журналистом. Дотошный репортер попытался также встретиться с Грецким. Но оказалось, что тот безвылазно сидит дома, якобы болен и никого не принимает. И тут Марату удалось взять реванш. Слово в слово изложил в своем материале журналист его высказывание по этому поводу: «Знаете, каков диагноз этой болезни? Элементарная зависть. Некоторые художники выбирают более легкие пути в искусстве, пичкая доверчивую публику дешевыми, хотя и броскими подделками. Но внутренняя неудовлетворенность неизбежно точит их. От этого никуда не денешься. Так случилось и с нашим молодым художником».

Прочитав этот абзац в статье, Рита взвизгнула: – Вот это да! Мы его размазали!

А еще через пару дней народ повалил в тринадцатый зал, чтобы посмотреть на удивительные полотна Марата Радлова. Маргарита еще больше приспустила шторы. Краски фосфоресцировали, светились сатанинским огнем на болоте в лунную ночь, злобно шипели в дремучем лесу.

4

«Я сделал это! Сделал! У меня в руках невероятная сила четырехмерного пространства. Она защищает меня, она работает на меня. Я теперь не тот трехмерный человечек. Я сумел прорваться!» – думал возбужденно Марат, чеканя шаг по мосту над рекой.

Какая-то девчушка прильнула к перилам, заглядывая вниз. Марат уже вышел на другой берег, когда увидел боковым зрением, как маленький жалкий комочек плюхнулся в воду. Он быстро огляделся – никого поблизости, чертыхнулся и, скинув ботинки, бросился в реку.

– Ты что, думаешь я олимпийский чемпион по плаванию? – говорил он сердито через некоторое время, благополучно выловив девушку в реке и сделав ей искусственное дыхание. – Ладно, течение здесь никакое. А то вместе с тобой пошел бы на дно. Очень мне это надо, особенно теперь.

Он разделся до плавок, отжал одежду, повертел ее перед собой и проворчал:

– Вот и одеяние праздничное мне испортила своими глупыми выходками… Что у тебя стряслось? Какой-нибудь стервец обманул? Так стоило ли из-за этого жизни себя лишать да людям порядочным столько хлопот доставлять?!

Девушка молчала, глядя в небо карими бархатными глазами. Ее знобило.

«Ну и что я теперь должен с нею делать?» – подумал Марат с досадой. Он шел к знакомому физику поговорить о четырехмерном пространстве. Тот жил на другом берегу реки. «Не потащишь же ее туда. И бросить сейчас одну нельзя. Вот морока».

Девушка прикрыла глаза.

– Э-э, не спать, – запротестовал Марат. – Давайте сделаем так. Я сейчас отвернусь, вы отожмете свое платье, и мы зайдем куда-нибудь погреться, то бишь перекусить. Нам сейчас просто необходимо выпить и хорошо поесть. А там подумаем, что дальше предпринять.

Он вспомнил, что где-то на этом берегу есть пельменная, и довольно быстро нашел ее. Они сели в уголок, подальше от окна. Марат заказал водку и по две порции пельменей каждому.

– Пока мы не окунулись с ушами в тарелки, – сказал затем, – давайте хоть познакомимся. Я – Марат, художник. Вы?

– Татьяна, – тихо сказала она.

– Ну вот и хорошо.

Пельмени дымились на столе, источая прямо-таки божественный аромат. Он сразу набросился на них, почувствовав вдруг чудовищный голод. Через некоторое время поднял глаза – девушка вяло жевала, гора пельменей не убыла, а вилка уже лежала на столе.

Марат налил водку из графина – треть небольшого стакана ей, две трети – себе.

– Значит так, – сказал строго, глядя ей в глаза. – Это противная горькая гадость. Но мы ее сейчас выпьем одним залпом, как лекарство. – Он подал ей стакан. – Постарайтесь. Так надо, – сказал, стремясь придать голосу большую убедительность. И с удивлением увидел, как в глазах девушки блеснули слезы.

– Спасибо, – прошептала она, выполнила все, как велел Марат, и принялась за пельмени.

Он с жалостью смотрел на нее – совсем девчонка. «Что же с ней делать?» – подумал снова, но уже сочувственно.

– Домой, как я полагаю, вы не хотите возвращаться? – спросил он.

Татьяна кивнула, а потом произнесла:

– Там отчим. Он… бьет меня…

– И пристает, – задумчиво завершил фразу Марат.

Девушка промолчала. У Марата где-то внутри тупо заныла старая, незаживающая рана. Боль от этого воспоминания была непереносимой. Он плеснул еще немного водки в стакан и залпом выпил. Девушка внимательно посмотрела на него. Марат истолковал этот взгляд по-своему:

– Ничего, ничего, не пугайтесь. Я не алкоголик. Хотя какое это имеет значение. Речь-то идет о вас. У кого бы вы могли временно пожить?

– Здесь – ни у кого. Я приехала сюда рано утром, – ответила Татьяна.

Марат присвистнул: так она еще и иногородняя. Он посмотрел на часы. Рита, конечно, уже отправилась на дачу и теперь вернется только в воскресенье.

– Ладно, поехали, – сказал он, поднимаясь.

Они вышли на улицу. Марат остановил такси, назвал адрес, и машина двинулась вдоль злополучной реки, которая по-прежнему невозмутимо несла свои воды в дар далекому морю. Марат пристально вглядывался в ее серую гладь, словно пытался найти ответ на тревожащий вопрос, который исподволь все сильнее начинал беспокоить его.

– Странная все-таки штука – жизнь, – произнес он задумчиво, когда машина въехала на мост. – Всего полтора часа назад ты стояла вот здесь, – он сам не заметил, как перешел на «ты». – А я пробегал мимо, и мне не было никакого дела до тебя – свои планы, свои мысли, в которых девушки по имени Татьяна не присутствовало. Наши пути-дороги не пересекались. Мы были размещены в пространстве параллельно относительно друг друга. И вот, пожалуйста, какое-то мгновение, и все круто поменялось, наши пути сошлись, мои прежние мысли и планы внезапно улетучились, а я теперь занят полностью тобой… – и помолчав, добавил сердито: – Решаю проблему, куда бы тебя сплавить.

– Чтобы снова оказаться в параллельных мирах? – улыбнулась она.

И Марат вдруг с удивлением ощутил, что нет, не хочет он этого.

– Чтобы вернуться к себе тому, который еще не успел спуститься с моста, – сказал он как-то неуверенно.

– А разве что-то изменилось?

– Мне не свойственны добродетельные порывы. Поэтому любое вынужденное благодеяние вносит в мою душу диссонанс, – пояснил он с усмешкой.

– Зачем же вы так на себя наговариваете? – искренно удивилась Татьяна. Она внимательно посмотрела на него, словно пыталась заглянуть в душу.

Водитель остановил машину.

– Приехали, – сказал Марат, весьма довольный этим.

5

Мастерская пребывала в разоре со дня отправки картин на выставку. Мольберты, полотна были сдвинуты хаотично в кучу, на полу валялись остатки разломанного подрамника, упаковочная бумага. С уходом Леры состояние жилища перестало волновать его.

– Гостей не ожидалось, – бросил сухо Марат.

Он быстро переоделся, затем достал из шкафа постельное белье, полотенца, обнаруженный там же Лерин халат, видимо, забытый ею, и, бросив все это на тахту, обратился к гостье, с интересом разглядывающей его студию:

– Приглашаю совершить небольшую экскурсию по спецобъектам! Вот здесь можно приготовить себе яичницу, – указал он на маленькую газовую плиту в углу комнаты. – Почему яичницу? Потому что кроме яиц в холодильнике, скорее всего, ничего нет… Здесь душевая, туалет – все вполне цивилизованно. За ширмой, как вы видите, отсек сновидений… А теперь, – он протянул ей ключ, – разрешите откланяться. Вы можете еще дополнительно набросить крючок. Но тогда я буду вынужден разбудить вас утром, чтобы попасть в мастерскую. Смотрите сами, – сказал Марат и, кивнув ей, решительно направился к выходу.

«Ну и куда же ты теперь?» – спросил его ехидно внутренний голос. Марат закурил и стал медленно спускаться по лестнице.

«Ты, братец, с придурью, оказывается, – не унимался тот, сидящий внутри. – Вместо того, чтобы растянуться на матрасе в каком-нибудь углу мастерской, а еще лучше – уложить на него несостоявшуюся утопленницу, ты прешься, глядя на ночь, незнамо куда. Пижона из себя корчишь?»

Идти Марату действительно было некуда. За ним давно укрепилась репутация человека язвительного, замкнутого, высокомерного, так что подружиться с ним никто не проявлял желания. Только Рита, дама с весьма неординарным характером, за что ей и не везло в личной жизни, казалось, понимала его.

Марат поморщился. Вся эта история не нравилась ему. Она выбила его из привычной колеи. Но главное, что беспокоило, он чувствовал, как в нем проснулось вдруг что-то странное, непонятное, что не подчинялось ему самому, нарушало обычный строй мыслей, заставляло поступать вразрез с устоявшимися понятиями и привычками.

Сердито хлопнув дверью подъезда, он направился в сторону бильярдной. Марат считался хорошим игроком и нередко допоздна гонял шары. В этот раз он превзошел самого себя. Выиграл все партии и разделал под орех главного своего соперника Сашку Быстрова. Шары, как обезумевшие, носились по зеленому полю и, толкая друг друга, спешили влететь в какую-либо из луз.

– Тебя по какому месту сегодня шарахнуло? – пробасил недовольно грубиян и задира Колян Савельев.

В большей степени всех расстроил тот факт, что игра-то шла на деньги, а до закрытия заведения оставалось всего-навсего полчаса.

Марат вдруг почувствовал резкую усталость, играть больше не хотелось. Сопровождаемый дюжиной откровенно расстроенных колючих глаз, он загреб свой солидный выигрыш, затем положил половину на зеленое сукно: «Это вам на разгул», – сказал своим компаньонам, при этом сразу ощутил, как разрядилась, потеплела атмосфера вокруг него, и спустился вниз, в прокуренный до предела зал.

– Художник! Сколько зим, сколько лет! – послышался знакомый голос, и из плотного облака сизого дыма на него сначала выплыла силиконовая грудь, а затем большой чувственный рот дамы полусвета Анжелики. Ее услугами Марат пользовался несколько раз в буйные ночи после ссор с Лерой, когда злоба кипела в нем и не находила выхода.

Она прижалась к нему: