Осень окна бьет, барабанит в дверь,
Не читай меня, не ширяй по венам,
Не ищи, не знай, что ни с кем теперь
Не выходит чище и откровенней.
В больничном окне иное густое небо
Смотрит отцовски, нежно поверх снегов.
Боже заходит в палату, укрывшись пледом,
Просит прочесть немного моих стихов.
Станешь все помнить – свихнешься на ровном месте.
Боже велит хирургу отрезать память.
Я на столе лежу, растекаясь тестом,
Доктор проводит скальпелем, сердце шрамит.
В веки закрытые смотрит большая лампа,
Доктор ладонями греет мои виски.
Шепчет: «А ты молодец»; я в ответ киваю.
Нет ни обиды, ни горечи, ни тоски.
Дни убегают, мчатся машины мимо,
Тени деревьев маячат среди снегов.
В окнах больничных видно чего не видно
Из самых роскошных окон жилых домов.
Кроме любови ценное есть? Едва ли.
Жить бы по сердцу, совести и уму.
В белых палатах приступы отпускают,
Как отпускает Боже мою вину.
Не надобно больше ни денег, ни встреч, ни хлеба.
Господь исчезает, я остаюсь читать.
Из окон глядит густое большое небо,
На всем белом свете роднее не отыскать.
Доктор выводит неровным почерком
Самые правильные слова:
«От одиночества до одиночества
Старые схемы по дважды два».
Мир замирает, сопит и кашляет,
Крыши под снегом сопят в ночи.
Все-таки мы бесконечно разные:
Кто – арестанты, кто – палачи.
Доктор рассказывает размеренно
Правду о наших больших мирах,
Сколько кому и за что отмерено,
Я отражаюсь в его глазах.
Он обещает – весна прибудется,
Хлынут ручьи, как изгибы вен.
Встретим друг друга на шумной улице,
Я не узнаю его совсем.
Ты, говорит мне, улыбку льдиную
Сменишь на марта пьянящий хмель.
