Пути русской любви. Часть I – Золотой век
Юрий Томин
Путешествие во времени к истокам феномена русской любви.Книга состоит из трех частей: Золотого века, Серебряного века и Разорванного века. В первой части представлены три вектора русской любви. Романтический вектор демонстрируется на примере Пушкина, Лермонтова и Алексея Толстого; стремление в любви к разуму и свободе прослеживается у Герцена, Тургенева и Чернышевского; погружение в глубины человеческой души характерно для Достоевского, Льва Толстого и Чехова.
Пути русской любви
Часть I – Золотой век
Юрий Томин
© Юрий Томин, 2024
ISBN 978-5-0062-6343-7 (т. 1)
ISBN 978-5-0062-6344-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
О книге «Пути русской любви»
Посвящается моим любимым детям Егору, Дарье, Илье и Анне
Опубликовав несколько лет назад книгу «Атлас любви», автор полагал, что, сдержав собственное обещание, он распрощается с этим назойливым, неотвязным вопросом, который так опрометчиво когда-то приютил среди своих дум и чаяний. Но не тут-то было. Внимание безжалостно продолжало цепляться за какую-нибудь новость о любовных драмах знаменитостей, подмигивающую кликабельную ссылку на очередного гуру романтических отношений или заголовок статьи из почтовой академической рассылки, на отписку от которой рука не поднялась.
Время от времени я не удерживался от погружения, предварительно обернувшись в стерильную тогу исследователя, скажем, в интимные детали судебного разбирательства Джонни Деппа со своей бывшей супругой Эмбер Херд, возмущенного клеветой о насилии и ее изменой с Илоном Маском. Потом, правда, приходилось размышлять над парадоксом двойного брака и двойного дружелюбного развода Маска с британской актрисой Талулой Райли, любовь к которой, он полагал, на века. Порой, не рассчитав силу воли, открывал научную статью и начинал вдумываться в ее тезисы, например, о том, что романтическая любовь, вероятно (многочисленные исследования еще не доказали это однозначно), универсальна с небольшими психологическими различиями между культурами. Люди с Запада лишь только чаще влюбляются и придают большую ценность романтическим отношениям, чем в остальном мире, где в пятнадцати культурных сообществах из ста шестидесяти шести вообще не обнаружили свидетельств любви.
Бывало, ощущал уколы исследовательской совести, напоминавшей, например, о сложившимся мужском уклоне в освещении любви от философии до поэзии, который мне не удалось посильно выправить в своей первой книге. И однажды, ухватившись за оброненную героем повести Льва Толстого «Крейцерова соната» мысль об изначальной асимметрии любви с мужской и женской стороны, я погрузился в многообразный, загадочный, чарующий и пугающий мир женских душ, и написал текст, предоставив возможность изложить свою особую позицию в любовных вопросах трем выдающимся представительницам прекрасного пола: Лу Андреас-Саломе, Натали Герцен и Александре Коллонтай. А чтобы упорядочить женскую разноголосицу, пришлось позаимствовать представления о глубинных качествах женской души в иудаизме и понятие экзистенциала заботы у Мартина Хайдеггера.
Крайне редко, но, как говорится, метко попадались работы, вызывавшие бурные и увлекательные размышления. Читая такие тексты, я испытывал восторг обнаружения редкостного единомышленника и в первое мгновение сожалел, что они не попались мне раньше, но затем убеждался, что не случайно судьба определила мне взбираться на эту коварную высоту по собственному маршруту. Современный романтик революций Сречко Хорват в своей «Радикальности любви» подкупил решимостью внести оживляющий вклад в тему, на которой Ролан Барт начертал философскую эпитафию «крайнего одиночества», даже если он будет неудачным – в надежде, что следующие неудачи будут лучше. В поисках выхода из тупика «холодных сближений», повсеместно и все уверенней вытесняющих любовь из важнейших человеческих стремлений, вдохновленный историей любви Че Гевары, он в троичной модели христианского брака, где кристаллы любви вырастают из божественного присутствия, предлагает на место Бога поместить Революцию.
Философия на грани фантастики кажется мне забавным, но порой единственно возможным инструментом преодолеть тупики мысли отрывом от избитых шаблонов и повсеместных псевдонаучных витиеватостей в простор первозданного космоса. При этом я изначально смотрю на эти упражнения со скепсисом, поскольку никто еще из отважных мечтателей не возвращался на грешную землю с даром огня настоящей любви. И все же иммунитет от очевидной неправдоподобности не сработал, когда я с жадной увлеченностью принялся следить за развитием умело сработанного сюжета о внезапно разгоревшейся любви давно и твердо разочаровавшегося в романтических отношениях главного руководителя секретной службы одной страны, уже довольно далеко продвинувшейся в техническом и социальном развитии в будущем.
Его поражало, что она все понимала с полуслова или полумысли и сама даже говорила, забавно сокращая слова, что превращало их в какие-то музыкальные знаки нежнейших и в то же время наполненных смыслом флюидов. А когда ему случилось использовать все свои профессиональные навыки, чтобы раз за разом отрываться от всемогущих преследователей, она пришла ему на помощь и тайно телепортировала в свою укромную горную научную лабораторию. Он вошел первым, потянулся включить свет, как она ему снаружи подсказывала, но двери бесшумно и плотно закрылись… Этой поучительной историей широко известный своей беллетристикой Писатель поставил изящный знак вопроса над собственной же и практически неизвестной концепцией Настоящей Любви, к работе над которой его неодолимо влекло желание все же разобраться хотя бы для самого себя в этом нерешенном до и после Маяковского «вопросе о женщинах и о любви».
До того, как Писатель изложил свои причесанные размышления о любви, которые поразили меня филигранным извлечением ценнейших ядер философской мысли, исторической глубиной и литературной эрудицией, а также выверенностью классификации и заключений, при этом вызвав легкую досаду, что и в этом отважном походе не обошлось без противоречий и благородных жертв логических фигур, он как-то обронил возбуждающую и быстро растиражированную массмедиа фразу об импортном происхождении русской любви. Пришлось идти за Писателем до конца, и я принялся исследовать запасники интернета, чтобы составить подлинную картину давней мимолетной сенсации. Вот так и началась эта моя новая книга все о том же, но теперь, точнее, о недорешенном вопросе.
I
Нелицеприятное открытие. Буря в сети. Случайная связь. Прозрачные намеки. Голос в цифровой пустыне. Прошлое в настоящем. Пороки и пророки. Перекличка из-за океана
Примерно триста лет назад, в начале XVIII века, в России появилась любовь. В петровские времена, как считает известный русский Писатель, ее «завезли в Россию чужеземцы вместе с алонжевыми париками, земляным яблоком и кофеем». Он сделал это открытие в 2012 году, обнаружив отсутствие в древних источниках «старорусской любовной лексики», и, смело нарушая законы строгой логики, опубликовал оригинальные выводы в своем блоге.
В сети развернулась «не шуточная, а почти научная дискуссия». Кто-то не понял легкой иронии Писателя и на полном серьезе извещал об исторических событиях на Руси, окрашенных страстями. Кто-то вступался за любовь, доказывая ее неразрывное с человеческим родом существование от библейских времен. Ну а некоторые взяли себе на заметку и уличили Писателя в либерализме и исторической безграмотности, при этом для чего-то упомянули, что «он на бульварах супротив власти гуляет». Знаменательно и, как мы можем также смело предполагать, далеко не случайно, вопрос об автохтонности русской любви возник из небытия и обострился именно в разгар заискрившейся, но скоро погасшей «бульварной революции» в России. Удивляясь проявленной сетевой публикой активности по защите чести русской любви, Писатель посчитал благоразумным указать прямолинейным дамам и перпендикулярным господам на свой литературный троллинг, но все же не удержался намекнуть, что в его сказке о русской любви есть доля правды, указав на общеизвестную историю появления, исчезновения, оживания, расцвета и тиражирования европейской любви, также упомянув, что речь вообще-то идет о «возвышенной любви».
Один из искренних комментаторов, примеряя мысль Писателя об отсутствии любви в Древней Руси на современную действительность, сообщил, что ее и сейчас-то нет. Этот скептический вклад в стихийную дискуссию, по-видимому, был сделан, если не подразумевалось что-то сугубо личное, довольно наблюдательным человеком, который также имел в виду не просто порывы страсти, а именно настоящую любовь, которая может быть только одной «свежести» – высокой. Порой даже косвенный переход на личности может внести чувствительную свежую струю и развернуть массовый обмен мнениями в радикально ином направлении. Однако обостряющая дискуссию точка зрения была проигнорирована: активисты сети с патриотическим уклоном оказались готовы с пеной у рта защищать свое романтическое прошлое, нисколько не заботясь о состоянии нежных чувств в обозримом отечестве.
А зря. Тогда вообще никто не задумывался о том, что общество, которое упускает из своей жизни любовь, заменяет ее суррогатами во всех нишах – от эстрадной богемы и нуворишей с гламурными подругами до подсаженных на пивасик и ниже-плинтуса-юмор масс и не последних лиц государства с их двусмысленным семейным положением – обречено на сползание в свои самые печальные и губительные пороки. И в первую очередь усердно закрывали глаза и верноподданнически заблуждались те, которым по долгу их профессиональной роли вменялась пропаганда божественного откровения о том, что грехам может по-настоящему противостоять только любовь.
В том же году, когда в творческой жизни одного русского Писателя пересеклись линии настоящей любви и достоинство жителей огромной страны, в другой выдающейся во многих отношениях стране вышла книжка Мэрилин Ялом с перекликающимся заголовком: «Как французы придумали любовь. Девятьсот лет страсти и романтики». Книга рассказывала американцам о том, что существует некая возвышенная любовь, которая в человеческой истории зародилась почти тысячу лет назад во Франции, прошла извилистый путь, стала неотъемлемой духовной частью французов и до сих пор в тех или иных проявлениях дает о себе знать, например, в поцелуе руки при встрече с женщиной.
II
Любовный треугольник. Американский угол любви. Семья Ялом как призма американского общества. Прививка лучших мировых образцов. Терапия любовных страданий. Технологии нормативной любви. Живая связь времен и пространств
Посмотрим, куда нас может привести эта на первый взгляд случайная линия совпадения вопросов о происхождении любви. Перед нами своеобразный международный любовный треугольник: любовь изобрели французы; это древнее изобретение волнует современных американцев; русские отрицают любовную прививку извне и провозглашают свой особый извод любви. Пожалуй, эти три различные обители любви могут послужить вполне достаточными источниками сведений о том, чего от нее хотят, как с ней обходятся, как любовь выживает в современном мире, чтобы избежать предвзятого взгляда на интересующий нас вопрос о путях русской любви.
Раз уж у нас возник американский угол любви, обрисуем его в общих чертах. Чтобы составить представление о его остроте и образующих векторах, нам нужно просто поближе познакомиться с супругами Ирвином и Мэрилин Ялом и сферой их интересов. Вопросы, которыми профессионально занималась Мэрилин, лежали в области гендерных исследований и истории положения женщины в обществах разных культур. В частности, она задавалась вопросом: «Как брак, когда-то считавшийся религиозным долгом в средневековой Европе, превратился в средство самореализации в современной Америке». Коллеги Мэрилин по Стэнфордскому университету отмечали ее увлечение «французской салонной культурой XVIII века, в которой женщины играли ведущую роль в организации интеллектуального дискурса» и попытки привить эти традиции в своем комьюнити.
Ирвин и Мэрилин Ялом
Ее муж – известный экзистенциальный психотерапевт, который наблюдал переживания своих пациентов в экстремальных состояниях: в столкновении с неизбежностью смерти, в условиях изоляции в собственном внутреннем мире, в случаях затруднения выбора тех или иных наболевших решений и в стремлении к любви. Подводя итог своим наблюдениям, Ирвин Ялом констатирует присущий американцам трагический разрыв между упованием на любовь и губительной зависимостью от любви. Причина любовных разочарований заключается в облегченном восприятии любви как искры спонтанной влюбленности и при этом исключительной сильной привязанности. Такая замкнутая любовь обречена на саморазрушение. Настоящая любовь, по Ирвину Ялому, «скорее, форма существования: не столько влечение, сколько самоотдача, отношение не столько к одному человеку, сколько к миру в целом».
Обобщая американский угол любовной проблематики, можно отметить стремление как импортировать наилучшие мировые образцы, так и изобретать оригинальные форматы любви, а также предпочтение избавляться от любовных болезней и достигать некоего нормального состояния любви с помощью инструментов той или иной прагматической научной или псевдонаучной психотерапевтической школы.
Сам Ирвин Ялом вряд ли имел бы возможность испытать радости семейного долголетия, если бы его родители не иммигрировали в Соединенные Штаты из Российской империи в разгар Первой мировой войны. В это же время стал клониться к закату Серебряный (малый) век русской духовной культуры, завершая длинный цикл Золотого века ее расцвета, начало которого созревало в кругах тогдашнего великосветского (аристократического) общества, вдохновляемого французскими модами и нравами, а также военной победой над властителем умов – Наполеоном.
III
С корабля на бал. Изящные па нежных чувств. Новый фреймворк любви. Культ стремления к идеалу. Лики красоты. Воплощения романтической мечты. Мнимая реальность идеала. Божественное создание
Если вообразить некоего путешествующего во времени исследователя, отправляющегося после знакомства с супругами Ялом к истокам русской любви, то он бы непременно попал на бал, где бы встретил Пушкина, Лермонтова и других участников и летописцев расцвета романтической эпохи в России. Бал был средоточием любви – романтические фантазии вызревали в предвкушении бала, во время танца передавались сигналы влечения и вспыхивали искры возвышенных чувств, после бала траектория романтических переживаний устремлялась на крыльях обретенной надежды ввысь или погружалась в хаос душевных смятений.
Можно уверенно говорить, что любовь правила балом, как, впрочем, и то, что бал правил любовью – составлял ее антураж, задавал стиль, манеры, образцы, устанавливал негласные правила любви. Представить романтическую атмосферу бала можно на контрасте с подавлением открытого выражения чувств и влечений пола в эру Средневековья, знаменитую религиозным аскетизмом, обвинением красивых женщин в сатанинских грехах, церковной регламентацией брака. Однако веяниям бала был также чужд и строгий рассудок с холодным механицизмом эпохи Просвещения, возобладавшей над «Темными веками». Обнажающий себя на балах высший свет приветствовал в определенных рамках свободу чувств и нравов, но считал излишней демонстрацию ума. Исключение делалось лишь для гениев, в первую очередь поэтов. При этом их положение в высшем свете было незавидным, поскольку общественный статус и, соответственно, привлекательность жениха по-прежнему определялись богатством, родовитостью и государственным чином.
Сцена бала. Неизвестный художник, 1829
Все эти особенные черты новой среды, в которую погружались молодые умы и сердца в начале XIX века в России, складывались в довольно стройную и разветвленную модель культуры, которую теперь называют романтизмом. В романтизме все пронизано культом идеала и трепетом чувств в стремлении к нему.
Бал казался местом земного воплощения желанного идеала, там его можно было случайно встретить или найти, проведя для этого необходимую подготовку. Он являл лики красоты, образцы изящества и совершенства, благородства и достоинства – все то, к чему рано или поздно стремится и чего жаждет юная человеческая душа. Мнимая реальность и зримая близость идеала заставляли чаще биться сердца, волновали кровь, порождали планы воплощения заветной мечты и подталкивали к действиям для их осуществления.
Наряду с ожиданием встречи романтической мечты с ее воплощением бал задавал и нормы предъявления себя как в виде дресс-кода, так и в манере общения, умении танцевать и поддерживать светский разговор. Что-то из этого набора можно было купить, чему-то – обучиться, но больше всего ценилась природная красота, которая воспринималась как божественная. Жертвой страсти обладания такой неземной красавицей стал великий поэт Александр Пушкин.
IV
Поэт и любовь. Гений чистой красоты. Созвучия божественных гармоний. Лирический герой. Трагедия одиночества. Опустошенное сердце. Наука страсти нежной. Судьбоносный жребий
Александр Пушкин еще до встречи с Натальей Гончаровой, судя по собственноручному «донжуанскому списку», неоднократно восхищался проявлениями божественной красоты, которые он отмечал в знакомых женщинах, и тому, какие удивительные чувства они вызывали в его душе («и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь»). В двадцать пять лет он пишет знаменитое стихотворение:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Душа поэта как уникальный музыкальный инструмент настроена на созвучия божественных гармоний. Порождаемое созерцаемой красотой вдохновение соединяется с любовью. При этом все грани любви – влечение, близость, привязанность, понимание, восхищение, наслаждение – осеняются вдохновением, как самым высоким трепетом души. Неслучайно влюбленные пишут и читают друг другу стихи. Возведите все это в высокую степень остроты ума и художественного таланта, сопоставьте с окружающей поэта реальностью – и вы получите картину судьбы, обреченной на трагедию одиночества.
Александр Сергеевич Пушкин (1799—1837)
«Романтическая концепция человека исходит из представления о его единственности, изолированности, вырванности из всех земных связей», – отмечал известный культуролог Ю. Лотман в аналитическом эссе о поэтах XIX века и указывал на суть трагедии их лирических героев, которая «заключается в противоречии между попытками прорваться к другому „я“, стремлением к пониманию, любви, дружбе, связи с народом, апелляции к потомству и невозможностью подобного контакта, поскольку он означал бы утрату для „я“ своей исключительности».
В таком ключе становится понятной глубина переживаний, возникающих из опустошения сердца в результате череды увлечений и разочарований, выраженная в стихотворении Александра Пушкина, написанном в 1821 году.
Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты;
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты.
Под бурями судьбы жестокой
Увял цветущий мой венец;
Живу печальный, одинокий,
И жду: придет ли мой конец?
